Виллор ВЛАДЛЕНОВ

Глава lll. Гастроли

Как оказалось, коллектив этот уже лет десять существовал именно как ВИА. Но из первого состава был только наш музыкальный руководитель - клавишник, аранжировщик и вокалист - Сан Саныч (Сандалыч). Именно он какими-то только ему ведомыми путями сумел раздобыть дефицитнейшую в те времена импортную аппаратуру и инструменты. Поговаривали, что он покупал их напрямую у руководителей столичных ВИА, которые привозили всё это из заграницы, находясь там на гастролях. А потом, использовав какое-то время, перепродавали аппаратуру периферийным музыкантам, а себе покупали новую и ещё лучшую. А уж как Сандалыч выбивал большие деньги на всё это музыкальное добро, никто даже не догадывался... Да это и не так важно, главное, что всё необходимое было.
Сама репетиция долго не длилась, ибо коллектив был давно спетый и сыгранный. Прошлись по репертуару, исполнив с полдесятка задорных комсомольских песен и разучили новую про какого-то оленя, которого солистка Эля зачем-то просила увезти её в некую страну оленью... Хохмач Витёк (Валет) тут же обыграл забавное словосочетание "Эля оленья"... Поржали да и разошлись до завтра, а на послезавтра уже наметили выезд на концерт в один из подшефный совхозов, где был вполне современный ДК со зрительным залом на двести посадочных мест. Ну а пока не лишним будет рассказывать об участниках славного коллектива, в который я временно и, судя по отсутствию в мой адрес замечаний, вполне успешно влился.
Руководил им, как я выше заметил, солидный Сан Саныч, можно сказать, уже пожилой дядька лет сорока. Как оказалось, он до 35-ти лет делал с разной степенью успешности свою музыкальную карьеру: окончил музыкальную школу, музучилище и даже поступал в консерваторию, но с этим что-то не заладилось (говорят, ревнивая жена запилила). Потом много лет где только не работал, начиная от ресторанов и заканчивая филармоническими коллективами... В конце концов жене его надоели все эти бесконечные гастроли благоверного и она велела ему остепениться и быть в кругу семьи, где уже подрастало двое детей. Вот и оказался наш Сандалыч в нашем вузе, где он сразу же взялся за реорганизацию едва заметного тогда институтского ВИА. Дал ему звучное название, раздобыл классную аппаратуру и инструменты, подобрал коллектив и актуальный по тем временам репертуар. И все пять лет, пока он учился, ансамбль под его руководством неизменно побеждал на всех региональных и даже республиканских конкурсах, был участником всех массовых мероприятий не только нашего института... Поэтому, учитывая такие заслуги Сан Саныча, его после защиты диплома оставили на одной из институтских кафедр, где он, похоже, только числился, а основная его деятельность по-прежнему была связана с ВИА "Трубадуры" (местные хохмачи, разумеется, сразу же переиначили это название на "Труба с дуру"). Но не менять же его из-за этого.
Солистом ВИА в тот период был - статный брюнет, вечно хмурый (по причине всегдашней серьёзности) Пётр Пашкевич, с логичным прозвищем - ПашА (но чаще - Футляр). А как иначе называть, если он на людях всё время был в тёмном костюме, белой рубашке и при галстуке. Видать, его тогдашний статус требовал именно такого, как нынче говорят, дресс-кода. Ведь он, будучи студентом всего лишь второго курса, уже состоял в партии (в те времена - единственной) и был председателем факультетского профкома. Большая шишка, понимаешь.
Наш ударник - хохмач и балагур Витёк, по прозвищу Валет. Он и вправду внешне напоминал пикового валета - длинноволосый, такой же масти и с шикарными чёрными усами. Витя был типичным "слухачом", то есть, не зная нот, барабанил "на слух". И, надо признать, у него это здорово получалось. Причём настолько, что даже профи редко уличали его в лаже. Он поступил в институт уже после армии, где лихо пробарабанил все два года в музроте. Единственный его недостаток (хотя сам Валет наверняка так не считал) заключался в том, что он активно стремился наверстать, скажем так, всё упущенное армейским воздержанием... На его сленге это значило - пощупать местных...То бишь завести мимолётную интрижку с непременно грудастыми (бзик был у Вити такой) местными барышнями... И если он со сцены замечал такую в зале, то не сводил с неё своих карих глаз-буравчиков и так увлекался, что порой ненароком сбивался с ритма, учащая его... В такие моменты Сандалыч делал грозные глаза и зыркал ими в сторону не к месту раздухарившегося Валета, который, видать, очень уж хотел поскорее закончить концерт и спуститься в зал со своими выстраданными желаниями... Впрочем, понятно, какими... И, похоже, в этом ему неизменно сопутствовал успех, ибо возвращался он в автобус с видом кота, от пуза наевшегося сметаны... А наши шутники донимали его: ну что, мол, Витёк, теперь-то хоть с ритма не сбился? На что Валет неизменно отвечал: дескать, не переживайте, чуваки, всё тип-топ! Одного мы так и не смогли понять: как это он умудрялся сокращать сценарий очередного своего гастрольного адюльтера до каких-то в среднем полутора - двух часов, пока мы перемещали аппаратуру и инструменты в автобус, переодевались и иногда ужинали с щедрым и благодарным местным руководством, которое бывало на концерте. Мало того, Валет наш был таки козырным, ведь ему за все эти его шалости местные казановы ни разу даже фейс не начистили, а то бы ходить ему квазимодой... Талант, что ни говори!
Вокалистка ансамбля - красавица Элла (Эля) Виноградова. Ах, эта Эля! Сколько же ночей я не спал, грезя о невозможном (впрочем, как потом оказалось - не таком уж и невозможном...). Миниатюрная улыбчивая сероглазка с длинными слегка вьющимися светло-русыми волосами. Звонкоголосая и смешливая, с неизменными искорками сияющих глаз. Она приехала откуда-то из глубинки, успев закончить не только музыкальную школу по классу скрипки (и как только её угораздило!), но и первый курс культпросвет училища. А пела она всегда - и в детском хоре, и во взрослом коллективе местного ДК. Говорила, что не раз её, как победительницу региональных певческих конкурсов, приглашали и в профессиональные коллективы, но строгие родители старой закалки не отпустили. Надо, мол, настоящая профессия. Вот так она, послушная дочка, и оказалась в нашем вузе вместо своего кульпросвет училища. В ансамбле она пела уже три года и былая провинциальная наивность постепенно улетучилась.
Звукооператор Жора (просто Жора) был мастером на все руки: мог и аппаратуру любой сложности настроить и при необходимости починить без всяких инструкций и схем, мог и подсобить Петровичу - водиле нашего уже видавшего виды "Пазика" (автобус ПАЗ-3205), неведомого года выпуска. Многое ещё чего мог наш Жора, включая организацию "неформальной части" наших гастролей, включающую в основном подарки в виде весомых даров нив и садов с бескрайних колхозных угодий... Гиперактивный Жора всё порывался присовокупить к этому и живность в виде кур и гусей, но бОльшая часть коллектива была категорически против присутствия в итак стеснённом пространстве "пазика" ещё и каких-то пернатых. И только Валет, неизменно оставаясь в меньшинстве, поддерживал эту смелую инициативу хозяйственного Жоры.
Был ещё один участник нашего ВИА, совсем уж странный тимус - Толик Разбойник (а как иначе, если фамилия его Соловей). Был он небольшого роста, но этакий крепыш с вечно розовым лицом и плешью, уже явно проявившуюся на его светловолосой голове. Я всё никак не мог понять: у него такой цвет лица от природы, от портвейна к бутылке с которым он то и дело прикладывался или от натуги, ведь дуть что есть силы в саксофон, на котором этот Толик виртуозно играл, как по мне, дело не из лёгких... Хотя лёгкие этот процесс, видимо, развивает... И была у Толика Разбойника одна малоприятная для окружающих черта: как напьётся после концерта, начинает искать себе приключения... То к местным пристаёт с какими-то невразумительными домоганиями (благо, никто его при этом не понимал, поэтому и не били особенно), то начинал бегать по окрестности, пугая мирно пасущихся коз и гусей... В общем, пока из него хмель не выходил, приходилось всем его ждать или ловить, если надо было срочно ехать на базу. И только неугомонный Валет радовался возможности продолжения своих сексуальных гастролей... А выгнать из коллектива этого Толика было нельзя. И дело состояло не в том, что он был классным саксофонистом и лауреатом даже какого-то Всесоюзного джазового фестиваля, а в том, что этот Толя Соловей-Разбойник был племянником декана одного из факультетов нашего института. Стало быть, фигура хоть и мелкая, но неприкасаемая. А трезвым, говорят, он был безвредным. Не могу судить, ибо трезвым его я никогда не видел. Правда, и был я в коллективе недолго - всего-то два с половиной месяца... Да и меня Толик, судя по его вечно блуждающему взгляду, за это время, похоже, так и не заметил... А с остальными участниками ансамбля у меня сложились вполне позитивные отношения. Хотя все они были старше меня и относились ко мне, первокурснику, несколько снисходительно, но никакой музыкальной "дедовщины" не было. Валет после своих лямурных похождений любил пропустить втихаря стаканчик-другой сухого винца (чаще - "Ркацители") и мне всё предлагал: давай, мол, малой, (или - "басяк", так он почему-то называл бас-гитаристов), опрокинь стакашку! Но я чаще отказывался, не нравилось мне это пойло, да и опасался порицания бдительного Сандалыча.
Да, был ещё Люсик, великолепно играющий гитарист, исполняющий как аккомпанемент, так и сольные партии. Его в авральном, как и меня, порядке Сандалыч ввёл на замену ушедшего в академку студиозусу, который до этого три года был гитаристом ансамбля. Но этот Люсик (как его называл Сан Саныч, а следом и мы) вообще не был студентом, а был молодым преподом в музыкальном училище. И просто коллегиально откликнулся на просьбу нашего руководителя помочь в безвыходной ситуации. Этот виртуоз не нуждался в репетициях, он мог играть с листа. Приезжал на своей легковушке незадолго до концерта со своей гитарой и нотами. Быстро настраивал инструмент, подключался и "вуаля!" - вот вам соло и ритм гитарист в одном лице и во всём своём великолепии... После концерта вежливо со всеми прощался и тотчас уезжал восвояси на своём авто, уже под завязку стараниями неутомимого Жоры, загруженном местной сельхозпродукцией.

Глава lV. Шизгара

Надо ли говорить, что эти шефские концерты неизменно проходили на "ура!". В многочисленных (тогда ещё работающих) сельских клубах и Домах культуры нас с восторгом встречали и местная публика, и наши же студенты. И это с учётом того, что партком и профком в лице того же Футляра зорко следили за соблюдением ранее утверждённого всеми инстанциями репертуара. А молодёжи, конечно, хотелось другого... И если местному руководству удавалось договориться с Сандалычем (а это было сложно по той причине, что дома его ждала Маргарита, болезненно ревнивая жена и любое промедление с возвращением рассматривалось ею как ЧП). Но порою местные руководители (по подсказке всё того же Жоры-хитреца) сами звонили ревнивице на домашний телефон и объясняли ситуацию... И зачастую это срабатывало. Главное, чтобы звонил непременно мужчина. И тогда, получив разрешение, мы оставались на второе отделение, где уже могли играть вольный репертуар и на заказ местной публики. Надо ли говорить, это второе отделение разительно отличалось от официального первого и организовывалось уже в виде танцевального вечера в стенах тех же клубов и Домов культуры. Тут главное было сплавить куда-нибудь доставучего Футляра с его репертуарным списком дозволенного. Нашли простой способ: пронырливый Жора, нюхом чуя подпольную продукцию, быстро организовывал бутылку местного первача, коим принимался щедро угощать благодарного за это Толика-Разбойника... А после первого стакана как бы мимоходом сообщал захмелевшему Соловью, что Футляр, дескать, критично отозвался о сегодняшней игре нашего именитого саксофониста... Всё! Дело было сделано. После наспех выпитого второго стакана самогона, наш Соловей-Разбойник срывался с места и убегал на поиски Футляра. И если находил, разборки с ним могли длиться часами... Говорят, иногда дело доходило до мордобоя... А нам того и надо было. Наш ретивый контролёр сам оказывался под навязчивым контролем настырного правдоруба в лице захмелевшего и агрессивного Толика. А мы могли отвести душу, исполняя то, что ей угодно на импровизированных вечерах танцев. И тогда Сан Саныч с неподдельной печалью в глазах пел битловские баллады, вызывая потоки любовных флюидов у танцующих в полумраке клубных залов парочек... Красавица Эля, будучи признанной звездой нашего института, только изредка и лишь по настроению принимала участие в таких заказных мероприятиях. Исполняла пару песен из репертуара Понаровской и уходила за кулисы читать романы. Она вообще была, как мне казалось, романтичной натурой. Поэтому, наверно, и угощала меня леденцами, спрашивая при этом: "Ну что, малыш, сладенького хочешь?" Я краснел, но принимал барбариски, хотя в душе несколько обижался, ведь она всего-то на пару-тройку лет была старше меня, а я для неё почему-то - малыш... Видя мои страдания, сердобольный Сан Саныч предложил мне на выбор исполнять несколько песен на таких танцевальных вечерах. Надо сказать, что вокалист из меня был неважнецкий, но усилиями нашего универсального Жоры, голос мой на фирменной аппаратуре звучал весьма прилично. Тем более, что мимо нот я не пел, а пел вполне гладко... Поэтому под «Ob-La-Di, Ob-La-Da» в моём исполнении местная публика вперемежку с нашими, понятное дело, хмельными студентами лихо отплясывала, нередко требуя на бис: "Обладу давай!" И мы давали... И не только "Обладу", но и феноменально популярную в те годы "Шизгару". Хотя никая это была не "шизгара", а - "Venus" ("Венера") всемирно популярной в те годы голландской группы "Shocking Blue". А "шизгара" — это лишь слуховой обман, искаженная славянским восприятием английская строчка "She's got it". Но эти детали тогда, понятное дело, никого не интересовали. И эту "Шизгару" мы, бывало, исполняли по пять раз подряд... Но это лишь в том случае, если на танцы оставался гитарист Люсик. Ибо без ритм и соло гитары там, если кто помнит, никак. Да и без женского вокала не обойтись. Поэтому приходилось уговаривать нашу капризулю Элю оторваться от чтения и идти на сцену - "нести культуру в массы". Она почему-то не жаловала зарубежную эстраду, отдавая предпочтение советской (да, была и такая). Поэтому временами отказывалась исполнять на бис, хотя разгорячённая публика неистовствовала: давай, мол, шизгару! И вот в один из таких моментов на сцену поднялась такая вся из себя девчуля в явно импортной короткой юбчонке из замши и в полупрозрачной блузке. Она не колеблясь подошла к малость ошалевшему от происходящего Сандалычу и что-то негромко сказала ему. Он только кивнул головой и дал ей свой микрофон (чего никогда не делал).
Да мы и сами несколько опешили, ведь не каждый день кто-то мог вот так запросто оказаться с нами на одной сцене... 
Девчуля же уверенно заняла место у микрофонной стойки нашей уже упорхнувшей за кулисы звёздочки, Сан Саныч объявил: "Венера" и дал нам отмашку, мы привычно и слаженно вступили... А потом, потом началось нечто невообразимое: голос у, как мы думали, сельской девчонки оказался куда сильнее и выразительной, чем у самой Маришки Вереш - той самой знаменитой солистки "Шокин блю". Наша новоявленная вокалистка уверенно и точно вела свою сложную партию, потряхивая шикарной гривой каштановых волос, её зелёные глаза сияли и искрились, стройные ножки двигались в такт энергичной мелодии... Мне сбоку всё это было хорошо видно, но каково же было нашему Валету, который со своей ударной установкой располагался сзади... На него было страшно смотреть: чёрные усы топорщились, лицо покрылось испариной, взгляд был напрочь прикован к ножкам нежданной солистки... Наша Эля удивлённо выглядывала из-за кулис, в проёме клубных дверей появился Толик Соловей с таким же, как у Эли, удивлением в глазах, откуда-то из кустов объявился и прятавшийся там до этого момента Футляр... Публика сотрясала ритмичным топаньем стены сельского клуба... Надо ли говорить, что "шизгара" в этот вечер исполнялась бессчётное количество раз... В конце концов, когда завклубом уже начал с опаской подглядывать на потолок, Сан Саныч велел исполнить задушевную композицию "Клён"... Публика заметно успокоилась под чарующую мелодию популярного "медляка"... Вечер подошёл к концу и молодёжь устало потянулась на выход... Сандалыч восхищённо поблагодарил Жанну (как оказалось, так звали певунью), а очарованный её вокалом Люсик, сходу предложил ей поступать без экзаменов в его музучилище, причём сразу на второй курс. Но Жанна ответила, что уже учится на третьем курсе консерватории... И только я да Валет ни о чём не расспрашивали Жанну и ничего ей не предлагали. Хотя, судя по отрешённому виду нашего ударника, ему было что предложить этой длинноногой красавице... Но не в этот вечер... Я и вовсе не подходил к столичной фифе (которая, как она сама рассказала, приехала к бабушке в гости). Хватит с меня "малыша" и от Эли... К ней я и пошёл за кулисы, где Эля, уже переодевшись, грустно сидела с захлопнутой книжкой на коленях.
- Что, малыш, небось, сладенького захотел? - тихо спросила она. - А нет ничего, сама всё сгрызла... В первый раз не наша талантливая красавица купалась в лучах славы - пусть и районного масштаба, но всё же... И я, сам того не ожидая, легонько провёл рукой по её шелковистым волосам... Эля неспешно встала и, не закрывая своих серо-голубых глаз, медленно меня поцеловала... Время словно замерло...
- Хороший ты парень, Владик, вот только совсем ещё малыш.
Хотел было я возразить, да вспомнил, что мне, действительно, пока всего лишь шестнадцать лет. А семнадцать будет только в конце сентября...
- Ладно, давай, собираться. Петрович уже заходил, поторапливает.
Сборы наши - дело нехитрое: сложили в кофры - я сценический костюм, Эля - свои сценические платья и микрофон. На сцене ещё оставалась моя бас-гитара, за ней я и пошёл. Зал к тому времени уже опустел, на сцене царила обычная суета: Жора деловито сворачивал аппаратуру, Сан Саныч зачехлял свой синтезатор, грустный Валет отрешённо двигал барабаны... Вот только Жанны и Люсика уже не было. Он, надо полагать, только из вежливости вызвался её подвести на своей легковушке... Потому и грустил наш пиковый Валет... Я же, поместив гитару в кейс, быстро отнёс его и свой кофр в "Пазик", потом вернулся, чтобы помочь Эле с её вещами. Было уже поздно, Петрович незлобно бубнил: беда, мол, с этими артистами, вечно домой за полночь возвращаться приходится... Эля заняла своё привычное место у окна на первом сидении, где меньше укачивало. Я же пошёл помочь Жоре с аппаратурой, которую надо было ещё перенести в автобус. После официальных концертов этим обычно занимались наши же студенты, для которых мы, собственно, в большей мере и выступали. Надо же было как-то скрасить их трудовые будни на бескрайних колхозных угодьях. Вот и они в ответ помогали нам с выгрузкой и погрузкой таки тяжеловесной аппаратуры... Но после танцев изрядно разомлевшая нашими стараниями публика, разбившись по парам, стремилась найти уединение в богатых на укромные места окрестностях... Поэтому добровольных помощников не оставалось, вот и приходилось самим таскать громоздкую аппаратуру и инструменты. На институтскую базу, соответственно, добирались совсем поздно... Дороги-то были не везде в надлежащем виде. Тогда наш "пазик" то и дело нещадно трясло и клонило из стороны в сторону, а предпенсионный Петрович чертыхался и давал зарок - никогда больше! Правда, при этом не уточняя - что именно. Видимо, каждый раз обильная "трофейная" сельхозпродукция удерживала его от этого загадочного "никогда больше!". Да и нас, самодеятельных артистов, он всё же любил и сочувствовал: мол, надо же какие молодцы! Успевают не только учиться, но и петь. А руководство, дескать, не может для нас выбить приличный автобус, вынуждая трястись на такой развалюхе... Но технику свою Петрович, хоть и поругивал, но содержал в образцовом порядке. Внутри и снаружи всё вымыто и вычищено, мотор отрегулирован, баки заправлены под завязку и всегда в багажнике масса запчастей на все