Игорь БЕЗРУК
 
Мы сидели во дворе под корявой, вольно раскинувшей на все стороны свои ветви яблоней и праздно о болтали. В воздухе остро пахло спелыми фруктами, взад-вперед неистово носились вокруг пчелы и осы: Лера резала на варенье груши. Вика, моя жена, от нечего делать, как могла, помогала. Все у них спорилось, то и дело один за другим в толстое десятилитровое ведро летели тонкие очищенные огрызки. Я, откинувшись на спинку высокого прочного стула, любовался Лериным небольшим и скромным садом, стеной увядающей зелени вокруг него и ладными выверенными движениями женских рук, плеч, торсов.
Лера и Вика чем-то схожи. Одного почти роста, одинакового сложения. Обе хрупки, но не худощавы, обе игривы, подвижны, легки в общении. Даже лица их, казалось, слеплены, из одного замеса. Что одна, что другая имели овальное лицо, мелко выступающие скулы, брови вразлет, только у Леры они погуще, а у Вики выщипаны. Да и волосы у одной отливали каштановым глянцем, у другой – карой смуглостью.
В их обществе я ощущал себя как Адам в раю. Правда, мои редкие ухаживания Лера решительно и твердо отвергала. Я не сказал бы, чтобы она так уж безумно была влюблена в собственного мужа – на наших глазах они вечно грызлись, как кошка с собакой, – но и изменять ему не собиралась, так как полностью зависела от него материально: на нем была и эта усадьба, и машина. И денег, которые он привозил с заработков, хватало на любые прихоти Леры. Её шкаф ломился от всевозможной одежды, обуви и прочих женских безделушек. Он щедро позволял ей тратиться на себя, требуя взамен лишь одного: верности.
В характере её, однако, не было ни грана домоседства. Она обожала свет, всяческие многолюдные мероприятия, дни рождения, свадьбы и просто вылазки на природу. Неизменно была на них шумна, говорлива, кокетлива и беззаботна. Могла позволить себе вялый поцелуй, допустить нахальное касание чужих рук к своим маленьким бугоркам под блузкой – но не более. Даже я, муж её близкой подруги, мог довольствоваться только невинным поцелуем при встречах или прощаниях и ощущением её крепкого трепетного тела во время танца. Хотя я не сказал бы, чтобы она была ко мне не мила или не внимательна.
В то время как я предавался пустому созерцанию и размышлениям, ко двору Леры подъехала несколько покоробленная, местами с облупленной краской бордовая «ауди», и из неё выбрался необычайно нескладный, долговязый и костлявый мужчина примерно одного со мною возраста. Лицом он был темен, худощав, скулы его остро выступали под глазами, упрятанными глубоко-глубоко в узкие щелки глазниц. Брови были густы, лоб выпукл, волоса редки и нечесаны. 
Когда он, подойдя к нам, радушно улыбнулся, улыбка раскрыла крупные лошадиные зубы, искривленные спереди не то какой-то перенесенной в детстве болезнью, не то по иной причине. Руки были длинны, крепки, жилисты, с обильной шерстью на неприкрытых белой рубахой местах.
Мы знали его все. С давних пор он приятельствовал с мужем Леры, а теперь к тому же ходил в их кумовьях – крестил дочь Леры и Виталика. Звали его Семеном, и имя это как-то очень шло ко всей его костлявой и нескладной фигуре, производящей, однако, впечатление крепости и силы. 
Мне он, впрочем, отчего-то сразу не понравился с самого начала нашего знакомства. В компании все больше молчал, смотрел на всех исподлобья и, из-за этой страшной утопленности глаз, казалось, недоверчиво. (Подруга его, однако, хрупкая девятнадцатилетняя девчушка с рассеянным взглядом, была совсем даже ничего.)
Семен, выйдя из машины, еще не успел приблизиться к нам, как Лера недовольно скривила губы и бросила:
– А ты чего приперся – давно не виделись?
Семен на всю ширь оскалил крепкие лошадиные зубы и сказал:
– Заехал узнать, когда Виталька приедет.
– Соскучился, что ли?
– Конечно. Давно ведь не видал.
Он оперся одной рукой о яблоню, другой рукой стал поигрывать брелоком со связкой всевозможных ключей. 
Виталий еще не вернулся с вахты. Через неделю или две, говорила нам Лера. О том же она сообщила и Семену. Он посмотрел на неё долгим маслянистым взглядом, и на губах его запечатлелась кривая ухмылка.
– Ладно, – не стал больше задерживаться он. – Заеду тогда попозже. Как приедет. – Развернулся и с той же кривой ухмылочкой неторопливо пошел со двора.
Лера опять недовольно хмыкнула:
– Еще не вернулся, а уже выискивают. Приятели!
Я невольно обратил внимание на едкость в её речи. Раньше такого за ней не наблюдалось. Мне стало интересно, почему она так злится?
– Что это ты его так неприветливо встретила? – спросил я ненавязчиво. – Вы же, как будто, друзья?
– Такие вот друзья, надоел уже: как Виталька уедет, так он и приезжает. Тебе одной, говорит, наверное, скучно? А когда скучать? С утра на работу, с работы приедешь – ужин готовь, потом Таньку из школы встречай, потом уроки с ней учи, теперь консервация – соскучишься тут!
Постепенно мы забыли про это и про то, что кто-то нарушил нашу идиллию. Вскоре Лера поставила варить варенье на плиту, уже дошла картошка, и мы, по-приятельски выпив водочки, отменно пообедали.
Вечером Вика проболталась, счастливо поигрывая глазами, о причинах Лериного недовольства. Начала, как обычно, издалека:
– Знаешь, я чуть было не убила тебя.
– Отчего же?
– Лерка призналась, что недавно изменила мужу и… ей это совсем не понравилось.
– И ты, конечно, сразу же решила, что она переспала со мной.
Вика приподнялась надо мной на локте и удивленно расширила глаза:
– Как ты догадался?
– Ну, раз ей не понравилось, значит, вывод один: с ней спал человек, который её не очень-то привлекает или я бы даже сказал больше: раздражает. Следовательно, это или я, или кто-то, похожий на меня.
Вика снова легла и тесно прижалась ко мне:
– Я думала, с ума сойду. Спрашиваю: не с моим ли ты мужем, дорогая, была? А она говорит: нет, не с ним, а с тем самым Семеном, который сегодня приезжал. Во дает! И говорит: не понравилось!
Я сразу представил себе хрупкую, нежную, миловидную Леру в объятьях нескладного, костлявого увальня Семена, и меня передернуло. Может, неприятно и обидно стало оттого, что она оттолкнула в свое время меня, а может, оттого, что он мне так антипатичен – я не мог смириться с мыслью, что Лера поступила так безрассудно. Я понимал, что никакой любви, никакого влечения и душевной близости между ними не было и нет. Он был просто-напросто другом их семьи, и именно это – бездушность их отношений – особенно покоробила.
Я вспомнил, как один мой знакомый, ныне уже покойный литератор, прочитав мой старый рассказ «Метаморфозы», стал укорять меня в бездушии и цинизме, приведя в пример давнюю реально происшедшую историю любви очаровательной, тонкой женщины и отвратительного, мерзкого типа – её мужа.
Он писал:
«Она была самой, наверное, красивой и обаятельной девушкой Лисичанска. В те далекие шестидесятые, когда мы еще почти не знали телевизоров и все вечера коротали возле клубов, она как-то резко выделялась из всей массы беззаботной и наивной девчуры. И мы все до единого были тайно и бесплодно влюблены в неё, но никто, повторяю, никто, не смел даже плохого слова сказать о её гадком и препротивнейшем муже-мяснике, обладавшем этим бесценным сокровищем».
Я сразу вспомнил строки моего товарища и подумал, что прекрасная сказка о красавице и чудовище вечна и вечно, сталкиваясь с этим явлением в жизни, мы будем задаваться риторическим вопросом: отчего так манит к себе уродство красоту, а разнузданность – наивность? Что хочет она почерпнуть для себя в этом болоте? Или сделать страшное не таким ужасным, а распущенное – одухотворенным? Но Лера! 
Я не мог успокоиться. Я должен был презирать её, ненавидеть, хотя и понимал: уступи она мне, а не Семену, я, как последний негодяй, воспользовался бы её доверчивостью в полной мере…
Через две недели Вика напомнила, что должен приехать Виталик.
– Сходим? – спросила накануне выходных.
– Что-то не хочется, – честно ответил я. – Может, в другой раз?
«Пусть всё перегорит, – подумал, отвернувшись от Вики, – так будет легче…»