Леонид ПОДОЛЬСКИЙ

Мы продолжаем публикацию отдельных глав из эпического романа писателя Леонида Подольского «Финансист». Роман посвящён бурным событиям российской истории 1992-1994 годов, когда начинались российский капитализм и российский авторитаризм. Публикация романа ожидается в течение 2023- 2024 годов.  
Глава 23
 
… Да, все сразу… События этого лета были так плотны, так насыщенны событиями, все так перепуталось, что никогда потом Игорь, сколько ни пытался, не мог восстановить хронологию тех дней. Помнил только,  что в июле он окончательно пришел к выводу, что нужно ликвидировать фирму, как можно скорее уходить от Михаила, спасать, что еще можно спасти.
Плана у него никакого не было, он просто метался: агония. Это как в шахматах, когда король в матовой сети. Можно лишь протянуть лишний ход или два. Игорь прикидывал и так, и сяк, не выходило: он был зажат между рэкетирами и милицией. Предстояло рассчитываться с заимодавцами и с вкладчиками, но он уже понял, что не сможет рассчитаться со всеми. Тогда, хотя бы, с самыми нужными, или самыми опасными. Хорошо бы с физлицами, чтобы не было шума. К тому же физлиц – дедушек и бабушек, инвалидов, принесших последние деньги, - было жалко. Государство их ограбило, так теперь еще он? Нет, не мог он просто плюнуть на все и сбежать, он опасался уголовного дела. К тому же – две семьи, он не мог увезти обе семьи за границу. Он знал, что Изольда не поедет в Израиль, тем более с Юдифью. И денег было не так много. Он пытался подсчитать, но всегда выходило по-разному. Рубль падал изо дня в день, и суммы на счете   менялись ежедневно. Может быть сто тысяч долларов, может двести, в лучшем случае полмиллиона, ну, миллион,   в девяносто третьем эти деньги казались огромными…
Первым делом необходимо было вернуть свои деньги, которые он потерял из-за рэкетиров. Хотя бы частично. Он велел Максиму перечислить на свой счет тридцать тысяч долларов. Тот перечислил через два дня.
- А баланс? – забеспокоился Полтавский. – Как ты сведешь баланс?
- Как-нибудь сведу, - пообещал Максим. – Все равно баланс не сходится. Где-то я допустил ошибку. Теперь все равно не найду.
- Ты когда-нибудь работал главным бухгалтером?  Раньше?
В этот момент Полтавский впервые усомнился в Максиме. До того ему казалось, что Максим  классный бухгалтер. Так, по крайней мере, ему сказали на МИБ, и Наталья Ивановна тоже вроде подтвердила. И учился в  Финансовой Академии, правда, Игорь упустил спросить на каком факультете.
- Помогал, - замялся Максим. – Помощником главного…
- Понятно. 
Итак, еще одна ошибка, причем обнаружилась в самый неподходящий момент. Правда, выбора все равно не было. Ни Людмила, ни Нина не соглашались, и неизвестно, кого бы он взял со стороны. С бухгалтерами вообще  плохо. Дефицит. В советское время бухгалтеров было мало, и те, как правило, запуганные, знали только одно слово: «нельзя». А бизнесменам нужно , чтобы «можно». В кооперативе Игорь с бухгалтерами сильно намучился. Сменил чуть ли не с десяток. К одной даме пришлось ехать домой – ей надоело, и она исчезла вместе с документами. Оказалось, она вовсе не бухгалтер, а экономист. Когда Игорь приехал, бывшей бухгалтерши не было дома, родители ее перепугались и вызвали милицию. В другой раз другая бухгалтерша, - опять-таки с документами – загуляла. Игорь вызвался приехать к ней домой.
- Да вы что? У меня мужики голые, - возмутилась она.
Максим, по крайней мере, был молодой и зеленый, приличный мальчик, ему пока не приходило в голову, что можно безнаказанно воровать. А ведь мог…
Из клиентов первому необходимо было вернуть деньги Чичкову. Да еще и с процентами. Этому – нельзя не вернуть, с такими людьми – из мэрии – не шутят. Тяжеловес. Харизматик. К тому же Хвоинский: у Владимира Александровича нюх необыкновенный. Еще ничего не произошло, внешне все выглядело спокойно, разве что пронюхал про суды в «Гаранте» - и вот, прибежал. 
- «Игорь Григорьевич, отдайте, - говорил, - от греха подальше. Если кто и может вам помочь, так только Чичков. Одно его слово, и от бандюков мокрое место. Если в Москве и есть власть, так это он, Юрий Михайлович Чичков».
Хитер и плутоват Владимир Александрович, умен, но мелковат, над каждой копеечкой дрожит.     
- Я возьму машину с доверенным водителем, другого нельзя. Там, за городом, режимный объект. Только вы заплатите водителю.      Сами понимаете… - Игорь сразу все понял. Торговаться не стал. Знал, что торговаться с Хвоинским, все равно что  против ветра плевать.
«Режимный объект» оказался обыкновенной пасекой, относительно скромной. Небольшой дом стоял за забором, окруженный липами и соснами, ручей с переброшенным через него деревянным мостиком, позади двора поросший невысокой травой луг, беседка в окружении отцветших кустов сирени, несколько яблонь и десятка полтора ульев на холмике. Вокруг беседки бегал беспородный пес Полкан, грелась на солнышке кошка, летали с ленивым жужжанием пчелы, порхали бабочки и стрекозы – обычный среднерусский пейзаж, участок немаленький, но без показной роскоши и гламура, непохожий на виллы, которыми вскоре обзаведутся Юрий Михайлович и Елена Николаевна  одновременно в Австрии и в Испании. Но то уже другое время настанет, заматереют буквально за несколько лет Юрий Михайлович со своей новоявленной миллиардершей, принцессой стройкомплекса из трущоб, девелопершей высшего класса  Еленой Николаевной Барановой, скакнувшей из грязи в князи, к ним  и близко будет не подойти, разве что их давний приятель Владимир Сергеевич Бридло…
Впрочем, все будут держать в секрете: и виллы, и дом в Лондоне, все окутает новорусская прозрачная тайна, пока Юрий Михайлович не потеряет доверие самого…
Но то – в совсем другие годы, не в девяносто третьем жарким летом…
Игоря с Владимиром Александровичем встречал немолодой, седой, морщинистый, жилистый, подвижный человек, Дмитрич, он почти без слов проводил их в беседку.
- Посидите тут. Сейчас я самовар принесу. Юрий Михайлович сейчас будут, - он так и сказал: «будут», во множественном числе, по-старорежимному, уважительно, даже подобострастно. – Пошли коровник смотреть. Коров недавно купили. Из Голландии.
Чичков появился минут через двадцать-тридцать: вышел из хлева, стоявшего чуть в стороне. Крепкий, широкий, лысый, подошел твердой походкой уверенного в себе, надежно стоящего на земле человека. Был он в  замызганных  спортивных брюках и в чистой, хотя явно не новой футболке, в белой кепке, которую держал в руках и в кроссовках на босу ногу.
Поздоровались за руку. Игорь вытащил пачки долларов, сунул в руки Чичкова. Тот, внимательно оглядев, рассовал их по карманам. Игорь обратил внимание на руки Чичкова, небольшие, волосатые; на вид это были скорее руки работяги – с неровными, обломанными ногтями и царапинами, - чем руки чиновника, привыкшего держать в руках ручку.
- Сейчас дед чай приготовит, - сказал Чичков, жестом руки предложив им сесть и хозяйской походкой направился к дому. Вернулся он минут через двадцать, доброжелательно улыбаясь, видно, пересчитал и спрятал в сейф зелень. В руках он держал старую жестяную коробку, на крышке которой изображены были елочка и пляшущие вокруг нее зайцы. Положил коробку на стол, откинул крышку – в коробке лежали вперемежку «Гусиные лапки» и «Раковые шейки». 
- Ну что, Дмитрич, как чай-то? – по-простонародному спросил он.
- Счас будет, - отвечал Дмитрич.
- Извините, но крепкого не люблю, - подмигнул Игорю с Хвоинским. – И шоколад тоже. Родители небогаты были, не баловали. Отец – работяга, мать – тоже на фабрике. Из староверов. Не пили.
Дмитрий поставил на стол три кружки, чайник с заваркой.
- Почему три, дед? Садись с нами, - приказал Чичков.
Дед вытащил из загашника четвертую кружку, разлил чай и кипяток, положил на блюдечко сахар.
Игорь осмотрелся. Вроде бы  немало времени они провели в беседке, а только сейчас он отметил, что она почти новая,  дерево не успело потемнеть. Очевидно, беседку соорудили, как только Чичков закрепился в мэрии, на казенные деньги. К гладко обструганным доскам пришпилены были цветные литографии в рамках: грузины и грузинки в ярких костюмах, Тифлис, XIX век.
Чичков перехватил его взгляд.
- Красивая республика. Не раз бывал. Экзотика. Серные бани. У меня там имелся свой тёрщик, Нугзар. Высший класс. Выходишь, бывало, из бани, летать хочется. Такая легкость в теле, будто в раю. Девы поют. А какое гостеприимство: вино, песни, тосты. Нарикала[1]. Седые замки.
Тбилисо, Тбилисо, - пропел он слегка фальшиво. – А я ведь у них почетный гражданин. С Абашидзе[2] подружились, тысячелетний род, князья, деда наши расстреляли. Не только с Абашидзе, со многими, интересный народ, древний.
И все порушили. Ведь мы с ними были, как братья. Как старший брат. Мы их любили, они – нас…
Плохо им будет без нас. Приползут обратно. На коленях приползут, - в одно мгновение взгляд Чичкова стал жестким, холодным, даже голос стал другим, злым.
- «Да полноте, Юрий Михайлович, - не согласился про себя Игорь. – «Мы их любили, они – нас…». Не любили мы их. И они нас тоже, еще больше не любили. Особенно в последние годы. «Черные», - говорили москвичи, и не только простонародье. – «Черные».    
Грузины – это о всех кавказцах. Специалисты… Кепки-аэродромы. Не разбирались, кто есть кто».
Лет за десять до того Игорь как-то зашел в Трансагентство заказать машину. Перед ним к окну заказов подошел молодой, красивый грузин.
- «Понаехали тут, - стала ругаться оформительница. – Терпеть вас не могу. Спекулянты проклятые».  
Игорь бы взорвался на месте грузина, устроил бы скандал, смертельно   обиделся, но тот  рассмеялся.
- Зачем мне ваша любовь, тетя? Это ваши племянницы и внучки нас любят.
Это была правда. «Едут беленькие сучки к черным кобелям», - сладкая песенка шестидесятых. Говорили, сам Евтушенко написал. Любили их сучки, черных. И грузины любили – со своим южным, неудержимым темпераментом, особенно блондинок. «Сразу чувствуешь мужчину в колкости усов. / И могучая пружина рвется из трусов…» В Сухуми и в Гаграх прохода не давали приехавшим на отдых славянкам. Женились на блондинках… Убегали от закутанных в траур робких жен… Да, было, но в остальном…
Уже в новое время – Союз еще не распался, но во всю говорили о приватизации, о Китае, о Польше, Игорь пытался в то время избраться в Мосгордуму, - у него состоялся разговор с интеллигентного вида москвичкой, его потенциальной избирательницей.
- Какая приватизация? – возмущалась она. – Кавказ все скупит. Посмотрите кругом. Везде один Кавказ. И все богатые, все за наш счет. Цеховики проклятые…
Для Игоря это стало тогда откровением. Он не ожидал, что так сильна ксенофобия. Потом он слышал то же самое много раз, от самых разных людей. Ксенофобия росла, как на дрожжах. Люди становились все нервнее, все нетерпимое. Игорь стал догадываться, что невроз – болезнь отнюдь не только отдельных людей; что неврозом страдают целые народы. И что ксенофобия – симптом…   
Ксенофобия существовала и раньше, но до поры, до времени пряталась, считалась неприличной среди приличных людей, и стала расти вместе со свободой.   Убеждение, что  они, черные, живут за счет России и за счет русских, стало если и не всеобщим, то очень широко распространено.
Другой случай. Очередь за апельсинами. Еще до перестройки. Армянин купил большую сетку апельсинов. Сетка порвалась, апельсины покатились по полу.
- Спекулянт. Смотрите, сколько он купил апельсинов. Из-за таких нам потом не хватает, русским. Нужно вызвать милицию, - злая, толстая баба кричала при явном одобрении возбужденной, взвинченной очереди.
- Как вам не стыдно? – не выдержал армянин.  Ну и что, что я черный? Думаете, все черные спекулянты? Я сварщиком работаю в Запорожье. Мы, в отличие от москвичей, уже много лет апельсинов не видим. Детям  везу. Сам даже не попробую.
- Врешь, все ты врешь, - слегка успокаиваясь, с примирительными нотками в голосе, отвечала баба. – Не ты спекулянт, так другие из ваших спекулянты. Знаем мы вас.
А уж после саперных лопаток[3], после Абхазии, какая уж там любовь…
И еще вспомнилось. Лет за пять до начала перестройки – Игорь тогда работал врачом в больнице – у него состоялся разговор с Тенгизом Кабалейшвили. Тот тоже работал врачом. Игорь уже забыл, с чего начался тот разговор, но главное он запомнил на всю жизнь.
- Я допускаю, что через какое-то время в Советском Союзе может измениться политическая система, - Игорь сказал и тут же испугался. Тенгиза он знал не очень близко.
- Да? – ничуть не удивился Тенгиз. – Скорее Союз развалится.
Это было откровением. Мысль о том, что Советский Союз может распасться, никогда не приходила ему в голову. Да и никому не приходила. Казалась невероятной, невозможной.
- Почему ты так думаешь? – заинтересовался Игорь. 
- Так многие у нас думают. И многие ждут. Мы древний народ с древней культурой, наше государство на тысячу лет старше, и мы не хотим быть провинцией России. Есть у нас люди, которые и сегодня борются за независимость.
В то время Игорь ничего еще не слышал ни про Звиада Гамсахурдиа[4], ни про Мераба Коставу[5], зато знал про 1956 год[6]. Он учился в тот год в третьем классе, жил с родителями в Ставрополе и хорошо запомнил, как сосед шепотом рассказывал про восстание в Тбилиси и про поезд с ранеными, который без   остановок мчался до Кавказской[7]. Впрочем, слухи в то время были разные, толком никто ничего не знал. Подробно о событиях в Тбилиси Игорь смог прочитать только в новое время.  
Два года подряд, в 1988 и в 1989 годах, Игорь с семьей ездил летом отдыхать   в Аджарию, в Кабулети. Городок был небольшой, симпатичный. С пустынными песчаными пляжами и редкими отдыхающими, весь в многоцветьи яркой, благоухающей южной природы, растянувшийся вдоль моря, с нарядной – через весь город – улицей Ленина с красивыми, большими домами в окружении садов, и с задворками – с ухабистой, заросшей травой улицей Руставели, где по вечерам пастух гнал с пастбища стадо мелких грузинских коров, и где целый день бродили гуси и свиньи.
В первый год гостеприимные хозяева постоянно приглашали за стол: застолья, казалось, не прекращались даже ночью, заходили соседи, пили тягучее, сладковатое грузинское вино, говорили бесконечные тосты на русском и на грузинском, и пели – красиво, мелодично, задумчиво, мечтательно.    
Через год все сильно изменилось: хозяева почти не приглашали, сидели за столом мрачные и говорили в основном на грузинском, как-то, проходя мимо, Игорь расслышал слово «война». И еще: «абхазы». Слово это, пожалуй, звучало чаще всего. Даже дети, подражая взрослым, носились с криками: «зарэжу нафиг, абхазы идут». Нет, ничего больше Игорь в тот год не заметил, ни одного косого взгляда, грузины были по-прежнему приветливы, разве что более сдержанны. Пожалуй, только кризис: не хватало наличности и магазины были почти пусты. Он так и не сумел обналичить взятый из Москвы аккредитив.  
В Сбербанке стояла бесконечная, невиданная даже по тем временам очередь, но денег не было. Сидели и толкались по большей части старики-пенсионеры: отчего-то среди жаркого лета все в черных костюмах и в кепках-аэродромах, тех самых, знаменитых, похожие на черных, мрачных, покорных, клювастых птиц – такими Игорь никогда раньше не видел легких, веселых грузин. Только через много лет  он догадался: то были, скорее всего, аджарцы-мусульмане. 
И еще, Ираклий. Тот самый интеллигентный Ираклий, что год назад пристроил Игоря с семьей к своим родственникам в огромный   пустоватый дом, который рассказывал про Георгия Мерчуле[8], про историческое грузинское племя абхазов[9]    и пришлых апсуа[10], про мухаджирство[11] и историю грузинско-абхазского конфликта – теперь он говорил о предательстве России, которая использует  псевдоабхазов для того, чтобы запугать Грузию и противодействовать ее стремлению к независимости: «Россия хочет воткнуть нам в спину «абхазский нож», - дважды повторил он. И вспомнил про Георгиевский трактат[12]: «Нас обманули. Обещали защищать, но не защитили. Зато аннексировали. Выходит, сильный всегда прав».
И даже хозяйка, приветливая и благожелательная Софико, припомнила, как несколько лет назад ездила с сыновьями в Москву:
- Смотрят подозрительно, будто на врагов, старухи шепчутся у подъезда: «Черные, понаехали, проходу от них нет». Больше не поедем, нечего нам там делать.
И только старик, отец хозяина, весело вспоминал, как лет двадцать пять назад возил под город Волжский целую машину домашнего вина и чачи: сын его, нынешний хозяин, влюбился в русскую блядь с двумя детьми,  правда, очень хороша была собой, бойкая баба, жадная до мужиков, светленькая, ему, старику, тоже понравилась, да так, что едва не разругался с сыном, тот жениться на ней хотел, мальчишка. Так вот, сын тогда     сбежал из части и его, как дезертира, хотели судить. Пришлось нагрузить целую  «Волгу», даже прицеп сделал, и везти к командиру с политруком. Зато они были так довольны, что отпустили Гиви за несколько месяцев до дембеля. Он потом, Гиви, снова к ней ездил,  сообщил по секрету старик.  Не мог без нее. Приехал, а она уже замужем.  
Игорь, естественно,  не стал спорить с Чичковым. 
- Юрий Михайлович, - возразил он как можно покладистей,  - у истории нет обратного хода.
Чичков метнул в Игоря свирепый взгляд: «кто ты такой, чтобы возражать?», но тут же заговорил снова, решив проигнорировать Игореву бестактность.
- Да не только о Грузии речь, не только о грузинах, - он рубанул рукой воздух, будто стоял на трибуне. – Не о грузинах, о русских. Теперь за Россию взялись, сволочи. Сорос[13]… Независимая Чечня, Уральская республика, Дальневосточная республика, Татарстан…
Я пытаюсь анализировать, - продолжал Чичков. – Я вот этими руками перетрогал, перекрутил столько шестеренок власти, с самого низу: и бригадиром был, и мастером, и главным инженером, и директором НИИ, и начальником управления – он показал свои небольшие, крепкие, с широкими ладонями и короткими пальцами руки работяги. – Можно сказать, всю жизнь на управленческой и хозяйственной работе. И ведь была же власть. Советская власть была крепкая. Была. И вот я кумекаю… своим умом… Горбачев… Человек образованный, МГУ, юрфак, всю жизнь на руководящей работе. И что же? Где его стратегия? Кооперативы, биржи, отмена монополии внешней торговли, антиалкогольная компания, хозрасчет, госприемка, рабочее самоуправление, аренда – это же все бессистемные, разрушительные действия. Вроде прогрессивно, а на самом деле – подрыв. Разрушение. Где же его стратегия была? Его, Рыжкова? И почему ему не подсказали? Неужели некому было подсказать? Или боялись? Не было рядом башковитых, хозяйственных мужиков? Две системы ценообразования одновременно! Абсурд! То ли глупость, то ли вредительство. И, наконец, демократизация. Последняя смертельная шутка Политбюро. Сталин бы  в гробу перевернулся.
Сталин, конечно, жесток. Крут. Кровь лил, не жалел. Но он  систему создал.    Систему. Почти сорок лет продержалась после его смерти. А эти… Получили наследство, просрали. Довели народ до атомарного состояния. Каждый за себя…
Дошли до ручки. Ниже плинтуса…
Чичков увлекся, он чеканил каждую фразу, словно произносил приговор, будто слушали его не Игорь с Хвоинским и Дмитрич, а множество людей. Это вроде был тот самый человек, который не так давно по случаю кричал: «Ельцин! Ельцин!» Да, темперамент тот же, но человек был совсем другой. В нем ни на йоту не заметно было прежнего подобострастия перед толпой.
- «Харизматик, - подумал Игорь. – Недаром майор Сафрончук сказал: «Нам бы такого в президенты».  В нем, пожалуй, действительно что-то есть. Хорош для простонародья, свой. И не пьет».
- Это все равно, как обветшавший, но крепкий дом, большое здание, перестраивать без проекта, - с увлечением продолжал Чичков. – Сначала ломаем, потом думаем. Все на авось. Энергия саморазрушения. Бродит она в нас. Смута в головах. Правильно Булгаков сказал: «смута не в клозетах». Читали Ключевского? – Чичков с интересом посмотрел на Игоря и Хвоинского, но они молчали.
- Одним словом, вот что происходит, - продолжал Чичков после короткой паузы, - чубайсизация всей экономики. Бездарно, глупо. А что из этого выйдет, не думают. Разрыв хозяйственных связей, вертикально интегрированных производств. Воровство  колоссальных размеров. Поляризация общества. Мы в Москве на это не пойдем. Не позволим, чтобы какой-нибудь «Микродин», или «Гермес».
Но и Верховный Совет не поддержим, - Юрий Михайлович энергично разрубил рукой воздух. – Тоже мне, союз вчерашних демократов и коммунистов. Абсурд. Детский сад. Возомнили… А ради какой идеи? Чтобы сделать президентом Руцкого? – Чичков откашлялся в кулак и начал неторопливо отхлебывать остывший чай.
Он допил свою кружку, налил еще, и продолжал:
- И так везде. Все хотят рулить. И у нас в Мосгордуме тоже: свои Руцкие и свои Хасбулатовы.
- Союз остроконечников с тупоконечниками, - не очень кстати вставил Игорь.
- Что? – не понял Чичков.
- Борьба тори и вигов. Джонатан Свифт.
- Какие там тори, какие виги? Одни фиги, - саркастически усмехнулся Чичков. – Отличником в школе были? Тори, виги, - продолжал он насмешливо. – А я – хулиган был. Четверку по поведению получил в пятом классе. Мы – голодные были. Ничего от себя не ждал. Средний сын, он и есть средний, не главный. Любимый обыкновенно старший, или, наоборот, младший, а я – промежуточный. Глину ели. С голодухи.
Вы вот, я смотрю, удивляетесь. Не съедобная она, глина. Но желудок заполняет. Снимает голод на время. Ну вот, старший брат так наелся, что едва не помер. Отвезли в больницу, два дня промывали. Еле откачали. Он вообще слабый оказался. Стихи писал… жалостливые. Не выдержал, как там… свинцовые мерзости… Переживал… В студентах еще выпивать начал. В сорок шесть лет умер. А я – крепкий. Тоже, бывало, выпивал, а куда… Но одумался вовремя. С тех пор ни грамма.
- «Сильный человек, - отметил про себя Игорь. – Сейчас как раз сентиментальный момент. Нужно попросить помощь от рэкета. Он, пожалуй, единственный кто может».
- Юрий Михайлович, -  запинаясь, заговорил Игорь, пока Чичков допивал чай. – Владимир Александрович, наверное, рассказывал вам про мои проблемы. Собственно, проблема одна: рэкет. Приходится ликвидировать фирму. Вы не могли бы посоветовать с милицией?
- А в чем проблема? – отчужденно спросил Чичков. От прежней его сентиментальности не осталось и следа. – Смело обращайтесь в милицию. Они обязаны помочь.
- Вы разве не знаете, какая у нас милиция? – не очень вежливо спросил Игорь.
- Нужно все делать по закону, - сухо отвечал Чичков, поднимаясь. – По закону.
Будто ни в чем не бывало, Чичков крепко пожал Хвоинскому и Игорю руки и они тотчас направились к машине. Дмитрич открыл ворота. Машина тронулась.
- Вы напрасно с ним так прямолинейно, - сказал Хвоинский, когда авто свернуло за угол. – Нужно было через меня. Не просто так. К нему подход нужен. Юрий Михайлович – очень сложный человек. Крутой. Один из самых перспективных политиков. Может быть, даже следующий президент. Он, в самом деле, все может. С теми же бандитами сладил бы без всякой милиции. Только снял трубку.
- Может, еще не поздно? – спросил Игорь. – Поговорите.
- Вряд ли, - отвечал Хвоинский. – Чичков сейчас не станет мелочиться. У него «Бридж-банк» Бридло, как свой. Вместе делают дела.
Игорь обиженно отвернулся. Разговаривать с Хвоинским ему было не о чем. Игорь невольно переключился на Чичкова. Умный - это несомненно, дельный, харизматичный, напористый, пользуется уважением в Москве, преуспел и при Советской власти, и при новом режиме, как рыба в воде. Свой в доску, компанейский, близок к окружению Ельцина и при этом – сволочь. Из простых, за три версты видно. Хитрый. Но мелковат. Суетлив. Ему, конечно, повезло, у демократов была пустая скамейка, без опытных, толковых управленцев, вот он и всплыл. Не он один так. Из всех щелей вылезли. Чисто советский тип. Образованщина. Суррогат.
Еще недавно Игорь думал, что во всем виновата советская система и что капитализм, частная собственность и свобода все сразу расставят по своим местам. Могучая рука рынка. Конкуренция. Что станем жить, как на Западе. Пусть хуже – не все сразу, – но  как они. Такая же свобода и демократия. Но – нет. Люди другие. Семьдесят лет не прошли даром. Философские пароходы[14]. Сталинщина.
Что у Чичкова за фонд? Игорь слышал, что московскую недвижимость Чичков по дешевке отдает Бридло. Да, туалетный король не промах. Возил Чичкова с женой в Лондон на Новый год. Курочка по семечке…
Система другая, а люди – прежние. Из совка. Выходит, Игорь ошибался, когда думал, что дело только в системе. Дело – в людях! Пока в Советском Союзе с неисчислимыми жертвами строили социализм – социализм? –  да что они знали о социализме?  Тоталитаризм строили, азиатский способ производства[15]. Вот и весь их марксизм.
Пока строили – с миллионными жертвами – в других странах без шума и треска построили социальные государства.
У Горбачева не было стратегии. А сейчас? Какая стратегия, если кругом бандиты?
Как говорил преподаватель на курсах  в Чите,  в России сколько ни строишь дом, а все равно получается изба. Только, дома-то как раз строить научились, а в остальном: первые новорусские слова – не «свобода», не «долг», не «честность», а «киллер» и «евроремонт». Туалеты стали приводить в порядок, заговорили о духовности, а в душах – тьма…
- Я так и не понял, - спросил Игорь после долгой паузы, когда машина уже въехала в город, - кто этот Дмитрич? Управляющий у Чичкова?
- Вы так и не поняли? – удивился Хвоинский. – Дмитрич – это его тесть.   Отец Елены Николаевны Барановой. Пасека оформлена на него. Чичков очень пчел любит. Приезжает чуть ли не каждый день. Медом торгует через Дмитрича. У него киоски по всей Москве.
- Вот это да. А сам Чичков? Без дачи?
- У Чичкова большой дом на Рублевке. Где самые-самые. По одну сторону от него Бридло, по другую – Спивак. И президент недалеко. Правда, редко там бывает. Чичков ему молоко парное носит. Он там, на Рублевке, тоже корову держит.