Виктор Брусницин (1951-2021)



Всю ночь шуровал мокрый снег, утро было наполнено мерзкой слякотью. Машины, огненно рогатые от фар, с оползающими шкурками снега, нудно шипели, в лицо Карелина кропотливо ковырял косой острый песок. Частые, нахохлившиеся встречные, озабоченно упираясь в асфальт взглядами, мелко, опасливо текли под уклон. Осень состоялась поздняя, никудышная, российская. Хорошо.
Карелин подошел к газетному киоску, наторено отыскал АиФ и еще пару газет, копнул в глубоком кармане куртки. «Черт, вчера все мелкое выгреб Аньке». Тронулся пусто, равномерно. Не славно, однако, что слякоть — оно бы на Завокзальную овощебазу съездить — ну да к обеду, глядишь, утихомириться. Шел он с ночи, отменно на работе выспавшись — впереди полный, спокойный день. «Какая ладная женщина», — подумал Карелин, объев чмокающую навстречу даму в равнодушной походке… Черт, штаны, разумеется, ухомазгаются. Истинное проклятье, внутренние низы брюк беспощадно в непогоду пачкались (собственно, и сзади обляпывался нещадно). Казалось бы ноги прямые, уж и расшопериваясь идти в дрянь налаживался — напрасно.
— Иванычу… — протянул руку громоздкий человек в кепке набекрень.
Строительство модники устроили высоченное под боком, аборигены собирали супротивные подписи. Карелин бы погнушался, да угадало на хмельной абзац: «Подпись? Элементарно. Мы граждане, либо тварь дрожащая?» Дядя набекрень и собирал. Разговорились — с противоборством в итоге вздор, а пивца в местном шатерке по случаю благостных погод употребили не единожды, и более надлежащего тож.
— Почтеньице, — ощерился Карелин. — Погодка, а?
— Что хотят, то и делают, — глазами, главным образом, улыбаясь, полубоком отходя и возвращая руку в карман, заверил в расположении тот.
Нет, нет, на Завокзальную непременно — фрукты. Оные Карелин употреблял массированно. Последняя услада души — там, сами понимаете, дешевле. Впрочем, Карелин никогда не торговался — своеобразный апломб. Да и прогуляться причина… Вы относительно заботы о здоровье? Не без. Наконец Анюта балуется, хоть своего достаточно — известно, постороннее слаще, инстинкт добытчика не прожить.
Низкое небо, холодное от бессмысленного света города, бледнело на юге. Пороша становилась обширной, редкая, экспонентная грива изнурительного снегопада достигала крыш и пропадала. В помойке равнодушно золотарили два непотребных существа, поодаль, совсем безразлично и редко мигая на них ржавыми глазами, оцепенела собака. Карелин семенил под горку, сторонясь ближе к кустам, чтоб угодить надсадной иномарке неловко елозящей и пытающейся вывернуть из шеренги подобных. Прыгал обеими ногами в мутном, замысловатом пространстве подъезда, бодро тронулся к лестнице, но рядом с лязганьем распахнулся лифт, выдав из чрева двух постных сограждан. С неясным чувством сожаления ступил.
Судя по обуви, дома произошел только Вадик. «Ночью приехал», — пусто отломилось в голове. Авто парня, что ставил тот обычно у подъезда, Карелин через запорошенные ресницы не засек.
Ну что — кашки? Овсянка, вымуштрован органон. Наторевши, не шумя, действовал кастрюлями, иным. Брился, пока набухал корм, смотрел въедливо, к зеркалу приблизившись: нда, нос стал пористым — годы — башка крепко полинявшая.
Удивительная история, разошлись с супругой лет восемь назад мирно (зарекся после двух «экзерсиций»), а пеплом тронуло. Мирно относительно, конечно — корчило какое-то время, но внезапно, не согласуясь с параметрами болезненной психики отломило. Теперь дружат. По случаю иной раз с Серегой, нынешним мужем Людмилы, пригубят доходчиво и синхронизируют:
— Хот же стерва — не приведи господь.
Денег, возьмите, у кого занять — Милыч, никогда не откажет. Либо подлатать что в организме — безоговорочно: изрядный врач бывшая.
Стало быть, Вадику на фирму не раньше, чем после обеда. Можно с ним подгадать — база «Инвина», на которой шоферит парень, по пути. Собственно, можно и заехать, с мужиками потереть. Инвиновских Карелин неплохо по Вадиму знал, они частенько гостевали, непременно Иваныча угощали и по-мужски умилялись его забористым россказням.
Вадик. Замечательный тридцатилетний парень из провинции. В квартиросъемщики его подсуетил один знакомый — и угадало. То студенты прежде в комнате, что сдавал Карелин, жили, то иной неаккуратный контингент — случалось выгонять. А тут Валюшка, жена Вадима, миниатюрная, отменно сложенная волоокая и улыбчивая татарочка. Намедни свитер спроворила: Вадику-де мал, да и не страстен он, а вам разносторонне впору. Или встанет рядом с Карелиным на лоджии покурить и повествует за бесхитростную жизнь… Другой раз бухенькая притащится (это когда Вадик в долгой поездке), трещит. Иваныч винцо сухонькое, она пиво.
— Слушай, сматерись, люблю когда бабы матерятся, — попросит Карелин. Валька выдаст, товарищ заходится от восторга.
И, разумеется, шестилетняя мадам, Анька. К Карелину она практически сходу переселилась — только мужик появлялся в квартире, внедрялась в его комнату и лазала: по дивану, подоконнику, тренажеру, по Иванычу. Узурпировала пульт и давила на мультики — Карелин безропотно косился на девицу. Валя первое время дочь гоняла — где там.
— Иваныч, а чего у тебя волосы из ушей растут? — исследуя объект, без жажды познания интересовалась малехое.
Карелин, замерев под громоздящимся существом, бормотал:
— Я уши, подруга, специальной мазью тру — это чтоб зимой не мерзли.
— А почему Луна вчера круглая, а сегодня косая?
— Набухалась.
— А Дима Билан женится.
— Допелся.
Карелин вяло лег на диван, сумрачно пялился в потолок, прошелся взглядом в угол — укоряющее шевельнулась субтильная прядка паутины. «Или ремонт изладить?.. Когда же последний раз учинял? Лет, поди, десяток тому». Встал, ткнул кнопку пульта, экран телевизора аляповато зацвел, дисциплинированно воззрился. Мимо — картинка не ложилась. Подсел к компьютеру, понимая, что здесь вообще рыть бессмысленно. Действительно, через бестолковых минут пятнадцать погасил.
«Машуте позвонить?» Когда он последний раз разговаривал с дочерью? Недели две, кажись. Собственно, в Москве рань, встать-то, может, и встала, однако не до разговоров — муж, ребенок. Переполошишь только.
Маша вышла замуж внезапно, в сердцах. Попрала давнюю взаимосвязь с парнем дельным, внятным — выскочила за иного. Выскочила — верное слово. Еще и в Москву, далеконько. Карелин, само собой, ездил пару раз, но без отрады. Внучок годовалый, одни хлопоты — а что с Карелина проку? Он и в собственном папашестве был нерасторопен.
Либо в гастроном стаскаться (супермаркеты Карелин не произносил — «гастроном») — пошарил мысленно, все ли присутствует для рациона. Присутствует, да, — впрочем, мучицы наладить, печенье изготовить, Анька любит. Тогда орехов надо, опять же Завокзальная. И вообще, с Соней Несмеяновной, местной продавщицей туда-сюда языком почесать не беда (здесь тутошние служили, с возрастом)… Эта товарищ скрупулезно и ну что ли тоскливо на Карелина глазками постреливала, вообще казалась квелой, затюканной. Собственно, первая и заговорила, Карелин тогда был трезв и сжат, что-то вякнул в ответ не борзое. Это позже, с мужиками отоваривался под мероприятие, уже подшофе будучи, изладил слова и напел веселясь: «Ты стоишь и грустишь, как царевна Несмеяна…» Отсюда и величать стал Несмеяновной (Соней-то она уже сама отрекомендовалась), характерно, что не обиделась — это закралось.
Нет, особенными нуждами относительно женского пола Карелин не владел. Старинная, еще при Милке добытая краля, Татьяна, редкими посещениями устраивала вполне. Так, для разговоров больше, ну, и чтоб возрасту поперешничать.
Обратно занялся телевизором, выяснилось, что закемарил. Разбудил звук в коридоре: проснулся Вадим и занимался процедурами. Карелин напрягся, вслушивался. Когда, предположительно, сосед отправился на кухню, кормиться, наш встал, выскользнул из комнаты.
— Привет.
— Здоров бывай, Иваныч.
— Вроде как из поездки.
— Угу, в Ирбит гоняли двумя фурами. Дорога, блин — каток.
— На базу?
— Ну. Под загрузку, в рейс завтра… Ты, поди, за фруктом, на базу? Поехали.
— Да я вот думаю, может, мне до вас доехать? С Генкой надо пообщаться.
— О чем, вообще, тёр! — Оживленно: — Там, Иваныч, коньяк грамотный по копейке дают, подсуетись к Гене и за меня.
Улыбка хитрованская у Карелина, поднимается с табурета.
— Свистнешь.
В комнате тронул горизонтальную книжку — княгиню Ольгу осваивал — пихнул обратно. «Ну вот, напросился — теперь дурака валяй, неизвестно когда Вадик стронется, и браться за что-либо невыгодно». Побрел освидетельствовать комнату.
Телеагрегат, громоздкий, относительно старый на дорогой тумбочке, приятно заполненной томами Ключевского. Компьютерный стол, — не грех, однако, комп новый спроворить. Книжный шкаф, вместительный, если не громоздкий — и вмещающий. Можно было как раз с него начать. Впрочем, здесь и пришлось бы заканчивать — шибко неприхотлив случился Карелин: шкафец бытовой, диван, журнальный столик. Ну, картин с десяток во всю стену, собственноручных шесть в том числе (пара умелых — общепризнано). Отличный, однако, балкон… Гражданин встал, подошел к окну — дом на горке, обзор с шестого этажа просторный. Въевшаяся, глубокая панорама перла свежестью. В который раз: «Именно белый раскладывается на спектр…»
Снег, между прочим, давно прекратился. Так и в небе дыры: торчала неряшливо нерешительная синь. Вообще говоря, ослепительно — не поймешь, радостно, либо не так чтобы. Да нормально, в дело. Впрочем, и людишки отнюдь не сопротивляющиеся забытому морозцу представлялись безобидными, где-то непорочными — с ними сподручно было сосуществовать. Карелин заметил на себе улыбку. Вы зря — жить можно. Вон, скажем, известная осанистая бабуля с кошкой на поводке вгрызается в целину детской площадки. Ужасающееся природному бесчинству животное неназойливо сопротивлялось — ошейник топорщил шерсть — хвост коромыслом периодически бил о снег, тут же судорожно выпрямляясь и окоченевая. Что в голове у человека с поводком, какие дебри, нежно подумал наш, паче у кошки?
Похолодало тем временем. Успел вынести из ведра, пока Вадим грел авто, шарф не накинул и утлый ветерок безобидно подпекал. Окончательно спустился упакованный, брезжило чувство, что может и занести куда сегодня, поскольку снежок.
Ездить по улицам имперского города в полдень — отрада… А если непогодь! Иномарки, обляпанные хорошенько — все одно смазливые, соперничающие с вычурными, навощенными владелицами: зрак стремится… Гул, рык, механическая гортань — все напоказ. Карелину неизбежно шло в темя — какого ездить бабам в такой запруде? Ответ прост: выставить себя, суррогат самореализации; вот оно — шоу по мелкому, воплощение эпохи… Вспоминал дочь: папа — ну что я без машины! Муха, твердил Карелин, это же пыль, сдует ветерком. «Господи, какой ты…» — раздраженно отворачивалось «Солнце». Потерпи, сникал папа… Опростался тяжким вздохом: вот и получил Москву.
— …Давыд, короче, Ривазову кричит: коробка крякнула, ты же сам трахому подсунул! Тот: кризис, Шура, я сам на ниточке — Корейко на базе сидит сутками, где ты такое видел! Считает, козло — левья нет наглухо.
— И что мужики? — поворачивает голову Карелин, глазами не глядя.
— А куда дергаться, кругом тишь… — Крутит парень озлобленно баранку, выруливая на трамвайные рельсы и топя акселератор: — Да, б…, бар-раны!
Нет, нет — снег это вещество. Озорная, игристая, слепящая природа симпатизировала людям, упрочняла город, раздвигала жизнь. В умеренно приоткрытое окно тянула замечательная свежесть.
— Это ну, — развивал Вадик, — мужик из командировки приезжает…
Анекдот был вял и стар, Карелин добросовестно хохотнул.
Пробка, однако. Вадим, вытянул шею, погулял корпусом. Осел глубоко, натурально высказавшись, обратно вздернулся, крутанул ручку радио и утонул окончательно. Карелин отвернулся в окно, мягко смотрел в пространство.
Елки, в Америку давно не писал, Толяю. От него четыре имэйла пришло, а самому сесть лень. Не лень, понятно, хочется накопить событий, а где набраться, когда осень, и помойка три дня не убрана. Какими форелями дружище взор ублажил, фото выслав — откуда берутся, неуж и рыба конкурирует? Бокалы медью желтеют, флакон литровый играет на солнце, друзьяки все с пузами… А мы — из пластмассовых… Который раз зовет — нет, все размышляет Карелин. Словом, давненько баню не употреблял, надо Сашку подбить.
А разве не гнусь? Толя на юбилей другу детства спроворил подарок через знакомого (из Америки-то). Это ведь надо человека обязать, чтоб тот суетился, перся к Карелину — ему бы и в голову не пришло. Игры, в гробину так.
Карелин внезапно вспомнил, как года два назад Анька, традиционно ворвавшись в его комнату, ликовала:
— А мне мама игрушку купила, бе-бе-бе!
Крутила предметом. Карелин с привычной подковыркой вяло уконтропупил:
— Да ну — позорная.
Девчушка тут же умчалась отчитывать маму относительно безвкусицы. Валя смеялась:
— Доченька, да дядя Вова же шутит.
Анька нарисовалась в проеме комнаты и, нахохлившись, исподлобья молча и напористо смотрела на Карелина, подняв игрушку к лицу и покачивая ей редко. Карелин, развалившись на спинке дивана и нарочито безразлично скосившись на дитятко, предложил:
— Ну давай что ли предмет, я выкину.
Особа насуплено и задиристо игрушку подала. Карелин подошел к открытому окну и будто выбросил, спрятав на самом деле за шторой. Девочка тотчас развернулась, торжественно пошла сообщать. Мама утешала, малая разревелась. Показывать изделие Карелин отчего-то не стал, весь вечер в квартире торчал нервозный озон. Уже под спанье барышня вновь нарисовалась на пороге, редко, развинченно покачиваясь, все так же молча и набычившись глядела в упор на недруга. Тот вручил забаву, смеясь внушал, что произошла шутка. Аня вожделение забрала и, явно объяснением не удовлетворившись, учапала. На другой день приключение ей было забыто напрочь, однако Валя с неделю поглядывала на соседа с настороженностью и первой не заговаривала.
Карелин поднял взгляд в выси. Усмехнулся рваной, хмурой туче: «А ты, мать, тоже пошлялась — вон сединой обнесло».
Пяти лет Анна объявила, что английский язык нужно осваивать следующим образом: подставлять английские буквы вместо русских. Карелину отчего-то ход страшно понравился, даже зауважал девочку. Впрочем, в отместку сообщил подопечной под страшным секретом (главным образом от мамы) по поводу домогательств насчет некоторых физиологических аспектов, что рожают через пуп, съев специальную пищу. Гражданка срочно возжелала забеременеть и обзавелась непомерным аппетитом. Вадик на базе историю рассказывал со слезами смеха.
Тоже в пять лет. Притащились с оравой инвиновских на дачу к сестре Карелина. Отменно попарились, погудели, попели, на другой день кто по ягоды, кто работать по наводке сестры. Анька при Карелине. Жара и озерцо неподалеку.
— Пошли купаться?
— Пойдем. Да ты умеешь ли плавать, девушка?
— Ты что, Иваныч! — в ужасе распахнула глаза дитя. — Я отлично плаваю. Особенно на спине.
Пришли — по пологому дну вступили в водоем.
— Ну, продемонстрируй, — подначил наш.
Ребенок возмущенно всплеснула руками:
— Так ты наклонись! Мне на спину-то удобней влезть будет!
Справедливости воздадим, доставала девица изрядно. Первое время Карелин осторожничал, но потом стал Аньку конкретно выгонять. «Подруга, ты меня сегодня достала — будь любезна, отвали». Малая куксилась, хныкала, но Карелин становился безжалостен. Как-то месяц не общались — Валентина предохраняла от существа. Собственно, после этого отношения стали ограниченными.
Вадик горячо поделился:
— Ну точно, ментофан на перекрестке! Если регулировщик — это непременно затор будет, твою в гробину!
— Народ притормаживает рефлексом, вообще аккуратничает, — согласился Карелин.
Ударило солнце, снег вскипел сиянием. Вадим потянулся к предусмотрительным очкам, а Карелин наклонил голову под козырек зимнего картуза. Бездумно замурлыкал мамину песенку: «Далеко, далеко, где кочуют туманы, где от теплого ветра колышется рожь…»
На базе у стоянки легковых машин, на которых приезжали шофера, толпилось человек шесть. «О, Иваныч!» — хлопали с размаху в протянутую ладонь мужчины. Гена, друг юности, небольшой заправила здесь непонятной должности (он и устроил Вадима с семьей на жилье) мотался где-то в кулуарах складов, добыл его Карелин через час. Еще через часок, утомившись пустой болтовней с постоянно текущими личностями, намылился все-таки отчалить до фруктов, и напоролся на Матвея, друга Вадика.
— Слышь, Иваныч, мы с Тулипом в шаровню — ты как? Позже еще наши подтянутся.
— А в рейс?
— Да завтра — там накладки, восемь-пять. Нынче Вадька с Егоровым да наемные.
— Почему нет? — отломил Карелин, понимая, что задержись с ответом и правильный ход мыслей — завтра с утра дела, а без принятия теперь не обойтись — обережет.
В бильярд Карелин играл зело. В отличие от базовских, например, владел винтом. Свояки были его коронкой, ребята шутили при удачной позиции: «Отомсти за сестру, вдуй его козла». Наталья, как и брат, была в разводе — муж, свояк, бросил.
Тронулись на праворульном кубике Матвея, Тулип, детина со скошенной головой, гыгыкая каждой своей фразе распространялся о последнем вояже в Тюменскую область. Удручало. Матвей, славный, жизнелюбивый и умудренный парень нивелировал, уводил беседу на простое. Родимая бильярдная расположилась далеко, ехали через весь город, и Карелин разглядел опрометчивость. До кучи обратно припустил снежок, и намятая за день колдобина ушла в совершенное непотребство. «Представляю, как Вадька сегодня повеселится», — ворчал Матвей. Карелин сник, на тряске гнуло в сон, рваное небытие впихивалось в организм, вынимало из реальности — сознание периодически грязно и лишне вторгалось невкусными кусками. Матвей талдычил с Тулипом разное (они сидели спереди), кажется, обсуждался телевизор. Карелин очнулся совсем, бездушно тащил взгляд по размазанной снегопадом архитектуре. Тулип гоготал:
— Не, ну американцы урроды…
Восторженно, неумело воспроизводил пропагандистские клише. Карелиным овладела тоска. Тулип крутанулся:
— Иваныч, ты политику смотришь?
— Нет, не смотрю, — отрезал Карелин. Вперил взгляд в никуда, мутное возилось в корпусе.
Он вообще редко обсуждал актуальное, слабо и размеренно улыбался, выслушивал. Если уж настаивали, лаконично излагал мнение, укутанное, безобидное. Если дело истории касалось, тогда верно, развинчивался. Любил, читал непомерно… Вдруг что-то накатило. Пустился рьяно толковать расхожие истины, критикуя власть.
Матвей развернулся, одной рукой держа руль.
— Ну, ты да-ал. Грамотно. — В тоне, однако, держалась настороженность. Вернулся в позицию. Тулип досадливо сопел. Карелина под ребрами затомило — черт, мелькнуло, главное воздерживаться, пить через одну.
Пошло быстро темнеть, авто «офонарели» по выражению Матвея, затлели окна домов, прохожие стремительно теряли облик.
— Ну что, по чуть-чуть для рывка, — не дожидаясь ответа, направился в бар Матвей.
— Мне показалось, за рулем, — бессмысленно вякнул Карелин.
— Ты ж знаешь, мне три квартала. Да я здесь машину и брошу.
Посетители уже присутствовали. Действительно, заведение было уютное.
— Надейка, — издалека, по-свойски тарахтел Матвей чересчур худой барменше (пышная прическа совершенно не шла), — по паечке. Собственно, фуфырь. И фирмача по паре — чтой-то испытываю некоторый аппетит.
— Мне — три, — прогугнил Тулип.
Надя улыбалась, отточено ткнула чебуреки в микроволновку, в самом деле, сочные, вкусные здесь, наливала сок. Ее сын, помощник, тоже тщедушный и улыбчивый, отсталый недоросль, без назиданий юркнул в закрома, за салатами.
Часов в шесть подвалили еще двое шоферов, Карелин с Матвеем уже гоняли партию на втором этаже, внизу остался Тулип — дожидаться якобы мужиков, на самом деле «трёкать» с Надей. Хмель не доставал, точнее, приходился в самый раз. Не сказать, чтоб шла кладь, но несколько вкусных шаров Карелин добыл. В одном из походов вниз для поддержки тонуса и угадав в общий разговор касательно женского пола, Матвей вдруг цепким взглядом окунулся в Карелина, негромко, тет-а-тет спросил:
— А чего ты один живешь? Видный мужик, наши бабы о тебе на полную судачат.
Карелин улыбнулся:
— Одиночество вдвоем отнимает последнее — надежду.
Матвей пристально поглядел и молча убрал зрак.
Дядя, что предложил сыграть на интерес, выглядел сыто и обладал воркующим говорком. В подобранной прическе, осторожной походке и ворсистом пиджаке отчаянно смахивал на выгибающего спину под рукой хозяйки кота. До этого он играл с дамой выгодной внешности, ответственно одетой, с сосредоточенным взглядом, по-видимому, женой. Надо признать, в заведении ограниченных притязаний они смотрелись исключительно. Еще внизу требовали к себе внимание уж тем, что употребляли коньяк. Разумеется, пристойные люди здесь в новинку не случались, однако такая пара — впрочем, единственно доступно и было угадать, что тут случай любителей именно бильярда.
Шла вторая партия — ставка поднялась — первую на восьмом шаре после ровного счета выиграл соперник. Он разбивал, сделал это крайне неудачно: четыре сходу Карелин уже положил. Позиция выдалась изумительная, почти в лузе, угловой, расположился подставной шар — сюда спокойно накатывалось штуки три. На другой половине выдался чудный своячок. Карелин, пякая мелок о наклейку, внимательно глядя на поле, стал пристраиваться к нему. Матвей жадно молвил: «Давай, Иваныч — с кия корячится». Карелин выдохнул, размягчил излишне напряженную кисть. Обычно он делал пять-шесть холостых тычков, тут получилось четыре: поймал чувство. Удар и… кикс. Такое не удовлетворяло вероятию. Карелин удивленно разогнул стан, страстно рявкнул: «Ё… в рот!!» Грянул залп хохота. Матвей, корчась, с наслаждением махал руками на Карелина. Тот, посмотрев на даму, которая, надо сказать, не смутилась выходке, а улыбалась мерно и мелькнула на Карелина взглядом мало не солидарно, клейко покраснел. Матвей поспешно залечил:
— Ну родной, этого стоило — услышать от Иваныча?! — Обратился к одному из шоферов: — Санька, принеси.
В итоге Карелин продул — не шли даже стопроцентные. Проигранную тысячу выложил едва не с приятностью. Условились на две партии и на третью Карелин, соблюдая неписанные правила преимущественно как огрызки достоинства, напрашиваться не стал. Однако за стол к парочке со своей ношей инициативно присел, чего за собой не ведал. Другое дело, люди отнеслись приветливо. Товарищ оказался тезкой, Володей, и, наклонившись к нему, Карелин говорил и сильно улыбался. Его разверзло, слова ронялись свободно. Женщина, Вера, была в регулярной слабой улыбке и подбирала подбородок тылами кистей, смотрела на Карелина неотрывно. Скользкий полумрак — градус? — подворовывал выражения лиц и даже возраст. Под сердцем точило. Говорить стали не только о бильярде, и Володя уже высказался, что они с Верой практически молодожены (год стажа), а познакомились как раз через увлечение.
Тем временем супруг ушел, по всей видимости, в туалет и Карелин сходу обрушился:
— Послушайте, вы мне действительно страшно понравились — знаете, так бывает, трогает человек. Не исследованный сие предмет… — Говорил без роздыху, вероятно, боясь резкого оттолкновения. — Ну да, случаются обстоятельства, вернее, настроение. Да и мой проигрыш можно приладить. Однако мне думается, тут иной вариант, я на вас сразу внимание нашел. Даже, знаете, жжение какое-то, давно не припомню похожего. Я понимаю, что вы отнесетесь холодно, но во всяком случае поверьте, говорю правду. Собственно, я и решусь теперь, только оттого что подобное произошло. В общем, я бы попросил обоюдной встречи.
Вера засмеялась — шикарный, глубокий смех, да и голосу были не чужды чистые тона:
— Знаете, я почему-то ждала, что вы близкое произнесете. Мне показались вы… ну что ли не наполненным, мятежным.
У Карелина сузилось горло, протиснулось:
— Так что же — встретимся?
— Нет, с какой стати.
Карелин откинулся, лицо перекосило кривой улыбкой, некая мышца на скулах не отпускала, будто засохла, и серьезное-то лицо теперь не получалось вернуть. Началось неловкое молчание.
Приближался Володя.
— О чем, стало быть, молчим? — удобно, враскачку устраиваясь в кресле, беззлобно высказался муж.
— Да вот, Владимир Иванович предлагает свидание, — глядя в упор на Иваныча, с бликами озорства в углах белков объявила Вера.
— Как это свидание, с какой целью? — сказал без нерва Володя, но вслед словам глаза расширились, взгляд застыл на Карелине и веко пустилось интенсивно дрожать; так же непослушно и горизонтально ерзали губы. Он сразу потерял кошачье, однако напомнил судорожно дергающего головой хомячка. Карелин откинулся на спинку, мышца отпустила, натекло спокойствие.
— Свидание. Обыкновенное. Когда мужчина и женщина встречаются в приватной обстановке, это называется свиданием… Можешь быть спокоен, твоя жена не согласилась.
— Что за выходки! — белок левого глаза Володи лопнул, от зрачка впрыснулась красная дельта. Он вскочил, стул, задержавшись на мгновение на двух задних ногах, гулко упал на спинку, Вера, откинув голову, сдержанно по звуку, но очевидно от души засмеялась. Карелин тоже засмеялся — вправду, стало весело, свободно, по телу неожиданно разлился азарт.
Шофера настороженно воззрились, Тулип угрожающе приподнялся и отодвинул из-под себя стул. Карелин закивал ему пальцами поднятых рук, успокаивая, и не усмиряя смех. Тронул за рукав Володю — тот зло, излишне отдернул руку — спокойно попросил:
— Сядь, Володя, пошутила она — никто ничего не назначал. Я просто высказался в том смысле, что Вера весьма привлекательна, и я тебе завидую.
Володя тут же беспомощно, просительно уставился в жену, а Карелин, оторвавшись от своего сиденья, наклонился поднять его стул. Когда вернулся в позицию, так и продолжалось молчание, в котором Володя настойчиво глядел, а Вера лениво и коротко поглядывала безадресно в помещение. Вздохнула кротко:
— Ну да, пошутила… — и кинула в Карелина гадливый взгляд.
Это обожгло отчетливо, Карелин бросил ловчить, поднялся.
— Извините, кажется, я испортил всем вечер. Виноват. Впрочем, все равно.
Когда садился к своим, в организме ничего кроме зуда — «сматываться» — не располагалось. Тулип, кажется, интересовался относительно «порвать уродов», но Карелин даже не улыбаясь — уж не хватало выдержки — коротко усмирял, подставляя под налив и махом хлопая водку… Минут через пятнадцать скомкано, без объяснений (Матвей смотрел сурово, без сочувствия) покинул ристалище — парочка не думала удалиться. Догадался завернуть в туалет, там смотрел в крупное зеркало: дряблая, куриная шея. Устало, плотно сомкнул веки, долбануло: «Господи, практически это крах!».
Такси приехало сразу. Неожиданно в машине охватила томная тоска. Отчетливо и приятно шевелилось, что чувство позора охватит завтра, а сейчас терпимо, если не славно, и Карелин хорош, ибо уловчил пользоваться минутами. Ими, ступало, нельзя попускаться, ибо грядущее утро — со стоном, факт — предстоит безоговорочно, и ныне до сна требуется не растерять физиологию, не угробить себя психикой. По совести взять, соблюдалось — дорога текла знакомая, чем-то вечная.
Проезжая мимо знакомых перекрестков, нагрянуло: «Заверну к Татьяне». Охватило злое нетерпение. Остановил водителя, расплатился, выйдя, тотчас выхватил мобильник, тот оповестил о недоступности абонента. Предыдущая эмоция унялась и юркнула обида: закон подлости — сама названивает вечно невпопад, а когда ему не-в-терпёшь до женского участия — шиш.
Пошагал где-то зло прочь — до дома было не так уж близко, но пешим мероприятиям Карелин симпатизировал. Да — обратно внедрилось умиротворение, изящно скрипел снег… Как удачно намотал шарф, думал Карелин, поистине дыша теплым горлом. И фуражку меховую грамотно нацепил (до вчерашнего дня демисезонную таскал) — в последние годы стригся коротко, так дешевле. Держал на лице равномерную улыбку
Дома нашлось нечто вроде голода, но подумал, что ходя будет досаждать Вале и досадливо лег.
В комнате силился мрак, однако обляпанный холодным, низким и плешивым огнем город разбавлял его до постной мглы. Собственно, и протяжное сипение не унявшихся уличных существ не предусматривало обособленности. Ну, разве ровная прохлада, которую вкусно ловило дыхание и контрастно обусловливали укутанные в надежное одеяло ноги.
Через неделю жильцы уезжали. В Иркутск, навсегда. Карелин опрокинулся на живот, ткнулся в подушку — тягуче, ровно, колотясь всей худобой о кулаки, сжатые подле пятидесятилетней груди, зарыдал.