Эмилия

ПЕСОЧИНА

ЗЕРКАЛЬНАЯ САГА

Сказка для взрослых

Зеркальный карп Вильхельм поднялся к самой поверхности пруда, так что спинной плавник торчал над водой. Всё. Теперь надо ждать. Она приходит обычно в это время. Главное, чтобы никто не помешал. Вчера идиоты мальчишки начали беситься и орать на мосту. И ничего не вышло. Ничего.

Вильхельм жил здесь с давних времён. То есть, он думал, что его существование и есть жизнь. Карп вёл счёт годам по зимам, проведенным на дне водоёма. Получалось что-то очень много, даже невероятно много. Он должен был бы, по идее, давно одряхлеть — но ничего подобного! Сила в рыбе бушевала немереная. Самочки каждую весну заигрывали с мощным самцом и потом приводили целые стада глупых мальков, бестолково суетившихся вокруг солидного папани. А тот вальяжно учил молодняк уму-разуму, объяснял, как не попадаться на удочку, втолковывал, что не надо жадничать, лучше лечь спать голодным, чем напороться на крючок и в лучшем случае сорваться с него с разодранной пополам губой, а в худшем — медленно погибать с выпотрошенным животом на раскалённой сковородке. Никакой лакомый кусочек не стоит такой ужасной участи. Но детвора подрастала, быстро забывала отцовские наставления и, в конце концов, серебристые тушки судорожно бились в ведёрках удачливых рыболовов.

Сам Вильхельм такими глупостями никогда не занимался. Пусть эти рыбаки ищут дураков! А дураки, соответственно — рыбаков! То-то все рады! Одни червяка жирного получили перед смертью. Другие показали, какие они хитрые и ловкие! Полное ведёрко убиенных — есть чем похвалиться! Нет, у мудрого карпа были совсем иные удовольствия. Он давно считал пруд и все богатства в нём своей собственностью. А богатства были несметные... В воде отражались деревья вместе с распустившимися перламутровыми или жемчужно-розовыми цветами, изумрудной или янтарной листвой; дома с белоснежными и лимонно-желтыми стенами и коралловыми крышами... А ярко-синее небо с пышными сливочными облаками? А масляное-жёлтое ленивое солнце? А кокетки-звёздочки, вечно морочащие голову то ветру, то молодому месяцу? И все эти трепетные, бесконечно изменчивые отражения принадлежали Вильхельму! Да, только ему — и никому другому! Мелкие рыбёшки не в счёт! Жирных пёстреньких уток и разукрашенных недотёп-селезней хозяин пруда выгонял на берег в момент, устраивая в воде хвостовым плавником жуткую бучу и распугивая весь утиный корм. И можно было снова наслаждаться не знающей ни секунды покоя, переливающейся, волшебно мерцающей гладью пруда со вспыхивающими на ней солнечно-радужными огоньками. А вот луну карп уважал. Даже побаивался. Раз в месяц она становилась похожа на круглый фонарь, забытый в небе, наливалась спелым жёлтым светом и надолго зависала над водоёмом, пристально уставившись на поблескивающего чешуей обитателя пруда, страдающего бессонницей. Вильхельму было от этого взгляда как-то не по себе. Он уходил в глубь, но даже через толщу воды чувствовал холодный взгляд небесной визави.

Всё изменилось в жизни властелина воды месяц назад, после прошлого полнолуния. Однажды после полудня на мосту появилась девушка с золотистыми волосами до плеч, дивно сверкавшими на солнце и роскошно отражавшимися в воде, когда незнакомка стояла, понурив голову. Карп замер, боясь малейшим движением спугнуть прекрасное видение, к которому благоговейно прикасался мощный плавник рыбы. Внезапно на золотую волну посыпались прозрачные капли. Девушка плакала. Что-то странное произошло с Вильхельмом. Казалось, что в медленно пульсирующее сердце впился острый крючок и тянул, тянул, не отпускал. Зеркальный созерцатель опустился на дно, пытаясь освободиться от неожиданного страдания, но помимо своей воли снова пошёл вверх, как будто его тянула прочная, но невидимая леска. Он увидел, как гостья медленно выпрямилась, отёрла ладонью лицо, взглянула на часы на запястье и торопливо покинула мост.

Хозяин пруда не мог уснуть всю ночь, да и с утра не находил себе места, метался от одного берега к другому под удивленными взглядами усевшихся на ветке вербы оручих сорок. Они перекрикивались друг с другом, сообщая новость: задавака-карп сошёл с ума! Мотается туда-сюда, как угорелый!

А Вильхельм поглядывал на солнце. Оно медленно доползло до зенита, застряло там и не собиралось переваливать за полдень! Страдалец был готов ухватить медлительное светило за луч и тащить отражение по воде, как хозяева иногда волокут за собой на поводке непослушных собак. На мосту задерживались то старушки в белых панамках, крошившие в воду хлеб для уток, и без того толстых, то гогочущие парни с велосипедами, то худосочная дама с повизгивающей болонкой на руках...

Карп ждал. О, он умел быть терпеливым! И вот... Вот... Девушка снова возникла на мосту. Та же поза. Снова брызнули слёзы. В воде отразилось заплаканное лицо. Тайный соглядатай осторожно подплыл прямо под это отражение и замер, опасаясь повредить драгоценный овал с изящным носиком и нежным ртом. Ему очень хотелось утешить печальницу. Вильхельм набрался решимости и начал нарезать круги по воде, уходил вглубь и внезапно выныривал, крутил хвостом, словом, устроил целое представление. Золотоволосая наблюдала за всеми выкрутасами сперва с удивлением, потом начала смеяться и даже захлопала в ладоши. Затейник от радости даже чуть-чуть выпрыгнул из воды. Внезапно зрительница взглянула на часы, охнула и умчалась прочь.

Так продолжалось много дней подряд. Девушка приходила, уже не плакала, а улыбалась подводному другу, приносила крошки печенья, сыпала их в воду, а карп аккуратно собирал ртом. Он вовсе не был голоден. Нет, просто это были драгоценные дары... Вчера ему пришла в голову безумная идея, но осуществить её помешали пацаны, довольно долго дурачившиеся на мосту. Та, которую Вильхельм так ждал, появилась, постояла немного на берегу, несколько растерянно пожала плечами и удалилась. Что же будет сегодня?

Вот... Идёт... Остановилась... Как всегда, наклонилась над водой, вглядываясь в её толщу. Карп прислонился к свае, потом медленно, очень осторожно, чтобы не вызвать волну, выплыл из-под свода. Его губы прикоснулись к губам отражения. Девушка слегка наморщила лоб, рассматривая замершую рыбу и пытаясь понять, что же это значит. Вильхельм заметил на её лице гримаску недоумения, а, может, и неудовольствия, и одним движением ушёл на дно. Когда он снова приблизился к поверхности, на мосту уже никого не было.

Наступила ночь. Полная луна вышла из-за тучи и уставилась на страдальца, как всегда, не спящего по ночам. Вдруг она наклонилась к карпу и зашептала: «Послушай, Вильхельм! Мне надо тебе кое-что рассказать. Я ведь всё вижу. Ты влюбился в эту девицу на мосту, не правда ли? Кстати, её зовут Либби. Сегодня ты узнаешь тайну своего рождения и сам решишь, что тебе делать дальше с собственной жизнью. Так вот. Сто лет назад, именно в этот день, на этом же мосту стояла молодая женщина с вьющимися чёрными волосами и яркими, синими глазами. Взгляд её был печален, а у ног покачивалась люлька с младенцем. Отец ребёнка, статный гвардеец, узнав, что любовница беременна, обещал на ней жениться, что по тем временам, да и по этим тоже, было большой редкостью. Обещать-то обещал, да вот ушёл в поход и был убит в бою, так и не увидев родившегося сына. Ребёнок был наречен Вильхельмом в честь погибшего отца. Мальчику исполнилось шесть месяцев, когда к его матери стал захаживать красавец-офицер. Он намекнул женщине, что был бы не прочь связать с ней свою судьбу, да только вот чужое дитя ему совсем ни к чему.

А нынче кавалер должен прийти и получить ответ. На свидание пришлось идти с сыном, куда ж его денешь! Надо проверить, не растрепалась ли причёска, не стерлась ли губная помада... Красотка вытащила из кармана жакета зеркальце и начала внимательно рассматривать своё лицо. Что произошло дальше, никто из прогуливавшихся неподалёку горожан так и не понял! То ли ветер подул слишком сильно, то ли у стоявшей на мосту закружилась голова... Женщина вдруг покачнулась и задела ногой стоявшую на краю моста люльку, так что та упала в воду вместе с малышом. Мать страшно закричала, начала заламывать руки. Зеркальце сверкнуло и тоже полетело вниз. Пруд был тогда глубоким, а мост — высоким, не то что сейчас. Пока несчастная металась возле перил, пока нашёлся один солдат, отважившийся нырнуть с моста, прошло довольно много времени. Когда спасатель вынырнул, он держал в одной руке пустую люльку. Набежала полиция, начали прочёсывать дно водоёма, но кроме водорослей и тины, так ничего и не вытащили. Ребёнок исчез бесследно. Следствие установило несчастный случай, и дело о гибели младенца закрыли. Офицер в тот злополучный день на свидание так и не явился. А женщина стала болеть, чахнуть и вскоре умерла.

А вот ты, Вильхельм, — продолжала луна — ты превратился тогда в рыбу, в зеркального карпа... Знать, зеркальце твоей матери в воду упало да в тебя и попало... С тех пор ты и живёшь здесь, под мостом. Но, видишь ли, я не просто так всё это рассказываю. Сегодня полнолуние, а, значит, моя власть. Если желаешь, ты получишь вновь человеческое обличье. Рыбьи года текут в пять раз медленней людских. Так что тебе сегодня, считай, двадцать лет исполнилось. Ты на год старше твоей Либби. Хотя какая она твоя?.. Да ничуть... Эта особа живет недалеко от пруда. Кстати, здесь, поблизости, имеется заброшенный домишко, ещё вполне пригодный для жилья. Внутри есть немного еды и одежды. Ты мог бы там поселиться, если что. А теперь самое главное! У тебя будет срок до следующего полнолуния. Если за это время Либби тебя полюбит, ты останешься человеком. Если нет, то извини, снова превратишься в рыбу, и придётся тебе следующие сто лет тоже провести в пруду. Да, ещё одно. Запомни: тебе нельзя погружаться ни в какие водоёмы. Моё колдовство тут же утратит силу, и ты сразу станешь карпом, хоть и срок ещё не вышел. Всё понял? Ответь! А, впрочем, ты ведь рыба, а, следовательно, нем! Если согласен, подай мне явный знак.» Собеседница умолкла. Вильхельм трижды сильно вильнул хвостовым плавником и трижды описал круг в воде. Луна кивнула и вдруг завертелась в небе наподобие юлы, разбрызгивая вокруг серебристые искры. У карпа тоже всё поплыло перед глазами, потом он провалился куда-то во тьму.

Было утро. Вильхельм лежал на траве у пруда. Он был одет в старенькие джинсы и линялую черную футболку. Чёрные курчавые волосы слегка трепал тёплый летний ветерок. Парень встал и огляделся. Вон там, возле рощицы, кажется, находится то самый домик, о котором говорила луна. Да и от пруда надо уходить. Ещё свалишься в него ненароком — и всё закончится, не начавшись.

В домике новоявленному жильцу понравилось. Одежда была старенькая, но, как ни странно, оказалась впору. В кладовой нашлись консервы, галеты, печенье. Всё это казалось невиданными лакомствами по сравнению с привычной пищей в пруду. Неделю Вильхельм не отваживался покинуть своё пристанище, обживался с новым обликом, учился по утрам скрести бритвой щетину на лице. Он каждый день осторожно, чтобы никто не заметил, выглядывал из окна, выходившего на пруд. Либби приходила по-прежнему ежедневно, наклонялась через перила моста, свешивала голову вниз и так стояла. Затворник не мог издали понять, то ли она ищет карпа, неизвестно куда подевавшегося, то ли взялась за старое и плачет. Развлекать-то её теперь было некому.

Дни летели, время подпирало... Наконец, парень решился оставить своё убежище и направился к пруду, держась подальше от берега. Девушка уже стояла на мосту. Он приблизился и с трудом произнёс: «Здравствуй, Либби...» Та вздрогнула и оглянулась: «Кто ты? Я тебя не знаю! Откуда тебе известно моё имя?»

Незнакомец, медленно шевеля губами, ответил: «Не бойся. Меня зовут Вильхельм. Я живу вон в том домике, возле рощи и часто вижу, как ты приходишь сюда. А люди мне сказали, как тебя зовут. Я давно хотел к тебе подойти, но не решался. Но я видел, что ты плакала. Может, тебе нужна помощь, скажи?»

Либби немного успокоилась. «Ах, вот оно что! А я перепугалась! Ты так неожиданно появился! Очень мило с твоей стороны, Вильхельм, предложить мне помощь, даже не зная причины моих слёз... Кстати, какое у тебя странное имя! Старинное какое-то... Так теперь детей никто не называет. Можно, я буду звать тебя Хельми? Не возражаешь?»

Тот отрицательно покачал головой (как чудесно: говорить, ходить, качать головой, ведь для рыб это невозможно) и сказал: «Мне очень нравится имя, которое ты для меня придумала, Либби! Пойдём, погуляем, здесь, возле пруда, довольно сыро!»

Девушка взглянула на часы: «Боюсь, что на прогулку у нас совсем мало времени, Хельми! Я оставила дома с соседкой своего годовалого малыша. Ей сейчас надо уходить на работу, и мне следует поспешить, иначе мой Бэб останется один!»

«У тебя есть сын? И муж тоже есть?»

Либби опустила глаза и начала тихо говорить: «Ребёнок есть, да... Но я не замужем. Мой парень — он музыкант, гитарист в популярной рок-группе — узнав, что я жду от него ребёнка, предложил мне избавиться от беременности и ехать с ним в Америку на гастроли. Я объяснила, что не собираюсь убивать наше дитя и намерена рожать. Бэмс заявил, что в таком случае нам лучше расстаться и на него рассчитывать не стоит. Больше я его не видела, хотя друзья говорили, что гастролёр давно вернулся из-за границы. Даже не пришёл взглянуть на сына. Мои родители, заметив, что я беременна, предложили мне жить от них отдельно. Они ещё молодые, весёлые, любят развлечься, и в их планы не входило нянчиться с внуком. Нам с Бэбом дозволено посещать дорогих дедушку и бабушку один раз в месяц в течение тридцати минут. Проходит полчаса — и предки, угостив меня кофе, а ребёнка напоив соком и потрепав по щёчке, поднимаются от стола и сообщают, что были очень рады нас видеть. И мы уходим. Послушай, я тебя первый в жизни вижу, и тебе всё это рассказываю, сама не знаю, почему... Я вообще не склонна делиться подробностями личной жизни.»

«Так ты живёшь с Бэбом одна? Если нужно с ним побыть, я сделаю это с удовольствием. У меня уйма свободного времени.»

«Ах, ты действительно очень мил и добр, Хельми! Но я живу в общежитии для матерей- одиночек, и мы поддерживаем друг друга, нянчим не только своих детей, но соседских, если одной из нас надо сходить в магазин за продуктами или к врачу. Но сейчас я действительно должна бежать. Увидимся завтра в это же время. Приходи к пруду.» И Либби, помахав на прощание рукой, помчалась в сторону трёхэтажного кирпичного здания в конце улицы.

На следующий день она, однако, не пришла. Вильхельм томился возле пруда, топтался на мосту, но тщетно. Назавтра повторилось то же самое. Он изнывал от неизвестности, перебирал в уме все подробности встречи, размышлял, уж не обидел ли собеседницу ненароком. Наконец, влюблённый не выдержал и зашагал к дому, в котором жила Либби. На звонок вышла незнакомая женщина и узнав, в чём дело, проводила гостя на второй этаж. Он постучал в дверь, знакомый голос воскликнул: «Войдите!» Увидев Вильхельма, молодая женщина просияла: «Ох, Хельми, привет! Как хорошо, что ты пришёл! У Бэба режутся зубки, он капризничает и ни за что, даже на минуту, не хочет оставаться один, сразу начинает плакать. Он сейчас как раз уснул. Мне ужасно неловко, что я не выполнила своё обещание и не пришла к пруду. Ты, наверное, на меня обиделся, да?»

«Нет, что ты... Я не могу на тебя обижаться...» — отвечал тот. — «Но я, признаться, очень волновался, думал, не случилось ли чего худого с тобой или с малышом. Вот и решил вас обоих навестить. Извини, я, наверное, не кстати. Пожалуй, мне пора...»

«Ах, как жаль! Ты действительно торопишься? Я думала, что мы с тобой попьём чаю, у меня есть пирог с яблоками. Он только что испёкся».

Тут настал черёд просиять Вильхельму: «Спасибо, Либби! Я с удовольствием останусь, если не помешаю.»

Юная хозяйка накрыла на стол, но не успели они донести до рта по кусочку пирога, как из кроватки послышалось хныканье, и Бэб собственной персоной поднялся на ножки, ухватился одной пухлой ручкой за перильце, а другой сонно тёр глаза. Смешной золотистый вихор торчал на макушке, губы обиженно оттопыривались. У Вильхельма почему-то сжалось сердце. Парню на миг показалось, что это не сын Либби, а его собственное дитя. Хотя, какое там дитя... Скоро обратно в пруд нырять придётся.

Ребёнок уставился на незнакомую личность и собирался на всякий случай зареветь, но гость вдруг состроил смешную рожицу (он и сам не знал, как это получилось), и капризник разулыбался, показывая наполовину прорезавшийся зубик. Он потянулся к маме, та подхватила его на руки, усадила в высокий детский стульчик, налила в чашку молока, размочила там немного пирога и стала кормить сына с ложечки. Потом вложила ему в руки очищенное яблочко, тот стал его с усердием грызть. А Либби и её гость, наконец, тоже приступили к еде. Пирог удался на славу, было чем гордиться! Она подложила Хельми в тарелку еще один кусок, а сама сидела напротив и наблюдала, как парень уплетает угощение. Он-то знал, что никогда прежде не ел ничего подобного...

Либби рассматривала гостя. Её взгляд упал на открытые до локтя руки. Она удивлённо спросила: «Хельми, извини, а что у тебя с кистями? Они как будто покрыты мелкой чешуёй, а выше, ближе к локтям, уже нормальная кожа. Это, наверно, какое-то заболевание? Я потому спрашиваю, что одна из моих соседок работает медсестрой у специалиста по кожным болезням и кое-что в этом понимает. Может, тебе нужна какая-то мазь? Тебе не больно?»

Вильхельм мысленно обругал старую луну. Видно, она что-то не так сделала, раз чешуя на руках осталась. Он сам ничего не заметил, полагая, что так и должно быть. Следовало что-то отвечать, и гость, несколько запнувшись, пояснил, что это у него с детства, врождённое, никакой боли, никакого вреда для здоровья, нечего и волноваться.

Либби внимательно поглядела ему в глаза. И снова раздался её удивлённый возглас: «Глаза! Какие у тебя странные глаза... Как будто в них зеркала вставлены... Я даже вижу там свои отражения! В каждом зрачке по одной Либби!» — и она, смутившись, опустила ресницы.

Хельми даже не знал, что сказать. Он невнятно пробормотал: «Ну, что там... Глаза как глаза, ничего особенного...»

Но женщина продолжала: «Да нет... Очень даже особенное... Ведь в глазах видна душа человека, а у тебя она, получается, спрятана за зеркалами, и нельзя узнать, что на самом деле у тебя на душе...»

Вильхельм молчал. Потом невпопад спросил: «Скажи, а почему ты каждый день приходишь к пруду? И плачешь там? Почему?»

Либби покачала головой: «Да это-то как раз понятно... Я прихожу поплакать над своей судьбой. Но, знаешь, я в последнее время вовсе и не плакала. Там под мостом живёт очень смешной карп. Он такие фокусы выделывает, что я теперь не слёзы лью, а хохочу. Представляешь, что он отмочил дней десять назад? Не поверишь! Эта рыба подплыла к отражению моего лица в воде и ткнулась в него своим ртом, как будто поцеловать меня хотела! Вот кино! Только теперь этот чудик куда-то исчез, как в воду канул. Нет, в воду он не может кануть, он в ней обитает. В общем, почему-то этот карп перестал появляться. Может, у него нора на дне, и он там спит?..»

Её собеседник хмуро рассматривал дно чашки. Когда молчание затянулось, он всё же задал вопрос: «А ты за ним скучаешь? За вот этим самым карпом из пруда?» Либби вздохнула: «Я просто думаю, уж не сожрала ли его какая-нибудь кошка... Хотя кошки ведь не плавают в воде... Может, он утонул? Ты не знаешь, рыбы могут утонуть?»

Ответ последовал незамедлительно: «Нет, рыбы не тонут, это я точно тебе говорю. Наверное, твой друг уплыл на другую сторону пруда».

Гость решительно встал из-за стола: «Я очень признателен тебе за великолепный пирог и чудесный вечер. Но мне пора. Ты приходи завтра к мосту, ближе к вечеру, вместе с Бэбом. Ему ведь надо, наверное, бывать на свежем воздухе. Вот втроём и погуляем». Сказал и тут же ушёл, на прощание украдкой взглянув на дитя, доедавшее яблоко.

Вильхельм едва дождался вечера. Как только стемнело, он вышел из домика и стал выкликивать луну. Та лишь чуть-чуть выглянула из-за тучи — дряблая, тощая, постаревшая и очень недовольная. «Чего тебе?»— пробурчала она. « Послушай, луна, ты что-то не так сделала! Во-первых, у меня на руках рыбья чешуя осталась, а, во-вторых, у меня в глазах по куску зеркала, и поэтому душу мою через них нельзя увидать». Старуха хмыкнула: «Это ты послушай! Ты, когда в пруду тонул, душу свою Богу отдал! Где она сто лет была и что пережила — про то никто не ведает, и я знать не знаю. Поэтому нечего людям в твою душу заглядывать! Не положено! Они там такое увидать могут, что умом тронутся! А касаемо рук — извини, недоглядела! Брак производства! Но переколдовать не имею права! Ничего, будешь так красоваться! А не нравится — так вон он, пруд! Сто шагов — и ты там снова хозяин! Будешь опять лягушек пугать да уток гонять! А меня больше не тревожь! У меня отгулы на две недели! Пусть молодёжь трудится!» Она зевнула, заслонилась тучей, как китайским веером — и скрылась из виду. А с неба полился дождь.

Парень сидел на крылечке и думал свою грустную думу. Он ни на секунду не верил, что Либби его полюбит. Это его-то — со стекляшками в глазах и рыбьей кожей на руках?! Зачем такой урод нужен красавице с золотыми волосами? Нет, нечего даже и мечтать! Значит, снова в пруд? Но, побывав в обличье человека, Вильхельм ни за что не хотел жить по-рыбьи. Мысль об этом была просто невыносима. Ну, вот... Остаётся одно: превратившись обратно в карпа, заглотнуть первый попавшийся рыболовный крючок с наживкой. Уж лучше погибнуть, чем еще сто лет существовать в зелёной, склизкой тине.

Либби в это время тоже не спала. Она всё думала о Хельми, о его странных глазах... С ним что-то не так. Он, наверное, просто не хочет об этом говорить. Да и почему он должен открывать душу ей, обычной девчонке, влипшей в историю и оставшейся одной с младенцем на руках? Такой красавец... А она что? Да ничего особенного. Мать-одиночка из общежития. Нечего и мечтать о Хэльми! А сын, кстати, и не заплакал ни разу в присутствии гостя. Обычно Бэб сразу начинает реветь, увидав постороннего. А тут молчок... Вот чудеса-то!

Так женщина размышляла, пока сон её не сморил. На следующий день она стала готовиться к встрече с Хельми. Как-никак, ей предстоит свидание! Правда, идти придётся вместе с Бэбом, но, может, так оно и лучше. Скорее всё прояснится! Хотя Хельми был с её сыном как-то странно ласков, как будто это его собственный ребёнок. Ладно, хватит думать о том, чего не может быть! Но всё же хорошо выглядеть не помешает.

Либби надела свою лучшую белую блузку, шикарную длинную юбку с воланом по краю, туфли на шпильках. Бэб тоже был наряжен в новенький костюмчик и усажен в коляску. Туда же заботливая мамочка положила одеяльце, полотенце, теплую кофточку, на случай , если начнется холодный ветер... Еще яблоко, бутылочку с водой... Кажется, всё взяла... Можно идти. Либби взглянула на себя в зеркало и осталась довольна.

Чувствуя себя совершенно неотразимой, она спускалась к пруду по тропинке на травянистом склоне, толкая коляску с сыном перед собой. Хельми шёл им навстречу, но был еще довольно далеко. Закатное солнце горело в его зеркальных глазах, ярко-синяя футболка оттеняла чёрные длинные кудри, на плечи был небрежно накинут серый вязаный свитер ... Либби шла, как зачарованная, не в силах отвести взгляд. Поэтому она не заметила размытую ночным дождём рытвину на тропинке. Высокий тонкий каблук сразу полностью вошёл в землю, женщина покачнулась, беспомощно взмахнула руками, пытаясь удержать равновесие, но всё же упала в траву. Коляска с Бэбом покатилась по склону в сторону пруда с нарастающей скоростью. Мальчику понравилась быстрая езда, он радостно хлопал в ладошки и тихонько визжал от восторга.

Хельми как-то сразу понял, что в его распоряжении пять секунд, и помчался наперерез коляске, но та катилась намного быстрее, чем он бежал, влетела на полной скорости в пруд и сразу же ушла под воду. Бэб каким-то чудом остался на поверхности пруда и барахтался, отчаянно шлёпая ладошками и бултыхая ножками. Но было очевидно, что через секунду его голова исчезнет под водой.

Единственная мысль занимала летящего к берегу парня: успеет ли он вытолкнуть ребёнка на берег, прежде чем снова станет карпом. Впрочем, даже если так, то ведь у Вильхельма сильные мышцы и плавник, а Бэб ещё маленький и лёгкий, можно попробовать удержать его на плаву, пока до воды добежит Либби. Она, босая, с криком мчалась со склона вниз.

Голова Бэба почти скрылась под водой. Хельми сделал отчаянный прыжок, оттолкнулся от берега, прыгнул в воду, одним рывком добрался до мальчика и подхватил на руки. Взрослому человеку здесь было по шею, но для малыша слишком глубоко. Он вцепился ручонками в шею спасителя и дрожал всем тельцем от испуга и холода.

Хельми не терял ни секунды, он ведь помнил, что сейчас станет карпом, и радовался, что это не произошло мгновенно, значит, всё получится. Ещё один шаг — и Бэб оказался на траве. К ним подлетела рыдающая Либби и подхватила сына на руки. Хельми вышел из воды и сделал шаг в сторону от пруда. Пора было прощаться. Негоже становиться рыбой на глазах у той, которую так полюбил. Он обратился к ней: «Послушай, Либби, его надо переодеть, иначе простудится. Я сейчас исчезну в пруду, но ты не бойся. Понимаешь, я не решался сказать тебе правду. Я тот самый карп, который тебя развлекал в пруду. Я когда-то был маленьким ребенком и утонул здесь, но странным образом превратился в рыбу. А луна мне помогла ненадолго стать человеком. Вот и вся история. Извини. Я сейчас нырну, и ты меня больше не увидишь. Но... Ты всё же иногда приходи сюда... Если сможешь... Если захочешь... И Бэба береги, пожалуйста! Он замечательный человечек! Всё. Прощай!» — и сделал движение в сторону пруда.

Но Либби крепко ухватила его за руку: «Нет! Никуда ты не пойдёшь! Слышишь? Не вздумай! Что за фантазия? Какой ты карп? Ты настоящий мужчина! Ты сильный, смелый, ловкий! Ты спас нашего ребёнка!» — тут она охнула и поправилась: «Извини... Моего сына...». Она посадила малыша на траву. Хельми поднял с земли свитер, слетевший с плеч во время бега, содрал с Бэба мокрые одёжки и укутал в свитер, огромный по сравнению с мальчиком. Так. Это тоже сделано. Странно. Всё ещё человек. Спина прямая, никаких плавников. Руки, ноги тоже на месте.

Либби подошла к нему: « И ещё... Я хотела тебе сказать... Ты очень красивый, Хельми... Ты не подумай, что я тебе навязываюсь. Нет, я же всё понимаю. Одинокая женщина с ребёнком — кому нужен такой подарок! Но... Ладно, скажу! Понимаешь, я в тебя втюрилась... В смысле, влюбилась... Вот... Нельзя ведь винить человека за то, что он влюбился? Или можно? Но тебя это не должно волновать. Я справлюсь. Я, как выяснилось, намного сильнее характером, чем думала... Я даже очень...» Тут её голос дрогнул, и «сильная женщина» расплакалась. Хельми подумал, что она и Бэб плачут очень похоже. Он взял Либби за руку и вздохнул: «Я не верю. Я не могу поверить. Понимаешь? Кто я? Да никто! Никто из пруда! Как меня можно полюбить?»

Женщина осторожно погладила его по руке и вдруг ойкнула: «Посмотри! На твоих руках больше нет чешуи! Там гладкая нежная кожа! Наверное, чешуя осталась в пруду, когда ты прыгнул в воду!» Потом снова воскликнула: «Глаза! Твои глаза! Из них исчезли зеркала! Они у тебя ярко-синие, и в них видна твоя прекрасная душа!»

Хельми вдруг стали совершенно безразличны и тёмное будущее, и каверзы старой луны, и чёрное жирное чрево пруда...Вместо мыслей в голове мелькали не то солнечные блики, не то золотые рыбки... Главное было здесь и сейчас. Руки сами собой крепко обхватили Либби за плечи.... Её губы пахли сладким яблоком... Помимо своей воли молодой человек произнес три слова, которые занимали всё его существо, не оставив ни единого свободного уголка.

На траве завозился и захныкал Бэб. Мужчина и женщина кинулись к нему одновременно и, наклонившись, стукнулись лбами. Хэльми посмотрел на смущённую Либби и улыбнулся: «Ну, вот, теперь не только я , но и ты мокрая и тиной перепачканная!» Та озабоченно оглядела сначала друга, потом себя и заявила, что нужно немедленно возвращаться домой и всё отправить в стирку. Хэльми недоуменно спросил: «Как же я потом вернусь в свой домик? Без одежды ведь неудобно ходить по улицам!»

Либби взглянула на него: «В домик? Нет, Хэльми! Наш дом вон там, в конце улицы!» Мужчина молча кивнул, взял малыша на руки и стал подниматься вверх по склону. Женщина следовала за ним. Так они шли, вода всё еще стекала с них, оставляя следы на уже хорошо подсохшей вечерней земле. Так уходят с поля боя раненые бойцы, отмечая свой путь каплями крови.

Юный месяц выглянул из-за облачка и довольно ухмыльнулся: «Славненько я всё придумал! Надоели мне страшные бабушкины сказки! Не любит она истории про любовь! Как только я отправляюсь на танцы со звёздочками или целуюсь с красоткой-ивой возле пруда, так она и начинает ворчать: «Монди, не будь дурнем! Запомни: нет любви на белом свете!» А мне, между прочим, одна древняя высокая гора про бабушку такое рассказывала, что только ахнешь! Будто бы у Луны в молодости с африканским ветром такая любовь была, что тучи в дрожь бросало, и они от волнения грозы затевали! А потом этот самый ветер взял и закрутил роман с Австралией! Ну, и что? На то он и вольный ветер! Вот с тех самых пор, говорят, бабка моя жуткие истории про любовь придумывать стала и влюблённым сначала вроде помогала , а потом всё сама же и портила вконец! Но нынче моё время, и я по-своему всё переиначил! Ребята классные, и пацанёнок у них симпатичный! Пусть живут себе да радуются! Задаст мне трёпки бабуля, когда узнает про мои проделки! Но переколдовывать запрещается! Это вам любая звёздочка подтвердит!»

Проказник остановился над домом в конце улицы и хотел было заглянуть в окно. Ведь любопытно, что там происходит. Но все окна были плотно зашторены.

© 26.01.2021 Эмилия Песочина