Виктор Некрасовский  

Луганск                                                    

                                                                                                                 ПАПА                                              

Из письма горячо любящих детей:
 Отче наш, вышли, пожалуйста, деньги.
 В этом году мы не сумеем тебя навестить.
 Мы решили съездить отдохнуть на море.
 Кстати, как ты себя чувствуешь?

Быть любимым родителем – большое счастье в жизни, но с  многочисленными интервалами. Ныне мой сосед, папаша вечной девицы, хобби которой рожать детей, не отягощая себя брачными узами, как-то сказал мне: «Вкладывать деньги в детей – это то же самое, что в сберкассу СССР. Назад ни  фига  не получишь». Пока долгожданное чадо улыбчиво реагирует на «агу и люлю», радость отцовства безмерна. Бесконечные болезни, желание младенца пообщаться с ближними ночью, конечно, слегка раздражают. Но, господи, как верно православная религия передает, наверное cамое главное чувство, возникающее у верующих, называя икону Божьей Матери с младенцем –  «Умилением».

 У меня есть весьма забавный  друг,  который  старше   нас с  женой на добрых три-четыре десятка лет. Он часто навещает нас, играет со мной в шахматы и горячо спорит о политике, при этом его взгляды на мировые проблемы не всегда совпадают с официальной трактовкой. Но главное, он учит мою жену готовить фаршированную рыбу и другие необыкновенно вкусные блюда. Он – вдовец, бывший главный инженер мясокомбината. Раньше он жил в четырехкомнатной квартире в центре города, которую он разменял на две квартиры для детей. Теперь он живет в однокомнатной крошечной хрущевке, о которой он говорит, указывая на пол, имея в виду самую богатую черноземом в мире украинскую почву, что там будет еще тесней.  

 Помню, когда-то перед его приходом мы с женой не менее ста раз любовались первым проросшим кусочком будущего зуба нашего малыша, из-за которого мы все намучились за эти дни. Конечно, мы не могли удержаться, чтобы не продемонстрировать это достижение Михаилу Соломоновичу. Его реакция нас удивила. «Ой, вей-змир, – произнес он, - еще говорить не научился, а уже показывает зубы». И в этом не было ничего удивительного. Квартет, состоящий из двух сыновей и двух интеллигенток-невесток, жаждал унаследовать старика, не дожидаясь его смерти.

 Когда малыш болел, а дети болеют часто, я мысленно обращался к Богу, хотя до этого я был убежденным атеистом. «Господи, - просил я, – лучше бы я болел вместо него». Особенно угнетала неизвестность. Это маленькое, беззащитное и такое хрупкое существо не может пожаловаться и сказать нам, что у него болит. Я даже был не против первобытных экспериментов моей тещи. «Сглазили», – твердо и уверенно объясняла она и купала мальчишку в череде. Самое удивительное, что он переставал плакать, наслаждался во время внеочередного купания ванной, и черные бусинки его глаз светились от удовольствия.

С первых дней существования этот парень стал темой бесконечных дискуссий, продолжающихся по сей день. Взгляды на его воспитание у нас разнились. Я считал, что должен его вырастить по своему образу и подобию. Но любимой женщине и матери моего сына по совместительству, очевидно, после нескольких лет совместной жизни мой образ не казался столь привлекательным (в отличие от многих женщин с хорошим вкусом), поэтому она решила справедливо разделить наши обязанности по воспитанию нашего чада. Стирка, уборка, купание и приготовление пищи достались супруге, а интеллектуальное развитие соответственно – мне. Чтение сказок, игры в войну, сопровождаемые на радость соседям громким кличем «Ура»! – мне. Покупка пластмасссовых, почему-то розовых автоматов, деревянных сабель была также моей заботой. Любимыми сказками моего юного воина были выдуманные мной почти правдивые истории о том, как мой сын с помощью своего автомата и чапаевской сабли уничтожил набег страшных зеленых крокодилов и злых фашистов на нашу родину. Как после одержанной победы все, включаю маму и тещу, радуются и славят героя. Я до сих пор убежден, что жажда подвига и славы больше дала моему сыну, чем начальная военная подготовка, проводимая отставным майором в его школе.

Но хорошая жизнь когда-нибудь кончается. Недаром же опытные люди откладывали денежки на черный день. Правда, когда он наступил их денежки тю-тю, то есть исчезли в карманах тех, у кого не бывает черных дней. 

Итак, я впервые отвел своего трехлетнего отрока в детский сад. Когда я увидел его сверстников, которых заботливые мамаши, по-моему, откармливали к рождеству, тяжелые предчувствия охватили меня. Мой вертлявый и посему тощий сын и эти мастодонты. Как бы они не искалечили ребенка. Напрасно боялся, потом бесчисленное количество раз мне  приходилось выслушивать, что мой борец за справедливость и права ребенка поколачивал деток. Самое удивительное, что его бездетная воспитательница просто обожала наше чадо. Благодаря ей в репертуар нашего мальчика вошла классика современной эстрады, и он развлекал нас и наших друзей душещипательными хитами типа «Помогите, сердце гибнет»!

К школе он хорошо читал, считал и очень хорошо рисовал. Искалечили навсегда его почерк и способность к рисованию мы собственноручно. Дело в том, что наш сын левша. Может быть, Всевышний покарал меня за мои давно окончившиеся походы налево. В нашем государстве не место исключениям. Эта левизна не совпадала со стандартами нашей общеобразовательной школы. Пришлось долго и мучительно его переучивать. Помните как у Маяковского: «Кто там шагает правой? Левой! Левой! Левой!». А левши, черт побери, шагают правой. Я старался в течение многих лет научить его чувствовать красоту, понимать и любить высокую музыку. Слух у него был не для музыканта, но он полюбил слушать классику, настоящих певцов и исполнителей. Помню, ему было тогда лет десять. Он долго рассматривал альбом Ватикана и вдруг заявил: "Как жаль, что ты папа Луганский, а не папа Римский". Я не стал рассказывать ему о связанном  с этим званием целибате, но твердо верю, что в те годы многие женщины с хорошим вкусом, включая мою горячо любимую жену, не одобрили бы мое вступление на папский престол. В принципе я принимаю все христианские заповеди, хотя заповедь о прелюбодеянии и чревоугодии мне кажутся очень жестокими. 

Как он учился в школе? Ответ прост и краток. Столько лет прошло, а я до сих пор, если прохожу мимо его школы, перехожу на другую сторону улицы. Превратить годы учебы на десять лет в каторгу очень даже легко. Для этого нужно всего-навсего подобрать учительницу для первоклашки пенсионного возраста с большим педстажем. Сделать это нетрудно. Какому-то ослу из министерства образования пришло в голову, хотя скорей в другое место, что в начальной школе учителям, несмотря на их большую занятость надо платить меньше. И вот выдохшиеся старушки с неприличной пенсией вместо того, чтобы сидеть перед подъездом на скамеечке и отмечать кто и к кому идет, продолжают тянуть свою лямку, проклиная юных выродков и свою неудавшуюся жизнь. Старушка, как народный артист Иван Семенович Козловский, сумела сохранить первозданную силу голоса до конца дней своих, и орала на детей так, что звенели стекла. И чтобы детьми не воняло, открывала в конце класса окно, отчего по идее дети должны были стать моржами, но становились почему-то гундосыми сопляками. Детей она лупила линейкой, очевидно полагая, что это наказание с побоями не имело ничего общего. Само собой разумеется, что наша с сыном мамуля, с его легкой руки, я уже тоже почти сорок лет так ее называю, перевела его в другую школу. Советские люди в те времена всегда предпочитали на продавцов, учителей, работников ЖЭКа и начальства всех видов не жаловаться, справедливо полагая, что от этого им и их детям только хуже будет.

 Все годы учебы сын читал запоем книги, собирал монеты и марки и всеми правдами и неправдами прогуливал занятия, что на языке его поколения звучало «хилял бурсу». Унаследовав от меня некоторую ехидность, примеры которой я приведу ниже, он превратил меня в мишень воспитательной деятельности учителей с родителями учащихся.

 Но прежде мне необходимо объяснить происхождение наших с ним взаимоотношений. Благодаря неустанным разъяснением его мамочки, он выяснил, что все ее несчастья связаны с ее неудачным замужеством.  В какой-то степени это может быть справедливо, но, по-моему, сильно преувеличено. Поэтому он всегда был на стороне страдалицы мамочки. Даже когда мне казалось, что я прав. Со мной он ограничивался только поздравлениями, а ей он с самого раннего детства преподносил подарки. Сэкономив деньги, выдаваемые на молоко и булочку, он купил маме коробочку рижских булавок для шитья. «Мама, – радостно сообщил он, – это Рига! Импортные». По всей вероятности Бог наградил моего сына даром предвидения.

 Помню, на ее день рождения он подарил ей крошечный флакончик пробных духов, встретив в универмаге нашу детскую врачиху, заняв у нее двадцать копеек и расспросив какие   духи лучше. Она была невероятно растрогана и привела его в пример своим детям моего возраста. Он бурно радовался подаркам и требовал проявления восторга от нас. Сказались мои детские сказки, когда он своей деревянной саблей перебил больше фашистов, чем все население земного шара, и, докладывая мамочке о своих подвигах, ревниво следил, преисполнена ли она восторга. 

Однажды, устав от препирательств с его мамочкой, я согласился почистить ковер, но в это время по телевизору передавали футбольный матч. Женщины, как известно, не обладают способностью ждать, и поэтому я предложил своему наследнику двадцать копеек, чтоб выполнить мамино поручение. Но когда он предложил мне сорок копеек, чтобы я почистил ковер сам, я понял, это мой сын. 

Теперь о моих визитах в школу. Начну с того, что моя жена напомнила мне о нашем разделении обязанностей, по которому на мне лежала ответственность за его воспитание. На родительские собрания приходило раза в четыре меньше родителей, чем их детишек, обучающихся в этом классе. Следовательно, незадачливые папаши и скандальные мамаши, убежденные в почему-то непризнанной гениальности их ангелочков, становились объектами излияния накопившегося раздражения классной дамы. Мне доставалось больше всех. Мой сын, оказывается, недостаточно уважал бедных, как в буквальном, так и в переносном смысле, сеятелей разумного, доброго и вечного и задавал им ехидные вопросы. Высказанное мной предположение, что мой мальчик просто любознательный, было с негодованием отвергнуто. Так, например, муж классной дамы, кандидат наук с трудом нашел в энциклопедии ответ на его вопрос, и она искренне убеждена, что он специально задает такие вопросы, чтобы унизить учителей. 

           Один вызов в школу мне запомнился надолго. Плоды переучивания левши на правшу привели к тому, что мой сын писал супер корявыми буквами. Учительница химии, не утруждая себя дешифровкой его записей, лепила ему двойки. Это было чертовски обидно потому, что в это время он увлекся химией. Поэтому быстро решив контрольную, он начал старательно переписывать ее на чистовик. Прозвенел звонок, и учительница забрала тетради. Он попытался ей что-то объяснить и вложить в тетрадь черновик, но она швырнула его на пол. И тогда, несмотря на мое воспитание, мой сын обозвал ее старой дурой. Разгневанная женщина со следами былой красоты встретила меня, мягко говоря, не дружелюбно. Она чем-то напоминала мне сильно потертый красивый египетский кошелек времен героя Советского Союза Гамаль Абдель на нас Насера. Изложив свое видение этой истории и предъявив претензии на воспитание юного нахала, она уставилась на меня, как ортодоксальный еврей на девицу в купальнике. Я добросовестно выразил свое возмущение поведением моего сына, заметив, что всему виной инфантильность этого поколения, не понимающего насколько красива, умна эта женщина, прекрасная, как марочное вино. Когда я начинаю врать, вдохновение мешает мне удержаться в реалистических границах. Далее я высказал сожаление, что, увы, мне не суждено стать ее учеником и заверил ее, что через год повзрослевшие ребята будут смотреть на нее влюбленными  глазами с  нескрываемым  вожделением.     Такая  перспектива понравилась доверчивой училке, она даже начала кокетничать, и мы расстались друзьями. На следующий день после домашней репетиции мой отрок публично извинился, добавив от себя, что его папа сказал ему, что Мария Ивановна  настоящая красавица и умница, а он привык верить своему отцу. Ехидство этого паршивца она к счастью не уловила.

            Наступил памятный июнь, и наш сын, наконец, закончил школу. Знаниями его не перегрузили, но он заявил о своей усталости и нежелании в этом году продолжить свое образование. Странно, моя лучшая половина, бдительная как КГБ времен отца народов почему-то ему поверила. С ней аналогичный номер с моей стороны не прошел бы. На  семейном совете, где из троих двое имели лишь совещательный голос, было принято "единогласное" решение, и наш сын поступил в престижное училище по специальности фотограф. Пришлось отдать подаренный мне сотрудниками на юбилей фотоаппарат, затем купить еще один и т.д. Когда он закончил его с отличием, для нас наступили тяжкие испытания, так как наш фотограф снимал все, что попадалось в его объектив. И бессонными ночами, сидя в ванной комнате, я печатал, а мамочка глянцевала сотни снимков. Он стал прилично зарабатывать, добросовестно отдавая деньги любимой мамочке, возвращавшей их ему постепенно на "постоянно растущие духовные и материальные потребности советских людей".

               Симпатичные  длинноногие  гражданки обожали фотографироваться в самых рискованных  позах, дабы увековечить  свою красоту  и молодость. Сейчас, глядя на меня трудно поверить, что когда-то я пользовался успехом у женщин с хорошим вкусом, но, признаюсь, что иногда я слегка завидовал моему отроку. И снова подтвердилась старая истина, что все хорошее обязательно заканчивается. Наступило время защищать родину, на которую тогда к счастью никто не нападал, кроме нашего соседа Михаила Соломо-новича, возмущенного отсутствием в магазинах приличной селедки, которая, как известно интеллигентным людям, является главным ингредиентом настоящего фаршмака. И здесь нам несказанно повезло. Мало того, что сын попал служить не в Заполярье, а в Крым. Так еще в воинскую часть, которая была филиалом нашего военного училища. 

              В течение всего срока его воинской службы мамочка навестила два раза, пролив потом как минимум пару канистр горючих слез. Я – трижды. В нашем городе, слава богу, у нас были знакомые офицеры. Поэтому, когда наш доблестный сын уставал от тягот воинской службы, он неплохо проводил время в местном госпитале. Однажды он навестил нас, выехав в "служебную командировку". Этот юный авантюрист пообещал командиру достать сверхдефицитные светофильтры для цветной фотопечати. Мы радостно встретили нашего снабженца, достав для него всеми правдами и неправдами эти фильтры, и я осторожно намекнул ему, что стратегические ракеты нам достать не под силу. Укрепив нашу обороноспособность в должности фотографа, почтальона и библиотекаря наш защитник благополучно демобилизовался. Но это благополучная развязка дорого обошлась мне.

               Наш сын никогда не интересовался спортом, даже тогда, когда он после окончания училища целый сезон проторчал за воротами нашей футбольной команды. Но наверно потому, что в отличие от своего родителя он никогда не курил и не лежал после обильного обеда на диване, он бегал на средние дистанции в силу второго разряда. Я никогда не бегал в буквальном смысле этого слова, но в переносном бегать от назойливых женщин, пытавшихся связать их судьбы с моей, приходилось неоднократно. Сейчас, когда воинственные тыловики пугают грузин, мне страшно. Те, кто служил в армии, знают неспособность славян к объединению. Если в роте попадаются несколько грузин, лезгин и сванов, то они подчиняют всю роту. При этом неважно, что их земляк только что был призван, он становился "дедом", то есть освобождался от уборки, чистки картофеля и других, "обидных для настоящих мужчин с Кавказа", обязанностей". Молодой первогодок Вано Мудирашвили, дежуривший по казарме подошел к моему сыну, дневальному в этот день, и хриплым гортанным голосом строго приказал: "Вымий полы, русский". "Вымой полы, грузин", – ответил сын. Кавказец ударил сына. Тогда мой отрок с криком: "Зарежу, черножопый", отстегнул штык-нож и погнался за ним. Грузный, малорослый Вано вопил тонким фальцетом после каждого укола штыком в вышеуказанную черную часть тела: "Вай!Вай! Вай!" Убежать он не мог, хотя его язык уже висел на плече, а остальные горцы, видя, что преследователь их земляка ехидно улыбается перед тем, как зарезать бедного Вано, предпочли не вмешиваться. К несчастью, этот тандем попался на глаза коменданту гарнизона, совершавшего вместе с командирами батальонов утренний обход. "Спасыте, - завопил горный орел, - он мэня зарэзать хочить"! На следующий день мне позвонил командир его батальона, слава богу, жены не было дома, с сообщением, что мой сына ждет военный трибунал.   Помня, что офицерская столовая почти не отличается от солдатской, потому что наши офицеры не какие-нибудь американские, я взял в дорогу три бутылки армянского коньяка, доставшиеся мне по большому блату, две палки сырокопченой колбасы, две копченые курицы, несколько лимонов и две коробки высокосортных шоколадных конфет. Спасибо моему покойному другу, раздобывшему все это великолепие, и срочно выехал к месту службы моего мальчика. Когда я вытащил из сумки мои аргументы, растроганные офицеры решили это дело замять.

              И вот, наконец, нашего сына демобилизовали, не дав ребенку возможности стать маршалом или, по крайней мере, генералом. Моей жене нравятся генеральские дачи и их скромные пенсии, а мне в свое время –  Софи Лорен и толстая Ленка, работавшая в буфете обкома партии. Оказалось, что наш сын фактически голодранец, так как он вырос из его довоенной экипировки. Нам повезло, что сын вернулся летом. К нашему удивлению, нет, скорей к изумлению наш отставник заявил нам, что он хочет учиться и намерен поступать в институт. Мы, то есть он и я, засели за учебники, созданные академиками никогда не работавшими в школе и, следовательно, по которым учиться было невозможно, так как академикам в программе было все ясно и поэтому никаких объяснений в учебниках не было.

               За лето мы с ним выучили все, что он не выучил в школе. У него оказались хорошие способности, отличная память и унаследованное от мамы, мучившее все годы моей счастливой семейной жизни, неиссякаемое трудолюбие. Хитрый мальчишка, несмотря на купленный нами костюм, ходил на экзамены в солдатской форме и сапогах, и доверчивые преподаватели «не срезали» защитника родины. Когда сын принес домой студенческий билет и зачетную книжку, наша мамочка зарыдала от счастья и так горячо целовала эти документы, как никогда не целовала меня даже в первые дни медового месяца. 

              Окончил он институт с красным  дипломом, но это ему показалось недостаточным, и он поступил на заочное отделение института иностранных языков, работая в школе. Перебирая в памяти все годы моей взрослой жизни, я могу отметить только два небольших периода, когда мы жили, как белые люди. Первый – это так называемые годы застоя. Я поставил на поток контрольные, курсовые и дипломные работы для дебильного потомства высокопоставленных дебилов. Жена после работы печатала на пишущей машинке никому не нужные таблицы и отчеты никому не нужных общественных организаций. Сын фотографировал свадьбы, похороны и так называемые мероприятия. Мы прилично оделись, хорошо питались, покупали мебель и даже регулярно отдыхали у моря. Я, как экономист, понимал, что это не надолго. Вместе "с постоянно растущими потребностями советских людей" опережающими темпами росли штаты высокооплачиваемых бездельников и зарубежных братьев, нуждающихся в нашей помощи. Потом, когда мне пришлось несколько лет прожить бок о бок с нашими "братьями", я узнал,   что мы для них дали точное определение дурака. Звучит оно примерно так: "Он такой дурак, что русским долги отдает".   Второй кусочек хорошей жизни – это   период, когда в независимой Украине для борьбы с инфляцией перестали платить пенсии и зарплаты. А мы, идиоты советской закалки, продолжали ходить на работу. И тогда мой сын сказал нам: "Предки, я для вас получил диплом. Я хотел даже учиться дальше, радуя нашу мамулечку. Но с меня хватит. Ребята пригласили меня на работу в кооператив, и я ухожу. А то у вас уже штаны спадать начали".

               Вскоре мы разменяли нашу двухкомнатную малогабаритку трамвайчиком, воплощение гениальности советских низкооплачиваемых архитекторов на трехкомнатную. Купили импортный цветной телевизор и видеомагнитофон. Потом наш сын махнул заграницу, а мы за ним. И несколько лет работали, как проклятые, на износ. Потом мы вернулись. Много произошло разных событий в нашей жизни…

            Теперь мы живем отдельно. Он со своей дамой сердца в четырехкомнатной, мы, два пенсионера, в трехкомнатной. Живем пока не плохо, но и это скоро закончится. Пока наши депутаты в парламенте самозабвенно сражаются за наше благополучие, цены растут. А рост стоимости коммунальных услуг предполагает переход на двухразовое питание с широким ассортиментом блюд: хлеб, каша и вода. Но у нас есть сын, который нас любит, и мы это знаем. Он даже стал иногда называть меня папулечкой, но, как и раньше, он всегда на стороне мамы. И мы тоже любим его. Мама порой даже истерично, а я спокойно, ведь он мой сын. Он пишет стихи на русском языке и стал широко известным поэтом в узком кругу. А если учесть, что ненависть к русскому языку в независимой Украине свидетельствует о патриотизме, то на гонорары рассчитывать не приходится.   Кстати, я помню его первые стихи, созданные в пятилетнем возрасте: «Моя мама без труда побороет верблюда» с ударением на «а», таким образом он решил включить ее в герои своих рассказов.