Юрий Петраков

1.
Весной 62-го рабочую Бахмутской обувной фабрики Евдокию Пономаренко срочно вызвали в фабком.
В небольшом заставленном стульями кабинете кроме председателя находился мужчина лет сорока пяти, судя по виду из районного начальства. Невнятно представившись, он пригласил Евдокию присесть. Отвернув клапан нагрудного кармана, достал свернутый пополам почтовый конверт из плотной папиросной бумаги.
- Евдокия Антоновна? – обратился к ней незнакомец.
- Да!
- Пономаренко?
- Да! – Евдокия напряглась и, скрывая волнение, вцепилась руками в сидение стула.
- Да вы не переживайте! Я к вам с доброй вестью, – незнакомец кивнул в сторону конверта, - принес вам письмо.
При этих словах Евдокия так и ойкнула.
-Неужто Тамарка? – едва слышно прошептала она, и уже не сдерживая себя, зарыдала.
Письмо и в правду, оказалось, от ее старшей дочери Тамары, угнанной когда-то фашистами на работу в Германию. Все вокруг давным-давно считали ее погибшей, и вот теперь, по прошествии стольких лет, она объявилась, живая и судя по всему невредимая.
Незнакомец, видя, что Евдокия от волнения не в силах сладить с собою, пояснил, что оно пришло из бельгийского города Антверпена, где теперь с мужем и дочерью проживает ее дочь Тамара Григорьевна ван-Лоон бывшая Пономаренко.
-Радуйся, мать! – завершил он пересказ письма – Теперь у тебя не только дочка объявилась, но и внучка с зятем! Так что готовься писать ответ.
Кое – как, успокоив Евдокию, председатель фабкома разрешил ей идти домой.
-Ты, Евдокия, особо не распинайся о письме. Завтра зайдешь ко мне, и мы вместе помаракуем над ответом, - пожимая руку, сказал он на прощанье, - да и Всеволод Петрович подскажет нам, если что не так.
Евдокия не помнила, как добралась до дома и уже там дала волю чувствам. Бросилась на кровать и, уткнувшись лицом в подушки, долго рыдала, пока от усталости и свалившихся на нее переживаний не забылась тревожным сном.
Вечером ее разбудил вернувшийся с работы муж.
-Ты, что это, Дуся, мужа не встречаешь? Что еще стряслось? Опять Галка - что - то отчубучила?
На что едва пришедшая в себя спросонья Евдокия протянула ему помятое письмо,
- Вот, Гриша, от Тамарки пришло!
-От Тамарки? – удивленно спросил Григорий, и машинально протянул руку за конвертом.
Но и потом, по прочтению письма, они так и не могли понять – радоваться или горевать по поводу свалившегося на них известия. И лишь к полночи, накормив и уложив спать вернувшуюся из техникума Галину, Григорий с Евдокией долго еще сидели на скамейке у дома, в полголоса вспоминая историю своей Тамары. А заодно и годы, проведенные Григорием в немецком плену в первую мировую.
2.
Летом 42-го в хату к Пономаренкам ввалился местный полицай Головня.
-Ну что, Евдоха, ты еще не сдохла тут со своим выводком? – весело гаркнул он, громко хлопая дверью.
Муж Евдокии - Григорий ушел на фронт в самом начале войны. Единственное письмо от него было получено незадолго до оккупации. Где он и что с ним сейчас – одному Богу было известно. На руках у Евдокии оставались двое детей – старшая четырнадцатилетняя Тамара и совсем еще малая Галина. Жили трудно, перебиваясь с хлеба на воду. Брались за любое дело. Разгружали подводы с углем. Копали на брошенных колхозных полях мерзлую картошку. Стирали белье для армейского госпиталя. Вот и сейчас приход Головни Евдокия приняла с надеждой – а ну, какая работа приключится.
-Ты вот что, Евдокия, - сказал Головня, грузно плюхнувшись на лавку, - как жить собираешься? Тамарка твоя почитай выросла. Пора и к работе определяться. Хочешь, я ее в бордель пристрою? – и он весело оскалился, - Там не обидят! В тепле, при харчах, да при мужицкой ласке. Опять же, семье подмога.
-Ты что, ты что, Эрнест Германович! Бог с тобой! Неужто ей другого дела не найдется? И усердная, и послушная. Семилетку ведь перед самой войной кончила.
-Ну что ж, можно и другое. Вот набор на работу в Германию объявлен. Слыхала? Профессию обретет, деньжат заработает, семью поддержит. Ну, не тебе объяснять. Вспомни мужа свого. Где он у тебя в ту войну обретался? Кто его столяром сделал? Немцы! Вернулся, уважаемым человеком, не по-русски что-то там лопотал. Я его за это признал, семью вот его уважил. А теперь, где он? Тьфу! Вшей кормит?
-В общем, решай – в бордель или в Германию! – сказал напоследок Головня и, поднявшись, направился к выходу.
-А ехать-то когда? – едва сдерживая слезы, прошептала Евдокия.
-А как наберем ей в компанию пять – шесть товарок, так и в самый раз будет!
После его ухода из-за занавески выглянула Тамара.
-Слыхала? – спросила ее Евдокия.
-Да.
-А может оно и к лучшему? Отец ведь и вправду там уму-разуму научился. Глядишь и ты судьбу свою отыщешь? Вот только бы тебе не одной туда, а с кем-то из своих. Тогда и я была бы спокойна. Вон евреев, и то под Рождество всех скопом к полякам отправили.
3.
Через четыре дня Головне удалось подобрать Тамаре двух попутчиц. Одна из них - Светлана оказалась ее бывшей одноклассницей, жившей неподалеку. Вторая – Валентина, появилась в Бахмутске уже при немцах, и жила где-то на окраине города, за речкой Бахмуткой.
Накануне отъезда Головня занес в хату Евдокии три ржаных каравая, добрый шмат сала и пол-литровую бутылку самогону. Достав из потайного кармана френча пачку отсмарок, не спешно, мусоля пальцы, отсчитал часть и, весело глядя на Евдокию, хлопнул деньгами о стол.
-Не грусти, мамка! Это ей для начала на дорогу, до Сталино. А там - в эшелоне кормить будут, да и заработок пойдет, только успевай в торбу сгребать. Так что держи, Евдоха, карман шире! - и уже серьезно завершил, - Завтра к восьми ноль-ноль быть на вокзале! И смотри мне, чтоб без дури и воплей.
На следующее утро к станции Бахмутск.II согнали с полсотни привокзальных жителей. Девушек, отъезжающих на работу в Германию, выстроили в шеренгу лицом к собравшимся. Затем, по случаю этого важного события выступил комендант города майор Фогель. После короткой речи последовала команда: Вперед! И девушки, отобранные для работы в Германии, понуро зашагали мимо руин вокзала, к стоящей у дощатого перрона «кукушке».
Тогда-то Евдокия в последний раз видела свою старшую дочь. С тех пор о ней не было слышно ни слуху, ни духу. Лишь осенью 45-го в город воротилась Тамаркина подельница Валентина. Она-то и рассказала Евдокии с Григорием, что их дочь была угнана на работу в Бельгию, в город Антверпен и там сгинула под американской бомбежкой. Больше Валентина ничего рассказывать не стала. Да, Евдокия и не спрашивала, понимая - о таких делах лучше всего помалкивать, переживая свое горе вдали от людских глаз.
4.
«Как быстро летит время!» – думала госпожа ван-Лоон, проводив мужа на работу. «Вот уже и Бетти на пол головы выше меня. Оканчивает школу. Собирается поступать в колледж. Такая же самостоятельная, как и я тогда». При этом Тамара, словно спохватившись, тут же гнала от себя жуткие воспоминания, но полностью избавиться от них, как ни пыталась, не могла.
Когда, летом 42-го за ней и ее товарками затворились двери кукушки, шедшей из Лимана на Сталино, она и подумать не могла, что судьба забросит ее на самый край Европы, в Бельгию, в Антверпен. По правде сказать, до приезда сюда она и знать не знала, что существует такая страна, есть такой город.
Тогда, в Сталино, их согнали на сборный пункт ожидать формирования эшелона. Потом в тесных теплушках, словно скотину долго везли через всю Европу. И уже здесь, в Антверпене потянулись похожие один на другой серые будни, складывающиеся в тоскливые месяцы изнурительной работы на заводе. Единственной радостью для них стал зловонный барак с трехэтажными деревянными нарами. Поначалу, после безысходной жизни в оккупации в Бахмутске, ей даже было интересно видеть множество станков и людей, слышать рассказы об Антверпене от побывавших в увольнении подруг. Ее не омрачало даже постоянное чувства голода, не оставлявшее ее все годы пребывания в фашистской неволе.
Казалось, только одно воспоминание было напрочь исключено на всю оставшуюся жизнь из ее памяти - ужас от той ночной американской бомбежки, сделавшей ее калекой.
Конечно, ей повезло с Конрадом. Ну, кому еще она была бы теперь нужна, без руки, без крова, да еще и с чужим ребенком. А тут – в тепле, в любви, в достатке.
Она, словно малое дитя радовалась, что так случилось, что она свободна и вольна во всем, что касается ее самой, дочери и мужа. Невольно сравнивала здешнюю послевоенную жизнь с жизнью довоенного Бахмутска, и втайне гордилась тем, что ее выбрал Конрад, что его родители приняли ее как родную
- Да, знала бы мать, что ей с мужем принадлежит мастерская по огранке алмазов здесь в Бельгии. И не где-нибудь, а в самом центре Антверпена, на Ланге-Херенталсестрат, вот бы удивилась! Да, что там - мастерская. Мать и знать не знает толком, что такое алмазы. А, может, ее и в живых уже нет?
Конечно, все у них с Конрадом по местным меркам было не так уж и хорошо. И хотя дело, доставшееся им по наследству от отца Конрада, давало кое какой доход, по давней семейной традиции ван-Лооны вынуждены были сдавать меблированные комнаты русским, выехавшим в Бельгию еще до второй мировой. И благодаря этому Тамара словно и не прерывала связь с родиной, имея возможность общаться с соотечественниками. А ведь все у них с Конрадом начиналось вроде бы случайно.
5.
Тамара не помнила тот день, когда Конрад появился на заводе. А, собственно, почему она должна была помнить его? Мало ли их было, таких как он «спецов» – безликих и нелюдимых, стоявших у станков смену за сменой, ради победы Германского оружия и мизерного заработка, позволявшего хоть как-то кормиться в то нелегкое военное время? То ли дело Алексей!
Высокий, с темными, вьющимися волосами, он буквально завораживал каждую женщину, трудившуюся на заводе.
Алексей не любил рассказывать о себе. Знали только, что он родом из Чернигова. Окончил семилетку. Трудился в железнодорожных мастерских учеником токаря. После оккупации был угнан сюда, где обретался десятником при остарбайтершах.
Тамара давно сохла по Алексею, а тот, совсем не замечал ее. Зато сразу же приметил Валентину – такую же, как и он, чернобровую с пышными курчавыми волосами, стройную и неунывающую.
Это позволяло Валентине постоянно дразнить Тамару:
-Не трать, дивчина, силы! Не сохни по пустякам. Хочешь, я приведу к тебе Алексея, чтобы он отодрал тебя? Он и так уже тут всех баб перепробовал. Разве что кроме тебя. И то потому, что тебя за малолетку держит.
После Валькиных оскорблений Тамара тайком плакала, а, успокаиваясь, мечтала о самом сокровенном, о том, как ее полюбит, непременно полюбит Алексей. Как они будут встречаться в городе, ходить вместе в киношку, посещать булочные, и говорить, и говорить меж собой, конечно же, о своей любви друг к другу.
Тогда, по совету Светланы, в отместку Алексею, Тамара и обратила внимание на Конрада. Тем более что тот при встречах оказывал ей знаки внимания и неплохо говорил по-русски.
Именно благодаря Конраду она впервые за долгие месяцы неволи получила разрешение выходить в город. В редкие воскресные дни он водил ее по улицам и переулкам. Угощал сдобой. Делал недорогие подарки. Покупал билеты в кино.
Конрад был хорошим рассказчиком. Знал историю Антверпена, каждого памятника в нем, каждого дома.
Из всех его рассказов Тамаре наиболее запомнилась история памятника, стоящего на Ратушной площади. К восторгу Конрада, она трогательно ужасалась кровожадности великана Антигона, отсекавшего по локоть руки тем, кто забывал платить пошлину за проезд через его владения. Восхищалась мужеству римского воина Бребо, сразившего грозного великана ради юной красавицы Шельды.
Она не понимала, чем заворожила ее это легенда. То ли совпадением времен, трагических и безжалостных к людям, живущим на берегах реки Шельды, унаследовавшей свое название от той древней былины. То ли торжеством справедливости, помогающей всем влюбленным на земле побеждать даже такое, казалось бы, непобедимое зло.
Невольно задумываясь над тем, «смогла бы она, простая подневольная девушка отдать пол руки ради свершения своей мечты?» - Тамара гнала эту мысль подальше от себя.
И хотя Тамару вполне устраивали сложившиеся отношения с Конрадом (ее не огорчало даже то, что он совсем не пытался сблизиться с нею, даже не делал попыток поцеловать ее), она продолжала мечтать об Алексее.
6.
До сих пор Тамара не могла простить Валентине, как та долгими зимними вечерами, сидя на нарах, похвалялась перед подругами своими успехами в делах амурных. Она будто бы специально смаковала пикантные подробности своих отношений с Алексеем. Так продолжалось до тех пор, пока Тамара не стала дружить с Конрадом. Валентина, словно бы успокоилась, разглядев в Тамаре родственную душу. Вскоре вслед за Тамарой появился ухажер и у Светланы.
Клаус был родом из Голландии. Работал кровельщиком. Имел небольшой домик в деревне вблизи Амстердама. На заводе слыл хорошим сантехником. Мог безо всяких чертежей вырезать самую сложную развертку для любого воздуховода.
Немцы уважали Клауса за мастерство, и сквозь пальцы смотрели на его связь с русской.
Иногда, уединившись от посторонних ушей, девушки обсуждали планы на будущее. Вспоминали родной город, думали о близких. Судачили об услышанной от лагерного начальства сталинской угрозе отправить всех остарбайтеров в Сибирь. Втайне мечтали о том, чтобы остаться здесь в Европе.
Валентина, как правило, не участвовала в обсуждении этого вопроса. Заявляла, что ее-то уж точно дома не арестуют. Не отвечая на вопросы подруг, Валентина хранила полное молчание. И лишь однажды, после очередного налета на город британских самолетов, Валентина будто бы невзначай, с вызовом открыла Тамаре свою тайну.
- Я ведь комсомолка! И фамилия у меня вовсе не та, что вы знаете. Мой отец старый большевик, чекист. А сюда попала после рождества 42-го, когда немцы сгоняли бахмутских евреев для отправки в Германию. Тогда я опоздала с приездом. Пришлось отправляться позже, по чужим документам.
- Я и Алексея спасу! – страстно шептала она, - И он это знает.
Тогда-то Тамара узнала подлинную причину тесной привязанности Алексея к Валентине и призадумалась над этим.
«Стал бы он волочиться за этой мымрой, - думала она, - да здесь каждая не прочь ублажить этого красавца».
И как-то перед сном, размышляя об этом, Тамара вдруг поняла, что ради своей любви к Алексею готова предать даже близкую подругу.
7.
В начале 44-го налеты на Амстердам стали каждодневными. Немцы ужесточили лагерный режим. Светлана и Тамара стали реже встречаться со своими ухажерами. Терпеть каждодневную похвальбу Валентины стало невмоготу, и Тамара решилась, наконец, открыться Алексею. Столкнувшись с ним в заводском проходе, она, заикаясь и краснея, попросила о встрече.
В назначенное время Тамара ждала Алексея на заднем дворе заводского склада, куда сваливали металлические отходы производства.
Алексей запаздывал. Наконец, озираясь по сторонам, он вынырнул как-то внезапно, словно из - ниоткуда. Было видно, что это место ему давно и хорошо знакомо.
- Ну, что тебе, Тамарка? Давай, говори скорее! Времени нет! Да, и не безопасно тут сидеть, могут и подстрелить ненароком.
Услыхав несмелые признания девушки, он рассмеялся ей в лицо.
- Послушай. Да, что я с этого поимею? Разве еще одну бабу для коллекции! – и повернулся, было, чтобы уйти.
- Постой, Алешенька! – с дрожью в голосе выдохнула Тамара.
- Ты, думаешь, я не знаю, чем тебя Валька взяла? Ты веришь, что она тебя спасет? Да, если ты сейчас уйдешь от меня, я лучше донесу на нее!
При этих словах Алексей с удивлением посмотрел на Тамару.
- Погоди, дурочка! Ты уверенна, что наши не поверят ей после освобождения?
- Может быть, и поверят, да я не дам вам дожить до этого.
- Погоди, глупенькая! Кто сказал, что я тебя не хочу? Подумаешь - Валька! Да она, сучка, замотала меня своими желаниями. Я и так исхудал через нее весь, – и он стремительно обнял Тамару.
- Не спеши, Алешенька! Не вздумай придушить меня здесь. Светка знает, что я здесь с тобой. Если что…
- Ну, ты и стерва! – восхищенно прошептал Алексей, крепко обнимая млеющую в его руках Тамару.
- Молчи и расслабься, а то всю охоту отобьешь.
.И, обхватив слабеющую Тамару, поцеловал ее в жадные до любви губы.
Перед аппелем сияющая и торжествующая Тамарка вернулась в заводской барак. Там, уединившись со Светланой, стала о чем-то шептаться с нею, изредка победоносно поглядывая на уснувшую Валентину.
8.
Через несколько недель Тамара ощутила в себе что-то новое и незнакомое. А когда причина ее положения стала вполне явной для нее, поделилась своей радостью со Светланой.
- А Алексей знает?
- Нет!
- Да ты что? Что делать будешь?
- Не знаю.
- А как же Конрад?
- Не знаю.
- Ты вот что Тамара, Конраду пока не говори об этом. Попробуй сказать Алексею. И не тяни. Война к концу. Надо что-то думать.
- А что тут думать? Люблю я его проклятого.
- Кого?
- Кого, кого? Алексея.
Вопреки ожиданиям, признание Тамары большого впечатления на Алексея не произвело.
- Ну, что ж? Потерпи пока. Война кончится, и мы поженимся. Не в Союзе, так здесь. Если что, местные помогут. - успокоил он Тамару,
- Да, хоть тот же Конрад! – добавил он.
- Нет! Только не он, - заупрямилась Тамара.
В тот же день о Тамарином положении стало известно Конраду. Посмеиваясь, Алексей попытался приписать ему эту заслугу.
- Ты что ж это, камрад! Закомпостировал девку, а замуж не берешь. – и он постарался популярно объяснить ему, что означает по-русски это выражение. Но Тамара тогда этого не знала.
В тот же вечер начался один из самых мощных налетов союзников на Антверпен.
На этот раз целили в завод. Смена еще не окончилась, и девушки не успели укрыться от налета.
В огне и в дыму, среди крови, криков и взрывов Тамара даже не поняла, как и почему на нее свалился огромный оконный витраж. Не успела жгучая боль разлиться по ее телу, как она провалилась в глубокую черноту высокого неба.
9.
Только наутро после той - жуткой бомбежкой Тамара очнулась. Она лежала на большом кожаном диване, покрытая теплым покрывалом, в большой полутемной комнате, стены которой были покрыты резными деревянными панелями. В противоположном от ее кровати углу виднелась деревянная лестница, уходящая на верхний этаж. На стенах комнаты виднелись фотографии каких-то важных, по старомодному одетых людей.
Тамара не успела, как следует оглядеться, как к ней, словно все это время, ожидая счастливого мгновения ее возвращения к жизни, подошел улыбающийся Конрад.
- Ну, наконец-то! Я верил, что ты будешь жить.
Тогда-то Тамара и вспомнила про бомбежку. И лишь потом, окрепнув и придя в себя, узнала от приходящего к ней доктора, что она потеряла по локоть левую руку. Но, слава Богу, ребенок остался жив и к зиме должен появиться на свет.
Как выяснилось, вытащил Тамару из-под свалившего на нее витража Конрад. Он же с товарищами перенес ее в дом своих родителей.
От самого Конрада Тамара узнала, что завод полностью разрушен. Кто мог – убежал и укрылся в городе. Многие погибли.
На вопрос об Алексее, Конрад ответил:
-Не думай о нем. Он жив только потому, что не побежал спасать тебя. Укрылся в подвале. Подруги твои тоже живы. Сидят в том же бараке, который совсем не пострадал. Никто из них о тебе ничего не знает. Думают, что погибла.
-Извини, так надо! По другому нельзя! Опасно не сейчас! Может быть опасно потом, после освобождения.
С приходом англо - американских войск, вопрос о том, что с ней делать решился как бы сам собой. По-бабьи рассудив, Тамара решила:
«По всему выходит Алексей меня не любит. Что ждет меня на Родине? Не известно! Кому я там нужна такая, без руки, да при чужом дитятке? Никому! А тут - любящий человек, большой дом, доход какой ни есть! Что же тут долго думать».
10.
С рождением Бетти, Тамара полностью отдалась воспитанию дочери. Шли годы, дочь росла, и все чаще внешностью своей напоминала о том, что в ее – Тамариной жизни был еще один человек, которого она по-настоящему любила. Любила несмотря ни на что – войну, каторгу, предательство. Любила еще сильней, несмотря на отсутствие информации о нем. Тамара не раз задумывалась о том, где он, что с ним, и жив ли вообще. И чем чаще мучили ее эти воспоминания, тем сильнее тревожили мысли о родине, о том трагичном и жестоком, что произошло с нею.
На протяжении многих лет единственным напоминанием о родине была Светлана.
После освобождения Бельгии та с мужем уехала в Голландию, где нарожала ему кучу детей и занялась домашним хозяйством.
Когда терпеть тоску о родине было совсем невмоготу, Тамара садилась на поезд, доезжала до Амстердама и дальше автобусом добиралась до дома подруги. Пользуясь тем, что Клаус бывал дома редко, Тамара со Светланой отводили душу: пели душевные украинские песни, лепили вареники с вишней, выпивали по чарке, вспоминали минувшее.
Однажды, возвращаясь из Амстердама и коротая время в ожидании автобуса, Тамара набрела на небольшой музей. Он был посвящен трагической судьбе еврейской девочки Анны Франк, ставшей жертвой Холокоста во времена фашистской оккупации Голландии. Музей только создавался. В нем было совсем мало экспонатов. Но он поразил Тамару сходством трагических судеб ее и Анны. Тронул несчастной девичьей любовью, разбитой жестокой войной.
Уже дома - в Антверпене, внезапно проснувшись ночью от тревожного сна, она вдруг поняла, чем рисковала Валентина ради своей любви к Алексею. Что в судьбах той несчастной еврейской девочки из Амстердама и Валентины из Бахмутска было нечто более суровое и жестокое, чем в ее судьбе и в судьбе Алексея. Тогда, в лагере ей и на ум не приходило, что Валентину могли расстрелять не только за то, что она чем-то не приглянулась начальству, а еще и за то, что она, еще ничего не сотворившая и ничем не провинившаяся в этой жизни, была другой крови. Просто взять и убить потому, что так предписано вождями другой - высшей расы, убить ни за что, за просто так, потому, что ей нет места на земле. И внезапно осознав это, Тамара простила Валентине право на любовь к Алексею. Простила то, что до этого никак простить не могла. Корила себя за пришедшую к ней тогда мысль выдать Валентину. Именно с той ночи в ней все сильнее стало крепнуть желание отыскать Валентину, повиниться перед нею за свой поступок, добиться прощения.

11.
Вскоре после этого Тамара получила письмо из Амстердама. Светлана делилась своей нечаянной радостью. Впервые в ответ на многочисленные запросы она получила ответ от родных из Бахмутска. Более того, смогла собрать небольшую посылку, и не только отправить ее родным, но и получить от них благодарственный ответ.
Письмо Светланы окрылило Тамару. А тут еще помогли квартиранты. Так случилось, что перед самой войной у ван-Лоонов квартировал местный иеромонах христианского прихода Павел. В годы войны он помогал советским военнопленным, бежавшим из фашистского плена. В 42-ом был арестован немцами по подозрению в его еврейском происхождении. Тогда ему удалось спастись. После войны он еще недолго пожил в Антверпене, а потом уехал в Союз, где вскоре стал архиепископом Новосибирска. Изредка от отца Павла в дом ван-Лоонов приходили письма.
Тогда-то и написала ему свое письмо Тамара. Собственно написала как бы два письма. Одно духовнику, другое – матери, почти не надеясь на получение ответа. Но ответ все-таки пришел.
Мать писала, что отец жив, Тамарина сестра Галина оканчивает техникум и что все у них хорошо, но хотелось бы увидеться с ней и внучкой на этом свете.
- Ну, что ж, Тамара! - выслушав ее признания о сокровенном, сказал Конрад,
- Я давно знаю о тебе и об Алексее. Я любил и люблю Бетти и считаю ее своей родной дочерью. Хочешь ехать на родину? Поезжай! Но помни о том, что произошло здесь во время бомбежки. Помни и знай, что у тебя здесь есть дом, есть любящий тебя человек, есть страна, которая для тебя не чужая. А, кроме того, ты уже принесла свою руку в жертву грозному Антигону. И Шельда уже давным-давно приняла ее.
Ночью Тамара долго размышляла над словами Конрада:
«Нам выпало немало горечи в этой жизни. И все это время мы жили ее постижением. И теперь, когда кажется, что мы ее уже постигли, всю до конца, ты хочешь оставить все. И ради кого? Ради человека, который бросил тебя в тяжелую минуту. Здесь у тебя есть своя жизнь, наша жизнь, жизнь твоей единственной дочери. Там ждет тебя не только радость, но и новые горести. Поезжай, но помни - я буду ждать вас, тебя и Бетти.
Вскоре, получив визу в Советском посольстве, Тамара и Бетти отправились в долгую дорогу.
12.
Приезд Тамары в Бахмутск стал событием для этого небольшого города. Как обычно бывает в таких случаях, когда после долгой разлуки встречаются вместе близкие и родные люди, был накрыт богатый стол, были слезы радости и горя, были и долгие, уходящие за полночь, разговоры за жизнь.
Тамара искренне удивлялась тому, как быстро бахмутчане отстроили порушенные дома. Открыли новые заводы и фабрики, школы и техникумы, поликлиники и больницы. Вместе с тем, она поражалась тому, как скромно и невыразительно одеты жители города, даже такие, казалось бы, уважаемые и востребованные, как врачи и преподаватели.
Так случилось, что в ходе дальней дороги Бетти подхватила простуду. Пришлось вызывать врача. Участковый врач Любовь Васильевна Смирнова оказалась душевной и интересной женщиной. К тому же, со слов матери Тамара узнала, что она дочь недавно скончавшегося генерала НКВД – человека весьма уважаемого в городе.
По окончанию лечения, Тамара постаралась отблагодарить доктора за хлопоты, но к ее удивлению та денег не взяла.
-Нет, нет! У нас это не принято. Готова взять только цветы.
Подобная позиция доктора вызвала не только удивление, но и искреннее уважение к докторше, и она постаралась подружиться с нею. К тому же сын докторши Александр оказался всего лишь на три года старше Бетти, что не помешало им подружиться.
По совету Анны Тамара захватила с собою подарки родным. Но мать с отцом, посовещавшись меж собой, решили распродать их с тем, чтобы купить железо на крышу. Решили – сделали. Тем более что все это оказалось не таким уж сложным делом. Особым спросом у бахмутчан пользовалось нижнее женское белье, безразмерные носки и белые нейлоновые рубашки. Шелковый бельгийский ковер, и белую, под муар клеенку для кухонного стола купила Любовь Васильевна.
-Надо же! У нас все это лежит на каждом углу. А, тут! – такое положение еще сильнее удивило Бетти.
И все же мысли об Алексее не покидали Тамару ни на миг, и вот однажды, как бы между делом Тамара справилась у матери о Валентине.
- Да, я ее и видела всего один раз, сразу по ее возвращению, - ответила Евдокия.
- Она то мне и сказала, что ты погибла там бод американской бомбежкой.
- А, что о ней еще слыхать?
- Я о ней ничего больше не слыхала. Хотя вот что – привезла она оттуда и мужика своего. Алексеем, кажется, кличут. Видный такой, курчавый. Только пьет шибко. Дочь у них уже большая.
Ты бы не встречалась с нею, Тамара. Я ей простить не могу, что она тогда так о тебе.
Но Валентина, услыхав про возвращение Тамары, не утерпела, и пришла в гости сама на правах бывшей товарки. Уединившись в дальней комнате, они пытались вспомнить свое невольничье житье, но разговор явно не складывался.
- Как Алексей? – заметно волнуясь, выдавила из себя Тамара.
- Пьет проклятый! Выучила я его, паразита. Думала в люди выведу.
Ах, да! Ты ведь не о том хочешь от меня услышать. Помнится, у вас там шуры-муры были. Хочешь? Забирай! Уступаю!
Расставаясь, Тамара неловко сунула Валентине бельгийские мужские носки.
- На! Вот ему от меня.
- Да, куда ему, такие маленькие!
- Это безразмерные, на любой размер.
- Надо же? Чего придумали! Ничего не попишешь. Заграница!
Вернувшись домой, Валентина, до деталей обдумав свой разговор с Тамарой, присела к письменному столу и, макнув перо в чернильницу, решительно придвинула к себе лист писчей бумаги.
Затем, старательно вывела на бумаге: г. Донецк, ул. Артема, в управление Государственной безопасности по Донецкой области.
13.
Срок поездки Тамары на родину стремительно истекал. После разговора с Валентиной, Тамара не искала встречи с Алексеем. Лишь однажды, прогуливаясь с Бетти по городу, Тамара издалека увидела мужчину, похожего на него. Мужчина неуверенно стоял, опираясь на столб. Потом, заметно покачиваясь, двинулся в лавку «к дяде Грише», как звали в Бахмутске продавца лучшего в городе пивного ларька.
Увидав пьяного, Бетти, смеясь, кивнула матери:
- Гляди, гляди! Неужели ему все еще мало? Ну, и крепкие эти русские.
Перед самым отъездом, в дом Евдокии заглянул сотрудник органов Всеволод Петрович. Радушно поздоровавшись со всеми, он, обернувшись в сторону Тамары, промолвил:
- Кто бы знал, дорогая Евдокия Антоновна, что все так хорошо получится.
- А, помнится, вы тогда чего-то испугались. Письмо брать не хотели.
- Что вы, что вы, Всеволод Петрович, - зачастила Евдокия, - Спасибо вам за все, за помощь. Не знаю, как и благодарить. Вот доченьку да внученьку свою дорогую на этом свете повидала, теперь и помирать не страшно.
- Живите долго, Евдокия Антоновна!
- Ну, как, Тамара Григорьевна, - обернулся Всеволод Петрович к Тамаре, - не обижают тут вас? Не пристает ли кто из посторонних? Народ у нас, знаете, любопытный. Дай только посплетничать.
- Присели бы с нами отобедать, Всеволод Петрович, угодливо засуетилась Евдокия.
- Нет, я уж пойду. Работы, знаете ли, много.
Вернувшись в управление, Всеволод Петрович, не спеша, достал с книжной полки пустую картонную папку с бумазейными тесемками, уютно уселся за стол и старательно вывел на титульном листе «Дело №… Ван – Лоон, урожденной Пономаревой Тамары Григорьевны. Потом подготовил «Рапорт о посещении места временного пребывания гражданки Бельгии и ее совершеннолетней дочери Беатриссе на территории г. Бахмутска», достал из верхнего ящика письменного стола копию первого Тамариного письма, переданного когда-то на родину с помощью отца Павла. Приобщил к нему анонимное сообщение о противоправном поведении и уличении в спекуляции контрабандными товарами Пономаревой Евдокии Антоновны, и аккуратно сшил все это добро скоросшивателем в единое целое. Затем, так же не спеша, завязал тесемки и отправил вновь открытое «Дело» в большой металлический сейф.
14.
Прошли годы. Бетти окончила колледж, но замуж пока что не вышла. Отказавшись в Бахмутске от встречи с Алексеем, Тамара, вернувшись в Антверпен, почувствовала, что потеряла смысл всей своей жизни. Ее больше не тянуло на родину. В довершение ко всему, все ее новые неоднократные попытки отправить посылку матери, оканчивались решительным отказом бельгийских чиновников принимать их под разными предлогами. Со временем перестали приходить и письма из Бахмутска.
Разрешить эту ситуацию она решила с помощью Светланы. Использовать ее связи с Бахмутском.
Выбрав время, Тамара отправилась в Амстердам. На этот раз дорога показалась ей долгой и тягостной. Родина казалась ей далекой и чужой. Былые чувства к Алексею – угасли. Оставалось выполнить дочерний долг перед родителями. Он-то и заставлял Тамару, пересиливая себя, ехать к давней подруге.
Светлана встретила Тамару явно безрадостно. Позже, за вечерним разговором выяснилось, что главной причиной этому послужила поездка Тамары в Бахмутск. Прочитав письмо от родственников Светланы, Тамара узнала, что там ее вместе с матерью обвиняют в спекуляции и контрабанде. Что теперь семье ван-Лоонов раз и навсегда закрыт путь на родину. Что теперь там ее ждет народный суд и суровое наказание.
А, кроме того, Светлана горестно сообщила, что теперь ей ограничено право на отправку посылок в Советский Союз, и просила Тамару пока что не приезжать к ней.
Утром следующего дня Тамара с первым же автобусом отправилась в Амстердам.
Там, подспудно понимая, что она больше не вернется сюда, Тамара решила побродить по городу. Ноги сами привели ее на Принсехрахт 267 в музей Анны Франк. И там, неожиданно для самой себя, не удержалась, упала на колени, моля Господа простить ее за все. И там, выплакавшись вдосталь, она впервые поняла, что теперь у нее больше нет, и не будет не только отца с матерью, не будет Родины. И что теперь она – больше не нужна никому, только мужу и дочери. И для того, чтобы не потерять их, ей нужно рассказать Бетти всю правду о себе и о ней. И только тогда, успокоившись, она нашла в себе силы, чтобы продолжить свою дорогу которой теперь, казалось бы, не было конца.
По возвращению в Антверпен, Тамара рассказала Бетти горестную историю своей жизни. Назвала ей имя ее родного отца.
К ее удивлению Бетти отнеслась к этому известию спокойно. Она даже не стала интересоваться судьбой Алексея, ограничившись одной фразой: «Не тот отец, что зачал, а тот который вырастил».
Бетти, с еще большим вниманием стала относиться к стареющему Ван-Лону. А когда его не стало, постаралась продолжить дело отца, возглавив гранильную мастерскую.
15.
С началом горбачевской перестройки в Антверпен пришло письмо из полузабытого Бахмутска. Сестра Тамары Галина сообщала о кончине Евдокии и Григория. Писала, что бывшая подельница Тамары - Валентина пухнет ногами и на улицу совсем не выходит. Приглашала в гости. Передавала просьбу Валентины прислать инвалидную коляску.
Письмо из Бахмутска, несмотря на растущую популярность Горбачева, и всего связанного в мире с «перестройкой», особого желания ехать в Россию не вызвало. Тогда отвечать на письмо не стали, а потом - сочли неудобным.
Со временем письмо затерялось, а, с кончиной Тамары, казалось, кануло в вечность. Но как-то раз, во второй пловине 90-х в доме Ван-Лоонов раздался телефонный звонок. Незнакомый женский голос на плохом английском сразу напомнил Бетти о далеких родственниках из Бахмутска. Ее предположение оказалось верным. Звонила внучка Валентины – Нина. Сообщала, что находится в Антверпене. Просила о встрече.
Пару часов спустя, за столиком ближайшего к дому Ван-Лоонов кафе, Нина, ничем не выделявшаяся обычная женщина лет тридцати с небольшим, поведала Бетти историю о том, что она, выпускница музыкального училища вынуждена была уехать на заработки в Германию, где ее тут же затащили в публичный дом, где она случайно встретила немца, выходца из Казахстана, который помог ей вернуть паспорт и оплатил билет до Антверпена. Здесь она пыталась устроиться на какую угодно работу. И вот обратилась к Бетти. Все-таки, какая никакая – родственница.
Не зная почему, Бетти прониклась жалостью не столько к этой, доселе незнакомой ей женщине, сколько к судьбам таких же, как эта женщина, выходцев из России, которые мыкались по Европе в поисках заработка на жизнь. Пытались своим случайным и далеко не всегда безопасным заработком поддержать своих близких у себя на родине. Бетти привела Нину в свой дом, устроила на ночлег, но помочь с работой в Бельгии не смогла из-за отсутствия у той рабочей визы. Поболтавшись в поисках работы по городу, Нина решила ехать на Кипр, куда по ее сведениям собирался перебраться из Германии ее знакомый немец, который так помог ей по жизни.
Через день Бетти уже провожала Нину до Афин, откуда та должна была вылететь ближайшим рейсом в Ларнаку.
Оставшись одной, усталая от внезапно свалившихся на нее забот, Бетти впервые за долгое время задумалась о нелегкой судьбе ее родных, вынужденных трижды в одном и том же веке скитаться по чужбинам в поисках лучшей доли. И от этих дум, заново пережив судьбы своих родных, она впервые за долгие годы своей, в общем-то, счастливой жизни, почувствовала невыносимую горечь по стране, которую она теперь не знала, как и называть. Стране по-прежнему огромной и несчастной.
Она хотела преодолеть эту горечь. Залить вином, отмыть слезами. Но ни то, ни другое не помогло ей. Не отвлекло от горестных мыслей. И только растущая усталость позволила ей забыться и уснуть.
Той же ночью, впервые со времени своей кончины, ей приснилась мать – молодая и веселая. Она поднимала ее над землей обеими руками, а потом, опустив ее на зеленую сочную траву, неспешно удалилась, ласково улыбаясь ей из далекой неведомой стороны, всей правды о которой никто из живущих на белом свете пока еще не знает.