Леонид ПОДОЛЬСКИЙ
Мы продолжаем публикацию отдельных глав из эпического романа писателя Леонида Подольского «Финансист». Роман посвящён бурным событиям российской истории 1992-1994 годов, когда начинались российский капитализм и российский авторитаризм. Публикация романа ожидается в течение 2023- 2024 годов.  

Глава 27
 
Весной Игорь пообещал Марущаку вложить в недвижимость несколько сот тысяч зеленых. Расселения – это было золотое дно. Цены росли, как на дрожжах, и не только в деревянных. Новые русские, первые удачливые бизнесмены: вчерашние кооператоры, торговцы средней руки – все судорожно раскупали квартиры. Слово «евроремонт» прочно входило в обиход. Свободных и новых квартир пока не было, строительство давно остановилось, оставалось расселять коммуналки.
Экономика девяносто третьего года: за бесценок гнали на Запад сырье; еще – обналичка, валютные операции, толлинг, рэкет, расселения, торговля – то, что совсем недавно называлось спекуляцией.
Марущак – не Лохов, у этого недавнего комсомольца имелся масштаб, замах. Всего пять лет назад аспирант МГУ Марущак писал диссертацию про Ленина и Бухарина, только-только реабилитированного[1] и недолго бывшего на слуху, но через пару лет бросил: и Ленин, и Бухарин стремительно выходили из моды. История совершила крутой вираж и вместе с ней Павел: из последнего поколения комсомольских вожаков рождалась новорусская буржуазия. Павел стал одним из первых комсомольцев-буржуа: в офисе при райкоме он занимался обналичкой и обменом валюты, а вскоре открыл и турфирму.
Этот бывший комсомолец и философ, этот легкий, остроумный циник, острослов и краснобай очень нравился Игорю. Павел смотрел на все с иронией, ни во что и никому не верил, неплохо знал власть изнутри, все понимал и над всем смеялся. Это  был человек совершенно без принципов, но образованный и обаятельный. К тому же ловелас. При этом себе на уме. Со вторым дном, куда он мало кого, а может и никого не пускал, скрываясь за личиной веселого, благожелательного циника и в то же время рубахи-парня. Игорь не сразу стал догадываться,  что Марущак совсем не прост и очень даже не бескорыстен.
Да, себе на уме, хитрожоп. Рассказывал, что все деньги увел партнер, молдаванин. Тоже бывший комсомолец. Якобы сбежал с деньгами в Европу. Вернулся Марущак из Китая будто бы к разбитому корыту. Будто бы. Попал под уголовное дело, которое, однако, скоро закрыли. Потому что чист, как стеклышко, не присвоил ни копейки. Хвоинский, правда, помогал. Но у Хвоинского имелась своя корысть, свой расчет на него.  Вы ведь знаете Хвоинского? Этот ничего просто так, мать родную продаст.
Марущак был убедителен, рассказывал со смехом, будто сам удивлялся: что за люди? Ну что за народ? Вот они, вчерашние комсомольцы. Ворьё.
Но это Марущак. Хвоинский же пару лет спустя – Полтавский встретил его случайно; все прежнее к тому времени закончилось и Игорь вовсе не стремился к этой встрече, - так вот, Владимир Александрович совсем другую версию изложил. Что очень даже приличную сумму, шестизначную, причем совсем не деревянных, Павел припрятал. Не просто так уехал в Китай отдыхать. Алиби. Возможно, сговорился с партнером, но, скорее, подставил. Партнер, молдаванин этот, когда обнаружил недостачу, и все аккуратненько, чистенько, никаких следов, сильно испугался и сбежал. Деньги они делили и раньше, ребята толковые, крутые, так что не на пустое место сбежал. Вот на него все и повесили. Заочно. Так следователю было проще. Мол, Марущак через него, Хвоинского, прилично заплатил. 
Тут, конечно, вполне могли быть домыслы Хвоинского. Владимиру Александровичу ни на йоту нельзя было доверять. Вот уж кто и интриган, и лжец, и жмот, и иудушка первостатейный, это ведь он отвел Полтавского в «Гарант», через них он и на следователя вышел – все так, но интереса наговаривать на Марущака у Хвоинского к тому времени не было никакого: все разбежались, разлетелись, как в море корабли. Словом, Игорь не знал, кому верить, да ему и все равно. То ли Марущак украл, то ли у Марущака украли.
Одно очевидно: деньги у Марущака имелись. Даже немаленькие. Он и сам сознался. Что получал деньги на «Олимпию» от бандитов, от известного авторитета, тот и других комсомольцев крышевал, они, мол, состояли в доле и заодно крыша. Но, опять же, все тогда так: без крышы не работал никто. Разве что по неведению. Они же, авторитетные люди, помогли Марущаку и с особняком на Таганке. Авторитет, мол, то ли сам, то ли через Мирзаяна хлопотал в префектуре. А префект и Мирзаян, он же Акоп, не разлей вода.
Марущак звонил несколько раз, напоминал, спрашивал. Пока Игорь не спрятался на Чертановской. Значит, ждал – участия и денег; он, очевидно, немало зеленых мог прокрутить с выгодой для себя, коммуналок было множество, весь центр, и всюду – совки, хотя, конечно, все могло быть, мог и кинуть, только это много позже, задним числом, сообразил Игорь. Тут не в  Марущаке дело, с годами Игорь стал подозрителен и недоверчив, полученный опыт не прошел даром, криминальное время, ельцинское, оставило глубокий след. Все поколение Игоря стало другим. Они были первыми, кто вошел в жизнь после Сталина, их не мучил страх, как отцов, хотя, конечно, они строго знали границы дозволенного. Так вот, теперь научились бояться по-настоящему. Железные двери и заказные убийства стали символом Новой России. На место усталых государственных бандитов пришли уголовники.
Эти мысли вернулись к Игорю несколько позже, в самом начале двухтысячных. Душевные раны к тому времени у него зарубцевались, и все же… Все снова всплыло, когда Марущака убили. Вместе с Еленой, сожительницей. Они вдвоем заправляли тогда фирмой, все той же «Олимпией».
У Игоря давно была своя фирма, тоже риелторская, но небольшая, в несколько раз меньше «Олимпии», и с Марущаком к тому времени он практически не общался. Случайно пересекались иногда. И он не сразу, лишь через некоторое время узнал про убийство – оно было громкое, с  предполагаемым ограблением, их убили голыми, в постели – убийца стрелял через окно,  почему-то на съемной квартире, хотя у Мерущака имелась своя. Они, видно, от кого-то прятались.
Убийство это так и осталось нераскрытым, только слухи были, будто исчезли несколько миллионов зеленых. Будто бы деньги клиентов. То ли они достались убийцам, то ли Павел их заранее спрятал; ничего тогда не нашли, ни убийц, ни доллары, только сто с чем-то тысяч в банковской ячейке. Но и эти деньги очень скоро пропали. Потом говорили, что следствие пришло к выводу, будто Павел с Еленой собирались бежать. Вроде бы в Швейцарию, где у них имелось небольшое шале.
Вот тогда только Игорь стал думать, что ему, скорее всего, повезло. И с Марущаком, что не сошелся с Павлом слишком близко, и – вообще…  В двухтысячные он уже смотрел на прошлое философски: в этой игре, что называлась русская рулетка, нельзя было только выигрывать. А на кону стояла жизнь.
…Но это уже в двухтысячные…
…В самом начале сентября Игорь заглянул к Марущаку в его «Олимпию». Он ожидал увидеть тесную, убогую фирму, колченогие стулья и ободранные столы – именно так начинался новорусский капитализм – но все было почти роскошно. 
- «Как сыр в масле, - не без зависти отметил про себя Игорь. – А ведь приходил, прибеднялся», - в самом деле, это у него, Игоря, при его-то недавних деньгах, все было по-спартански просто. Ему и мысли не приходило о роскоши. Да, денег у Игоря в то время было много, завались, но это были не его деньги, он их еще не заработал. Шикуют какие-нибудь выскочки, купчики, сегодня пан, а завтра пропал, вроде Пети Кораблева или Изотова, хотя у Изотова и вовсе не было офиса. Едут в Лондон, в Париж, кутят по ресторанам; в детстве Игорь читал Мамина-Сибиряка и Горького – русская удаль, размах, пыль в глаза, сплошные презентации, артисты, любовницы в бриллиантах, только это не его стиль.
Но вот у Павла все было совсем не бедно: кожаная мебель, стол красного дерева, еще один, круглый, шкафы для документов, картины. Будда из сандала, вазы, декоративные пивные бачки – все солидно, все слегка вычурно. 
- «И когда он успел заработать? Или украл?» - Игорь впервые испытывал темную зависть. Вполне возможно, действительно купчик, калиф на час. – «Но жизнь в России и состоит из таких вот часов».
- Вы сегодня на коне. – Игорь едва скрывал зависть. Выходило, что он Павлу и не особенно нужен. 
- А, это, - Павел подчеркнуто хладнокровно сделал круг рукой. – Это спонсоры. Ловлю момент.
Игорь с удивлением посмотрел на Марущака.
- Помните наш разговор? Партия любителей пива. Европейский проект. У нас тут не только риелторская фирма. Еще и штаб партии. Актовый зал наверху.
- Ого. Теперь понятно для чего тут у вас пивные бачки.
- Да, очень серьезные люди нас поддерживают. Спивак, например, или тот же Бридло. Еще кое-кто. Крупные боссы не хотят светиться, вокруг Ельцина всякие мухи жужжат в уши, им это ни к чему, но – поддерживают. Не нас, конечно, одних. Не кладут все яйца в одну корзину. Бизнесмены! Готовятся к выборам, им нужен контрольный пакет акционерного общества «Россия». Большая дележка вот-вот. Играют по-крупному.
- Но ведь выборы вроде не так скоро?
- Скоро, - заверил Марущак. – Вы на Ельца посмотрите! Крутой! Босс! Настоящий большевик! Ленинец! В Таманскую и Кантемировскую дивизии не просто так ездил с Грачом. Оплошал, правда, слегка, - Марущак известным жестом пощелкал по горлу, точь-в-точь как совсем недавно, выступая перед журналистами, Хасбулатов[2]. – Много признаков, что он готовится разогнать Верховный Совет. Как в свое время разогнали Учредительное собрание. Я с ребятами недавно разговаривал: с Константиновым, с Астафьевым. Ждут.
Офицерам зарплату выплатили, чтобы не злить. Раз, - Марущак загнул один палец, - оружие убрали на склады. Два. 
- То есть? – не понял Игорь
- Не доверяют армии. Делают ставку на ОМОН, на ментов, - Марущак загнул второй палец. – Уволил Баранникова с Дунаевым. Три.
Они проштрафились с Бирштейном, - возразил Игорь.
- Эх, наивный вы человек, - засмеялся Марущак. – У нас все воруют. И никого за это не снимают. Не было  б нужды, Якубовский бы молчал в тряпочку. Не выступал бы Руцкой, его бы пальцем не тронули, никакая Межведомственная комиссия. Разоблачают, значит, не доверяют.
У нас знаете какой лозунг был в НЭП: «Обогащайтесь». Николай Иванович Бухарин придумал. А Борис Николаевич со товарищи переиначил: «Воруйте! Своим можно».  
В Ельце не сомневайтесь. Ипатьевский дом в одну ночь снес. Не комплексовал. У него один только комплекс: водка. До него там Рябов сидел, в Свердловске, так тот тянул, перед народом стыдился. А этот под козырек. Ему карьера важнее всего. Мать родную продаст, если что. Выслужился…
Может, помните Елисеевский магазин. Эпизод с телятиной: демонстративное поведение в чистом виде. Мне психолог объяснял: истероидный тип. Да еще выпивоха. На троллейбусе катался, в районную поликлинику ходил.
В Америку поехал, зашел в универсам. Знаете, как это называется? Поехала Дунька в Европу[3]. Вот, значит, где коммунизм. В Америке.
Так что не сомневайтесь. Готовится, точно. Да он и не скрывает. Может, помните его выступление в августе?[4]
- Честно говоря, я пропустил, - сознался Игорь. – Не до того было. Сижу без телевизора, прячусь от рэкетиров. Газеты читаю редко. В голову не лезет это все. Вы, наверное, не в курсе?
- Как же, - усмехнулся Марущак, - эти ваши бандюги сопливые и ко мне приезжали. Пробовали угрожать. Сказали, что ищут.
- Рэкетиры?
- Они самые. Мишка, Сашка и еще какой-то, дылда здоровый.
- Степан?
- Не помню. Мне все равно. Я их просто послал.
- Так просто взяли и послали? – не поверил Игорь.
- У меня своя крыша. Люди серьезные, солидные. Если что, порвут глотки. Они деньги дают.
- А мне? Не может помочь ваша крыша?
- Не советую, - строго сказал Марущак. – Я их кое-кого знаю с детства. С детского сада. И то… С Трактористом[5] не советую. Что называется, из огня да в полымя.
- Ладно, не нужно, - тотчас согласился Игорь – Но откуда они могли узнать этот адрес?
- Хвоинского они знают? – спросил Марущак.
- Нет. Вряд ли. Слишком сложная цепочка, - Игорь покачал головой.
- Тогда единственный вариант этот ваш Толя. Свистун, кажется. Вы как-то посылали его передать бумаги, -  уверенно сказал Марущак. – Он мне сразу не понравился. Вроде сперматозоида с головкой на тоненьких ножках.
Да, Толя, сомнений у Полтавского не оставалось. Недаром он с восторгом рассказывал про бандитов. Но, если так, то и Людмила тоже. Сучка! Лезла. Заигрывала. И Нина Ивановна? Хорошо еще, что Толя ничего не знает про Чертановскую квартиру.
- Я, к сожалению, сейчас не смогу вложить деньги в расселения, как обещал, - это было главное, ради чего Игорь приехал. – Может быть, позже. У меня суды.
Марущак кивнул.
- В этой стране все воруют, - засмеялся он. – Все… От рабочего до министра… А вы… Под честное слово…
Игорю стало неприятно. 
- Так вы уверены, что будут разгонять Верховный Совет? – Перевел он разговор.
- Ну да, веселая предстоит заварушка, - тихо засмеялся Марущак. – Будут разгонять, только они, депутаты, мирно не уйдут.
- Ну и? – спросил Игорь.
- Вплоть до Гражданской войны, - весело произнес Марущак. – Я же говорю: большевик. 
«Чему он радуется? – с неприязнью подумал Игорь. – Гражданская война. Ему что, все равно?»
- Кого с кем?
- Вот именно: кого с кем? – подхватил Марущак. – Елец, Хасик и Летчик: лебедь, рак и щука! Весь мир смеется.
Молодец, Елец. До такой конституции и в Африке не додумались. Румянцев за голову схватился. Воз полномочий, царь-батюшка! И никакой ответственности. И все демократы за: и Собчак ваш благородный, и шестеренка Шахрай[6] - царь Борис повелел. Ради реформ! Да какие тут реформы, когда в стране бардак, вор на воре сидит, а наше всё не просыхает. Они хоть знают, чего хотят? Или мечтают как там, за бугром, а за бугром не были. Все та же Дунька сказала. Из-за шкурных интересов дерутся. Приватизация! Вот вам и ключ ко всему. У кого власть, у того и собственность. Вот и вся подоплека.
Приватизация, - продолжал Мерущак, - это сплошное надувательство. Что-то вроде морковки перед носом у народа. Представляете, - продолжал Павел, - они машут, а пипл хавает. Только сколько веревочке не виться… Конец уже близко. Возненавидит их народ. Они не только себя, хрен бы с ними, они  любую идею изгадят. Гайдар, наш главный реформатор, ни разу в жизни не был на заводе.
- Это очень важно? – скептически перебил Игорь.
- Важно, - подтвердил Марущак. – Они, как инопланетяне. Как в чужой стране. Сами рубят сук, на котором сидят…
Ленин знаете как говорил: «Нам нужна мировая революция, а на Россию нам наплевать». Так и эти. Монетаризм – это главное! На Россию им наплевать.
- Так вы за Верховный Совет? – спросил Игорь.
- За Хасика? – ухмыльнулся Марущак. – Нет, мы за Россию. Без Ельца и без Хасика. Без коммунистов. Они – отработанный материал. Мы – новые.
- «Недавние комсомольцы», - подумал Игорь. 
- Мы за свободную Россию, - продолжал Марущак. – Мы – партия потребления. – Он на минуту задумался. – Мы – нормальные. Это главное: нормальные.
Вся проблема в том, что народ у нас легковерный, внушаемый. Беззащитный против шарлатанов. 
Пришел Сифилитик[7] вместо Христа и – поверили, без всяких доказательств поверили. Пообещал рай на земле. И где он, этот рай? А он, между прочим, германский агент. Обещал русскую армию отправить в Индию воевать с англичанами[8]. Развернулся на деньги германского генштаба. Газету «Правда» издавал на немецкие рейхсмарки.
Там многие участвовали: рейхсканцлер фон Бетман-Гольвег[9], статс-секретарь Циммерман[10], я собственными глазами видел документы. Парвус[11]. Интереснейший тип. Вы слышали про Парвуса?
- Нет.
- Вот уж авантюрист. Они слетались на русскую революцию, как навозные мухи на мед. Прямо авантюрный роман, немецкая спецоперация, вот это и был Октябрьский переворот. Но до сих пор верят. Гипноз какой-то.
Парвус – гражданин Германии, социал-демократ, одесский еврей, чуть ли не главный вождь революции девятьсот пятого года. Он и Троцкий. Не Ленин. Разбогател на немецких поставках в  Турцию. Германский агент в Стамбуле. Едва не стал первым министром финансов Советской России.
Превратили Россию в полигон. А дальше пошло-поехало, - с увлечением продолжал Марущак, - ради индустриализации, то есть грядущей войны, ради заводов-монстров, вроде Магнитки, Сталин уничтожал крестьянство. Загнал в колхозы. Превратил в рабов. Это был настоящий геноцид.
Советский эксперимент: скрестили ужа и ежа: интернационал и старое русское  имперство.
Но вот, аукнулось, за все нужно платить. Оказались у разбитого корыта. Не смогли себя прокормить. И это на лучших в мире черноземах. Зерновой импорт и ВПК[12] нас и добили. И еще: пролетарская солидарность. Всем давали без разбора, лишь бы строили социализм. Полякам, немцам, чехам, арабам, африканцам. Это как в сказке: битый небитого везет. Одной Кубе, пока они танцевали, шесть миллиардов зелени в год.   Лепили танки, в несколько раз больше, чем у них. Как же, мы за ценой не постоим, мы и считать-то не умели: кто у нас сидел на самом верху? Не сковородки же делать на новых военных заводах[13]. Не смогли остановиться. И эти танки, ракеты и хлебный импорт разорили страну.
Мы верили в советский народ, а оказалось: миф, химера, нет никакого такого народа.
- Это долгий процесс и противоречивый, - перебил Игорь, - формирование советского народа находилось на раннем этапе. А в остальном, Гайдар бы, наверное, подписался под вашими словами.
- Гайдар? – осекся Марущак. – Мы тоже за экономический либерализм. Но мы – центристы. Мы не радикалы, как он.
Знаете, в чем разница между реформаторами типа Гайдара и Верховным Советом? – поинтересовался Марущак.
- В чем? – заинтересовался Игорь.
- Гайдар – не патриот. Он думает, что он либерал, но он не настоящий либерал. Либералы – они тоже патриоты, только по-другому, чем этатисты,   а ему все равно. Он – технократ, вот он кто. Ему все равно, чем управлять: Россией, или какой-нибудь корпорацией. Он давно все понял. Что мы больше не великие, колосс на глиняных ногах.   Что наша промышленность неконкурентоспособна. Что только за железным занавесом наши заводы-монстры что-то значили. Что мы тупо разрушали природу и гнали план. Для галочки, для войны, для державы, не для людей. Автаркия – вот что у нас было. Тюремный труд. Слишком большое государство. Слишком маленький человек. Пока мы делали танки и гордились, весь мир ушел вперед. Железный занавес нас и сгубил. Остались с атомной бомбой и с голой задницей.
- «Он все-таки похож на либерала», - подумал Игорь.
- Так вот, Гайдар это все понял, - продолжал Марущак, - и стал разрушать. Даже с каким-то садизмом. Ему не жалко… Не он строил…
- Но может и нельзя было спасти? – спросил Игорь. – Может, экономика не терпит сантиментов?
- Может, - согласился Марущак. – Но обидно. Полвека строить и псу под хвост…
- А Верховный Совет?
- В Верховном Совете по большей части сидят этатисты. Так называемые патриоты, вроде Глазьева. А патриоты у нас не те, кто очень любит Россию, патриоты – это те, у кого есть свой интерес. Кто не любит иностранцев, потому что те – конкуренты.
У нас в Верховном Совете чуть ли не половина директора. Они думают, что если печатать деньги и давать им под удобный процент, а главбанкиром поставить бывшего шпиона Геращенко, все будет нормально. Коммунизм они в гробу видели. Обычный технический спор. Кабинетные ученые против эгоистов-практиков. А еще они не могут простить Ельцину с Гайдаром Беловежскую пущу, хотя сами же голосовали от безысходности. 
Во власти у нас, знаете, ндрав на ндрав, характер на характер, крутые против крутых, свои и чужие, с кем пили и с кем не пили, там не идейный спор. У Ельца и Хасика, да и у Летчика тоже, вообще нет убеждений. Власть – вот и все их убеждения.
- Но вы утверждаете, что Ельцин разгонит Верховный Совет? – попытался уточнить Игорь.
- Разгонит. Он Горбача сожрал, правда, тот сам созрел, как спелая груша. Сожрет и Хасика. Наш медведь не вегетарианец.
- А потом?
- А потом выберут новую Думу, - засмеялся Марущак. – Такую же, как Верховный совет. Потому что у нас страна такая. Только Ельцу не Дума важна, плевать ему на Думу. Ему – конституция. Не президентом хочет быть, а царем Борисом.
А потом они все сговорятся. Потому что в главном они заодно. Приватизация – вот где гвоздь. Рвать страну на части они будут одинаково. Все вместе. Либералы и патриоты.
Ну, не Хасик с Ельцом, не строитель кибуцев Руцкой, но обязательно сговорятся. Старая элита с новой. На всех хватит. За счет остальных. А европейская модель, американская модель, это им все равно. Детали. Спор не из-за этого, спор из-за власти.
- У нас был уродливый социализм, - продолжал Марущак. – Не социализм даже, а этатизм, или патернализм. И капитализм будет уродливый. Знаете почему?
- Догадываюсь, - отвечал Игорь. 
- Да, верно, - выкрикнул Марущак. – Потому что наверху уроды. Настоящую элиту они перебили после семнадцатого года. Опять же, философские пароходы. Много чего было,  страшной силы мясорубка. И сейчас опять…
- И вы, ваша партия, хотите урвать свою долю? – с  некоторым сарказмом спросил Игорь.
Марущак понял, что попался и не стал врать.
- Да, мы хотим урвать свою долю, - признался он. – Люди хотят пить пиво и, по большому счету, не хотят думать о политике. 
Игорь с облегчением вышел на улицу. На сей раз он устал от Марущака, разболелась голова. Разговор получился, как всегда, интересный, в другое время он постарался бы запомнить, что говорил Павел, стал бы с ним спорить.   Марущак, конечно, во многом прав, но всегда есть детали, нюансы, тонкости; нередко бывало, что, начиная спорить, Игорь думал одно, но в процессе спора он не то, чтобы менял свое мнение, но что-то начинал видеть по-другому, соглашался с собеседником,  только не в этот раз. Он оказался выбит из колеи, не без труда вежливо дослушал разглагольствования Павла. Бандиты … Вот что его встревожило: бандиты. Настроение сразу упало. Он начинал надеяться, что они отстанут, не станут искать его в огромной Москве, но, оказывается, ищут. Что они предпримут теперь? Он больше не сомневался, что Толя Свистун – предатель, а может и не один Толя. Петля затягивалась, сжималась. Становилось ясно: нужно ждать новых неприятностей.
В первую очередь следовало куда-то спрятать «Газель», которая находилась на складе у Виктора. Но Игорь не мог: он не умел водить машину и поставить ее было некуда. Мало того, теперь опасно было ехать к Виктору на склад. Там его могли поджидать рэкетиры. 
Проще было забрать документы у Димы. Неужели он все еще пьет? Но, увы,  Дима тоже мог оказаться предателем: рэкетиры могли выйти на него через Толю. А может и через Володю. В любом случае, встречаться с ним было опасно. И - следовало побыстрее вывозить бухгалтерские документы со склада. Склад больше не казался надежным. Игорь зря успокоился и потерял время.   Передышка закончилась, война возобновилась. Летом, очевидно, рэкетиры отдыхали, но наступила осень и все началось заново. 
Не многим лучше обстояли дела и в стране. У Игоря появилось немало свободного времени, он подолгу сидел теперь в безлюдной квартире. За железной дверью он чувствовал себя в безопасности. Находилось время подумать. Но он не мог сосредоточиться. Мысли мелькали, как первые желтые листья за окном.
«Марущак, скорее всего, прав, - размышлял он. – Ельцин не остановится. Депутаты не подчинятся. И что тогда? Война? Но кого с кем? Ради чего? Назад в социализм? К пустым полкам? Но это невозможно, этого никто не хочет, разве что самые склеротики. Или фанатики». 
Нет, Игорь не верил в настоящую войну. Не хотел. Война казалась противоестественной. Ведь это был тот самый Верховный Совет и те самые депутаты, которые всего два года назад выбрали Ельцина своим председателем и ввели должность президента. 
Верховный Совет Игорю не было жалко: пустые крикуны, тщеславные, злобные люди, много возомнившие о себе. Больше всех раздражал Игоря их кукловод Хасбулатов. Неужели это и есть демократия? Демократия по-русски: смута?
Но отчего в России всякий раз повторяются смуты? Оттого, что власть и народ ненавидят друг друга? Нет другого механизма смены власти, кроме саморазрушения?
- «Свобода, - размышлял он, - это что же, предохранительный клапан? Страна – словно медленно закипающий самовар, а свобода, демократия – предохранительный клапан?
А приватизация? Опять обман? 
После крушения «Кредитной конторы» у Игоря осталось несколько десятков ваучеров. До того ему просто некогда было ими заняться. Теперь он отнес их в «Альфа-фонд». Не то, чтобы он поверил заманчивой телекартинке, или очень привлекало открытое, честное лицо возглавившего фонд знаменитого космонавта, тот наверняка ничего не понимал в экономике, и всего лишь выполнять роль свадебного генерала,  но – куда-то же нужно  было вкладывать ваучеры.
В фонде сидели молодые и симпатичные женщины, они старательно писали договоры, ожидала привычная очередь – все было совершенно так же, как недавно у него в «Кредитной конторе». Игорю стало скучно: еще один обман. Все, кто умел, делали состояния, никто не собирался делиться.
Полтавский с самого начала не поверил Ельцину, который обещал, что за полгода все образуется. Так не могло быть. Просто потому, что не могло быть. Ельцин, скорее всего, сам не понимал, что обещал, или не в первый раз без зазрения совести врал. Успокаивал народ. Но все же: что означали реформы? Что должно было делать государство? Но оно, казалось, ничего не делало. Совсем недавно всесильное, оно вдруг оказалось совершенно беспомощным. Бушевала гиперинфляция, заводы закрывались, производство падало, люди сидели без работы, многие голодали, милиция не боролась с бандитами, как грибы разрастались пирамиды. Кто во всем этом виноват? Гайдар с Чубайсом, что что-то не додумали, Черномырдин, Ельцин, Верховный Совет, коммунисты, что оставили такое наследство, что создали рабовладельческую по сути систему, которая тотчас перестала работать, едва лишь отпустили гайки и перестали сажать, Горбачев, что затянул с реформами? Выходило, что все виноваты. И он тоже – взялся не за свое дело. Но его не учили. Он был дилетантом, но и все кругом были дилетантами. Он все делал аккуратно, старался, хотел, как лучше. Но не рассчитал, что придут бандиты. Не нужно было выдавать кредиты. Просто менять рубли на доллары и покупать недвижимость. Но он, Игорь, сообразил это слишком поздно. И так все. Все соображали слишком поздно.
Так Игорь мог размышлять часами, теперь у него было много свободного времени. Выходило, что никто не виноват, или, наоборот, виноваты все. Что историю делали во тьме, ночью, неучи, не понимая, что творят. Что история есть дорога, устланная ошибками. И преступлениями тоже. И так с древнейших времен. И во всех странах. Но в России особенно. Что Маркс глубоко ошибался и его учение о диктатуре пролетариата – туфта. Это Игорь понял очень давно. И что этот диалектик оказался вовсе не диалектиком: капитализм XIX века он принял за нечто неизменное, что можно только сломать. Он, Маркс, упустил из своих расчетов естественную эволюцию и не понимал – не хотел понимать – что у революций свои законы, которые не подчиняются людям. И что Ленин извратил Маркса. Тот и не помышлял о революции в отсталой России. И вообще не слишком любил русских. И что Сталин, восточный тиран и дикарь, в свою очередь извратил Ленина, построив – на трупах и крови – государственно-монополистический капитализм. Или феодализм? Тут, правда, было не понятно: а что и как собирался строить Ленин?
Но почему все позволили Сталину? Да потому, что он был не один, вокруг него находились такие же бандиты. Очень много бандитов…
Двадцатый век – время недолгого триумфа и последующего крушения тоталитаризма. Фашизм, нацизм, коммунизм. Триада, которая потрясла мир и едва не сгубила человечество.
В другое время и в другом месте «гениальный» Сталин остался бы тем, кем и был: обыкновенным уголовником, организатором эксов, сыном пьяницы и зарабатывавшей на жизнь не только стиркой белья. Но вот этот маленький, обиженный жизнью ублюдок, чьим отцом называли самых разных людей – и гордого князя Дадиани, и местного полицмейстера, и отдыхавшего на грузинских водах знаменитого ученого Пржевальского,  знать, не бывает дыма совсем уж без огня, - попал в среду таких же, как он, униженных и оскорбленных, и вот, новый Чингиз-хан, повторение судьбы. Маркс – лишь удобная ссылка. Сама провинившаяся, запутавшаяся история работала на него…
…Наконец, Ельцин, еще один невротик и выходец из низов. Очередная фигура на шахматной доске истории. Игорь никогда не любил Ельцина: чужой, неискренний, косноязычный, не блещущий интеллектом, бывший секретарь обкома. Рассказывали, как, выступая, он закатывал штанину, чтобы показать этикетку фабрики «Большевичка». Этот совок словно создан был, чтобы разрушить, разогнать последнее совковое логово. Поднять дубину – за тысячи убитых русских мужиков. У истории оказался странный выбор: назначить отцом русской демократии авторитарного Ельцина. Не говорливого, интеллигентного с виду, оказавшегося нерешительным Комбайнера, но этого. Строителя. Мужика. Пьяницу. Другого история не нашла…
…Одно было отрадно в квартире, заваленной мебелью и вещами: кровать в маленькой комнате. На ней        лежали сразу несколько пуховых матрасов, в которых Игорь тонул, раскладывая пасьянс из своих мыслей. Мысли убаюкивали и он быстро засыпал. Проснувшись утром, он мало что мог вспомнить. Разве что последнюю, неотвязную мысль: «Рэкетиры – это ведь тоже народ? Может, они и есть народ? Ведь их много. Их всегда много. Красные, белоказаки, махновцы, сталинские энкавэдэшники, рэкетиры – это одни и те же… Люди. Вернее, нелюди.
 
[1]Бухарин Николай Иванович (1988-1938) – один из наиболее видных деятелей партии большевиков, член ЦК (1917-1934), кандидат в члены ЦК (1934-1937), Кандидат в члены Политбюро ЦК РКП(б) (1919-1924), член Политбюро ЦК ВКП(б) (1924-1929), кандидат в члены Оргбюро ЦК РКП(б)( (1923-1924), Академик АН СССР (1929), партийный публицист и теоретик, бывший главный (ответственный) редактор газет «Правда» и «Известия», в марте 1938 г. в период большого террора был приговорен к смертной казни  Военной коллегией Верховного суда СССР по «делу» правотроцкистского антисоветского блока (так называемый «Третий московский процесс»; официально: «Процесс антисоветского «право-троцкистского блока», также «Процесс двадцать одного» или «Большой процесс»). Расстрелян через два дня после вынесения приговора на Подмосковном расстрельном полигоне «Коммунарка» 15 марта 1938 год. В 1956 году Президиум ЦК КПСС принял решение «Об изучении открытых судебных процессов по делу Бухарина, Рыкова, Зиновьева, Тухачевского и других», после чего вопрос о реабилитации рассматривался специальной комиссией. В реабилитации было отказано. Реабилитирован и посмертно восстановлен в партии только в 1988 году. В этом же году восстановлен в АН СССР (исключен в 1938 г.).