Андрей ЖЕРЕБНЕВ

Впрочем, тогда он назывался парком Джамбула. Парк имени Джамбула Джабаева, казахского советского поэта – акына, удостоившегося даже Сталинской премии. Долгожителя, к тому же – 99 лет прожил и творил акын под иссиня-голубым казахстанским небом с белоснежными облаками.

Но тем, кто рискнул пройти по аллеям парка, долгой жизни не гарантировалось отнюдь. Ибо, чуть не каждую ночь, говорили обыватели, в парке Джамбула кого-то убивали, или резали. За что? То могла быть молодёжная вражда между районами (на которые самозваной шпаной был поделён город ), ревность за приглашенную девушку на танцах, да и просто так, безо всякого повода – медвежий, как не крути, угол…

Город моего детства и юности… Лучший город земли – для меня, конечно.

----------------------------------

И вот привезли как-то в мае в наш город чехословацкие аттракционы. Гвоздём программы, так полюбившимся детворе и подросткам, стали кабинки – перевёртыши. Молва о них гудела по всему городу: вот это диво! Кабинка, обтянутая сеткой рабица, вращающаяся на хитроумных шарнирах. Забава была в том, чтобы войти внутрь и силою ног толкая палубу, так раскачать кабинку из стороны в сторону, чтобы в какой-то момент, в самой высокой точке амплитуды, кабина, перевалив рубикон, начала вращаться в одном направлении – как спутник на орбите! И тогда уже и дух замирал, и радовало душу чувство полёта!

Правда, до этого момента надо было поработать, как лошадь, неистово приседая – толкая изо всех железный настил под ногами.

Аттракционы разместили в парке Джамбула. Сбоку от танцплощадки за стальными прутьями. На которой, кстати, пел сам Бари Алибасов. Двоюродный брат Валера, что был старше на шесть лет и уже шастал изредка по танцулькам, рассказывал:

- Иду после тренировки, – слышу «Естудэй»: да, такой чистый звук! Думаю: запись какая хорошая – где такую нашли, что за аппаратура? Подошел – а это наш «Интеграл» вживую играет и поёт.

Валера был гордостью всей большой и дружной нашей родни. Потому что учёбу в энергетическом техникуме – которая уберегла парнишку от улицы и дурной компании, совмещал с конькобежным спортом. В котором преуспел немало: постоянно ездил на сборы и соревнования, на высокогорном катке «Медео» бегал не раз. Наш же городской конькобежный стадион «Алтай» находился в центре города, как раз по соседству с «парком преступлений и убийств им. Джамбула» - именно так я, впечатлённый жутью бабушкиных рассказов, это место отдыха горожан прозвал. Бабушка, конечно, строго настрого- велела мне, и даже Валерию, обходить парк стороной уже ближе к вечеру.

А конькобежный стадион находился буквально за двухметровым бетонным забором - с тремя такими декоративными дырками – овалами поверх каждого пролёта: типовой советский проект.

- А ты знаешь, сколько зрителей собирается у нас, на «Алтае» по воскресеньям на соревнованиях?

- Кому эти коньки интересны? - недоумевал я, несмышлёный.

- Да ты что! Мужики взрослые толпой валят – на забеги девок поглядеть. В комбинезонах же бегут – вся фигура в обтяжку: у мужичков бедных беломорины изо рта выпадают!

Соседство со зловещим парком иногда сказывалось на тренировочном процессе конькобежцев. Так, однажды паренёк из новичков, в расстроенных чувствах поспешая на тренировку, натолкнулся на углу парка на старожила Сорокина – быстроногую звезду секции, которого даже Валера обогнать не брался: «Да куда там – бесполезно с ним гоняться!». Паренёк чуть не со слезами на глазах поведал – деньги едва не отняли пьяная шпана: едва вырвался и убежал.

Вмиг вскипевший не только спортивной злостью Сорокин послал паренька за подмогой, а сам выдвинулся на поиски обидчиков – только б не ушли теперь! Мразь долго искать не пришлось – парк вообще просматривался довольно хорошо. Тогда конькобежец , приблизившись на безопасное расстояние, гаркнул обидные матерные ругательства, после которых бухая шпана не могла не ломануться на поимку наглеца.

Размечтались!

Быстроногий олень легко и в удовольствие петлял по парку. Хулиганьё не поспевало, конечно, теряло дыхание. Тогда приходилось Сорокину останавливаться и находить новые солёные слова и крепкие выражения – чтоб пронимали догонявших до самого поганого нутра, и сил на следующий рывок придавали. Так они в догонялки и играли – пока ватага азартных конькобежцев на выручку товарища не поспела. Наваляли, конечно, негодяям от души, только тренер потом с неделю жаловался: «Палец, блин, об чью-то челюсть выбил!».

Славные, в общем, были в дружной конькобежной команде парни в те славные времена! Когда и трава была зеленее, и небо светлее, и забор – тот самый – выше: для меня, конечно. Во время описываемых событий заканчивал я третий класс: взрослый уже совсем! Потому и взял меня Валера в то майское утро раннее-прираннее в кабинке всласть покачаться. Ну, а так, аттракционы в пустынном в этот час парке закрыты были , зашли через стадион.

- А мы вдвоём кабинку раскачаем? – примериваясь к высоте забора, сомневался я.

- Конечно! Девчонки, вон, впятером – вшестером внутрь набьются – раскачивают до переворота! – подсаживал меня Валера.

В том-то и был замысел. Не какого-то гривенника за билет на этот аттракцион было жалко – времени отводилось дюже мало: пятнадцать минут. Только раскачаешь, только начнёшь по орбите кружить – уже снижаться пора…

А с утреца , чуть не рассветного, да до открытия аттракционов покатаемся – покачаемся, пока голова не закружится. И разве с кабинок тех убудет – они железные!

Перемахнули через забор – в том месте, где аттракционы к нему примыкали без ограждения, не мешкая пробрались к кабинке, залезли, начали раскачку. С Валерой-то, что имел «банки» конькобежца вместо бёдер, в два счёта на переворот и вышли – взлетели на орбиту! И даже покачались от души. Пока откуда-то из еловых дебрей не прибежала на скрип шарнир и металлические позвякивания вдруг пожилая женщина в сером халате уборщицы и линялом голубым платке на голове.

- А ну, слазь, давай!

- Тебе жалко, что ли?

- Слазь, кому говорю!

Но, разошедшееся на все шарниры кабинка – не такси: несколько минут пришлось ожидать то ли сторожихе, то ли уборщице парковой территории, пока кабинка не утихомирилась до того, чтобы мы могли спокойно её покинуть.

И уже в самом окончании, женщина чисто с пролетарской своей ненавистью изрыгнула такой отборный – забористый! - мат, что был явно круче самой высокой точки нашего полёта.

- Сама такая! – тотчас в тон ответствовал брат. Смущённый правда немало - за то, что тем окончилась смелая его затея, и такую похабщину пришлось нам – а главное, мне! - услыхать. При том, что почти то же самое сам от меня, детсадовца еще, выслушал однажды кавалерийской речевкой – когда, оседлав стул, как коняшку, рифмовал я, раскачиваясь: «Звезда!..». Сам, рассказывает, чуть со стула тогда не упал.

Кстати, кобылу помянула и сквернословная женщина.

На том мы с ней и разошлись…

Проходя по парку спустя сорок лет, с улыбкой вспоминаю то утро, когда так грубо и запросто свернули полёт наш высокий, да ранний. Печально, что матерщины в русской речи в городе меньше вряд ли стало: и звучит она теперь вполне обыденно, потому что в досужих разговорах мат уже – для связки слов и замена их самих сплошь и рядом. Страшно, но слышал и наблюдал, как с матерными словечками привычно втуляла молодая яжмать что-то своему сынишке – тоже детсадовского еще возраста. Уши вянут! Зато парк, лелеемый городскими властями, цветёт. И пройти по нему горожанам не страшно в любое время дня и ночи. И всё такие же белоснежные облака плывут ясными днями по синему небу моего детства.