М. Гончарова
 КОРОЛИ, ПУШКИН И ДВА КАПИТАНА

Все придумано.
Местами.
 Остальное — правда.

Нет, город, где мы живем, уникален. И вот почему.
Через наши места всегда, слышите, всегда проходила дорога из России в Европу и наоборот. Торговый и пассажирский пути. А так же из России — в Молдавию, в Румынию, к Черному морю… Через наш город проходят все эстафеты, марафоны, автопробеги и олимпийский огонь. И все, кто едет через наши места, любуются в окошко и думают, слушай, вот это да! А дай-ка задержусь тут ненадолго, что-то мило мне тут… И это ненадолго растягивается надолго — на века.
Раньше еще национальность местного жителя можно было различить по национальным чертам или обычаям. А сейчас – куда…. Все перемешалось, люди разных национальностей научили друг друга хорошему. Научили своим традициям и обычаям: строить, готовить еду, петь, наряжаться, принимать гостей, хорошим манерам, отмечать национальные праздники, а главное, радоваться жизни. Словом, глобализация на отдельно взятой маленькой территории, в отдельно взятом маленьком городе
*
Например, наши местные очень любят работать. Ну прямо как муравьи, особенно, строить и облагораживать. А потом идти вечером с работы и любоваться тем, что в его доме окна больше, забор выше соседского на пять сантиметров, плиточка во дворе аккуратнее положена, деревья растут быстрее, хотя посажены в одно и то же время, куры, гуси и собаки дисциплинированнее.
Вот вы, когда отпуск берете, что делаете? Покупаете шлепанцы, шорты, купальник, сборник кроссвордов. И на моря. А наш человек – что? Он берет отпуск и, не мешкая, немедленно покупает себе цементу целый грузовик, а то и два, кирпичей гору, досок, бревен и других стройматериалов и сооружают дом.
Вот, допустим, отпуск, купили они все для новой стройки. Вечером ходят-ходят вокруг этого богатства нетерпеливо, потирают руки в нетерпении и прямо душа вибрирует: — От порабо-о-отаем! Ну и порабо-о-отаем! Скорей бы утро!
И, что таить, бывали нередкие случаи, что человек срывался, да, срывался, не выдерживал такого напряжения… и начинал работать ночью. Утром соседи вставали, а у него уже опалубка готова под новый дом, а сам сидит растеряный и виноватый, но счастливый. Родственники и соседи ему, ну что ж ты, Федя, ты ж обещал, что мы к тебе поработать придем, ну ты же обещал! У нас же совсем дома работы не осталось! Как ты мог?! Обижаются… Ищут, где бы еще поработать, пока отпуск…
Да, наконец, выстраивают дворец, терем, такая красота неописуемая, дворик плиточкой, цветы везде. А сами всей семьей поселяются в крохотной времяночке рядом с новым домом, затаиваются и ждут, выглядывая регулярно в окно, не идут ли к ним гости. А как только гости во двор, они свой новый дом нараспашку – Нате! Заходите! Любуйтесь! Будьте как дома! Вот какая красота!
Потом им надоедает, и никак нового отпуска дождаться не могут, чтоб еще один дом построить или новый колодец выкопать, или бассейн…
И так у нас все. А национальность, верней, корни можно определить только когда напиваются. Вот тогда где-то на рассвете можно услышать песни на разных языках, бабушкины и дедушкины протяжные и тоскливые песни…
А имена у нас! А фамилии! Музыка, просто музыка:
Роберт Аиоани… Амина Аиэрини… Марк Подурару… Дохлый Роман… Что? Фамилия такая, Дохлый Роман Васильевич, заведующий клубом… Что вас удивляет? "Аиэрини” вас не удивляет, а "Дохлый Роман Васильевич заведующий клубом” удивляет. А вот пара молодоженов – Марин и Романа. Ничего я не путаю! Он – Марин. Она – Романа. Да, что хотят, то и делают. Есть даже Ричард и Джон. Джоник Шишерак. А папа его Флориан. Флорий… Джон Флорианович Шишерак. А? Как? Прямо радуга из звуков, водопад, ветер весенний!
Как-то в горах слышала, как из хаты женщина высунулась, пышная, в кораллах на шее, сорочке вышитой и босая, на крепких ногах. Роскошная. И зычным голосом завопила:
— Ричардэ! Анжелико! Йдить варэныкы йисты!
А Ричард и Анжелика ей в ответ:
— Зарэ! (То есть, сейчас)
Это лэмки. Такая есть народность у нас в горах, лэмки.
А пару лет назад вообще семья турков по соседству поселилась. Хорошие предприимчивые ребята, лаваш армянский пекут, хачапури грузинские, лепешки узбекские, французские круассаны, прибалтийский хлеб с изюмом, интересовались, не знает ли кто технологии выпечки мацы…
Влились в нашу культуру очень быстро, друзей завели, выпивать научились… Затейники…
Звонит один из них к нам домой, говорит так витиевато:
— Здравствуй в веках, Марианна-ханум, свет очей твоего мужа уважаемого Аркадия Кузьмича, да продлятся дни его за то добро, которое он для нас сделал, когда добыл нам секрет выпечки молдавского калача!
— Марианна-джаным, а сын твой, Даниил-бей, дома е-е-есть? Это Адам звонит, скажи, звонит, чтобы спросить его что-то важное, только не приставай с расспросами, не для твоих глупых ушей, женщина…
Адам – значит, по-турецки, человек.
*
Да… Чудное, загадочное место… Теплая и щедрая земля, столько красивых талантливых людей миру подарила. А сколько знаменитостей посетило эти места и оставили в нашей истории свой след…
*
Ну вот, например, дороги…
Король Румынии Фердинанд из династии Гогенцоллернов – Зигмарингенов со своим внуком кронпринцем Михаем объезжали задворки своего королевства. И вот, карета — колесом – хруп! — и застряла в огромной непросыхающей луже — с неподдельной гордостью вспоминают наши старожилы. И тогда его величество распорядился проложить здесь у нас хорошие ровные дороги. Правда, с того времени этими дорогами никто всерьез не занимался… Но дороги – это благодаря Румынским королям.
*
Наши таланты – от Пушкина. Что — ха-ха?! Чего — ха-ха?! Кто придумывает?! Я придумываю?! Говорю же вам, от Пушкина Александра Сергеича таланты наших людей! Конкретно, людей в Красноильском районе Черновицкой области. Рассказываю…
Когда Александра Сергеевича выслали в Кишинев — а дорога тогда из России в Молдавию была одна! кстати, плохая дорога, грунтовая и пыльная, еще не облагороженная румынскими монархами — именно по этой дороге как раз и ехал Пушкин в ссылку, возможно даже проезжая как раз мимо того места, где течет речка Ракитнянка, стоит сейчас дом, из окна которого я в данный момент смотрю на дорогу. Он проехал по нашей области и тоже оставил свой след в истории здешних мест. Нет, ну вы меня удивляете, ну какой след мог оставить Пушкин Александр Сергеевич?! Ну? Ну-у?! Потомков конечно! Потомков оставил своих Александр Сергеевич, вот кого!
Есть одно село здесь, называется Паланка. Это рай, верите? Оазис! Там люди все в основном смуглокожие, курчавые, низкорослые и темноглазые. Но даже не в этом их особенность. За что бы человек из Паланки не взялся, все у него получается талантливо. Стихов не пишут, нет, не скажу, стихи — нет, чего врать-то… Но дома строят, колодцы с минеральной водой выкапывают, сады сажают, из бисера плетут, песни поют, новую технику изобретают, вышивают, мебель делают, рисуют… И что удивительно — пьют мало. Так, вина чуть-чуть, говорят, чтоб сердцу было веселей. И даже говорят, что в сельсовете испокон веков на стене за председателевой спиной висел портрет не великого вечно живого Ленина, не глубоко уважаемого и легитимно возлюбленного советским обществом Леонида Ильича, а Пушкина Александра Сергеевича. И когда приезжие инспектора делали замечание, мол, что за своеволие, почему повесили портрет великого русского поэта Пушкина Александра Сергеевича, он что вам дедушка ваш что ли, что вы его тут вот повесили… А председатель отводил глаза и уклончиво загадочно:
— Ну как… Ну-у… Это…
Вот в других местах народ как-то еще, может, и ленился работать, чтобы «жила бы страна родная, и нету других забот», а здесь на вопрос строгого инструктора райкома партии Скоробогача В.В., который ничего не умел другого, только пальцем с трибуны угрожать (и где их на это учили-то, слушайте, а? вот загадка!): «А работать кто будет, Пушкин что ли?!»
Все Пушкины:
— Конечно, а кто же еще?!
И сливались в едином порыве, испытывая подъем от принадлежности к великому поэту, и работали, потому что кому же работать, как не Пушкиным, правильно?
А как было… Значит, ехал-ехал Пушкин, а в Красноильске остановился ночевать у местного головы красноильского. И ведь предупреждали его, этого начальника с усами, мол, дочку спрячь, Мыкола Игнатич, ховай паненку свою, бо знаем мы этого Пушкина, охальник он, не успеешь оглянуться, и все!…
А Пушкин ни сном, ни духом, у него и настроения-то — ноль, даже девушки не радуют совсем, потому что главное что? Не пишется. Сидит невеселый такой, а дочка начальника любопытная сама пред его очи черные, Александра Сергеича, явилась, разодетая, сорочка ручной выделки и вышивки, все как полагается, румянец во всю щеку, ресницы мохнатые, конфузливая, ленточка, коса… (Нет, а кто бы не предстал, когда случай такой раз в сто лет — Пушкин у тебя в доме — нет? Я бы — да!)
Пушкин (слабеньким голоском печальным): — О-о… Барышня…
Девушка: — Здрассссьте… пан Пушкин…
Пушкин: — Честь имею…
Ну?! И согласитесь, разве после такого можно устоять?!
Словом, Пушкин на следующее утро уехал, изрядно оживившись, а девушкин папенька, разгневанный, через несколько месяцев по быстрому выдал дочь за управляющего своим имением и выслал в ту самую Паланку, а еще через некоторое время там появился на свет смуглый чернявый хлопчик с точеным носиком. И что-что?!
И пошло-о!
*
Нет, Пушкин про наши места не писал… Не успел — ноги уносил. У наших местных хлопцев нравы суровые. Но зато другие писали. Например, революционно настроенный Джон Рид, основатель коммунистической партии США. Что его к нам занесло, зачем — искатель приключений на свою голову. Переплыл к нам через Прут. То ли на лодке, то ли на пароме. Когда я была октябренком… Ой, это долго объяснять, нас было много и мы были внучата Ильича. Ну то есть нас временно усыно… удоче… увнучил Владимир Ильич Ленин, который умер, но был живой – и это тоже такой фокус, опять очень долго объяснять. И вообще, именно этот факт меня несколько напрягал в детстве, этот его сомнительный статус и неистовая патологическая симпатия к детям. Да. Когда я была октябренком, к нам на сбор приходил даже внук того дяденьки, который был другом того другого дяденьки, который Джона Рида и его друга художника Бордмена Робинсона через Прут нелегально перевозил. Вообще-то, никто не знает, был ли то на самом деле Джон, потому что через Прут нелегалы бегали туда-сюда по разным надобностям. И вряд ли этот иностранец полез к лодочнику знакомиться: Разрешите, мол, представиться. Я есть американский журналист Джон Рид, тот самый который будет написа-а-ать «10 лет, потрясшие мир» и тем самым прославится на века. Или, например, показывал свое журналистское удостоверение. Вряд ли, потому что Джон говорил только по-английски, а паромщик — то ли по-румынски, то ли по-украински.
Но он, лодочник-паромщик, и решил для себя через много лет, что это и был тот самый Джон Рид: Он, этот дед, потом диктовал свои воспоминания журналисту Пете Залучанскому, мол, да, эти двое прогрессивно настроенных американца по секрету сказали, что специально направляются в таинственную страну Федора Достоевского и Владимира Ленина через край Михая Эминэску и Софии Ротару. Хотя, может, тут и Петя приврал по необразованности.
— Ой, — завопил дед-паромщик в 1939 году, глядя в первую советскую на нашей территории газету — так то ж он, Джонни, я ж его узнал, хлопцы!!! Это я его перевозил через Прут в глухую и безлунную ночь в марте 1915 года! И я тогда предложил показать им тут самую лужу, где застрял король Румынии Фердинанд и его венценосный сын Михай. Они, эти американцы, мне еще значок подарили. И жвачку!
Ой…Тут я, наверное, путаю, но в целом все — правда.
И этот дедок долго еще пользовался своим особыми привилегиями, например, стригся в цирюльне без очереди, потому что он переправлял того, кто кремлевского мечтателя Ленина видел, и жену его Крупскую Надежду в очень грубых неженственных башмаках желтой кожи…
Короче, перевез этот дяденька ночью американцев через Прут, а утром Джон и Робинсон стали искать какой-нибудь отель… А какой им у нас отель?! Откуда?! Какие у нас отели здесь в маленьком приграничном городке, если даже бордель и тот один был, а уж отелей и даром нету. И тогда Джонни с другом поселились в этом самом борделе у мадам Цыбульской в центре города. А что делать, спать-то где-то надо. А потом, кстати, у нас на здании типографии висела долгое время мемориальная доска: «В этом доме останавливался Джон Рид» Умалчивая скромно, о том, то в это доме кроме постояльца Джона Рида обитала и трудилась в поте лица и тела целая бригада пышных красоток. А хозяйка борделя мадам Цыбульска помимо основного вида деятельности, еще разводила на продажу индюшек, и огромная стая этих истеричек моталась под окнами с диким клекотом, гиканьем, топотом и шуршаньем и мешали отдыхать легенде октябрьского переворота. Именно он, Джон Рид, увековечил нас в веках. Описывая свое путешествие, рассказывая о наших прекрасных местах: о полях, виноградниках и садах, о грязных поросятах, праздно шатающихся по центральным улицам, о длинных канавах вдоль мостовых, о многочисленных лавках, где продавались самые необыкновенные вещи и о людях, которые гордятся своими историческими лужами и носят живописную вышитую одежду..

Да, немало людей здесь бывало...
Но несмотря на то, что места здесь красивые и щедрые, для некоторых они все же роковые… Как, например, для премьер-министра Павлика… Нашего премьер министра, но при этом гражданина Панамы, как потом выяснилось. Вот казалось бы, где мы, где Панама, где премьер-министр, а как-то все совпало и срифмовалось.
Это для вас для всех этот его приезд тогда был объявлен официальным визитом. А тут не для всех все было однозначно.
*
Эти вагоны прибыли на таможню, чтоб заграницу ехать. Вагоны с бревнами. А на таможне у нас служил капитан по фамилии Типа. Его, конечно, все называли Типа-капитан. Он очень обижался, но у людей по-другому не получалось. А второй капитан по фамилии Токатан с ударением на последний слог, был другом Типа-капитана. Его конечно называли не капитан Токатан, а капитан Токо так. И он в свою очередь совсем не обижался. Высоченные оба, Типа-капитан и капитан-Токо так, молодые, красивые, стройные подтянутые как тополя пирамидальные, крепкие и страшно принципиальные. Решили добиться справедливости на отдельно взятом участке границы, и не пропускают бревна, вагоны эти с лесом, не пропускают и все, Говорят – нет, лес этот не пройдет.
Типа-капитан говорит: — Бумаги – липа. А лес – сосна. Вековая, наша украинская, не пропустим заграницу. Мы, что, не понимаем, в чем тут дело типа?! — иронизирует Типа.
— Токо так! — подтверждает бесстрашный красавец капитан Токо так.
Этим капитанам на ушко – мол, ребята… эт самое… ну это… вы чо в самом деле? это ж важного лица лес…
— Тю! – отмахиваются капитаны, — подумаешь, нам все равно. Вор он, это ваше важное лицо, а вор должен, сами знаете что!
А им опять по-хорошему, он не вор, ребята, он премьер министр.
— Ну так тем более, — отвечают капитаны, — наше дело — служба государева, ясно вам?…
Нет, ну правда, вот вы бы что сказали, если бы вам велели пропустить заграницу наш родной многовековой убиенный лес в пользу одного махинатора и его семьи? Если бы меня спросили, что я думаю по этому поводу, я бы ответила! Я бы, знаете, как ответила бы?! А вот так:
— Ну ничего себе!!!
Токо так!
Думаю, и ваша реакция была бы такая же, а может и поперченей. Ну, типа…
Словом, Павлик оформил себе официальный визит, якобы в наши неспокойные края, а на самом деле ехал приторговывать. Спер где-то бревна и ехал впаривать их соседней державе. А из соседней державы тоже премьер мчится к границе, подпрыгивает, топчется, переминается с той стороны шлагбаума, шею тянет, не терпится ему побыстрее наше национальное богатство получить, перепродать еще какой-нибудь державе, а если конкретно, то нам же обратно, но в три дорога и слупить дивиденды…
Да, едет Павлик к нам, а тут аврал — дорожки красные раскатывают, бумаги складывают, поросят молочных режут, мостовые купают, кусты вдоль дороги подстригают, бордюры белят…
Явился — не запылился, великий комбинатор.
Заметьте, венценосные особы из Румынии в одной карете поместились, когда к нам ехали, Пушкин – вообще в пыльном шарабане почтовом, Карбышев, да, тот самый военный инженер Карбышев, он у нас много чего построил в молодости, вообще верхом ездил, а Павлик, потомственный крестьянин из села Карповка со свитой явился многочисленной … Такой кортеж, куда там королеве Великобритании. Павлик ее уже заранее победил и переплюнул, даже если она к нам и соберется, Елизавета вторая… (А что, Ваше величество, подумайте, вам понравится)
Мчится кортеж по дороге – конца не видно: автобусы с прессой, автобусы с артистами, машины сопровождающих, спецавтомобиль с личным врачом, оборудованием и целой бригадой, которая еду Павлика, кесаря нашего, будет пробовать, автобус с премьерскими шмотками на разную погоду, автобусы актива области, а впереди всех грузовик с песком. Нет, ну вообще, Павлик, сдурел, кому он нужен?! Это ж как надо не доверять нашему гостеприимству. Вот этот вот грузовик обидел нас всех больше всего. А впереди машины Павлика охрана бежит, как татарва несметная. И так их много, крепкие, выносливые. Эх, пацаны! Вас бы на поля – две недели угробили на вас всех, чтоб ваш хозяин свои манатки на таможне выручал, пшеница вот падает вся, приезжают тут всякие!
Они все разбежались, смотреть, откуда Павлику может грозить опасность, и нашли – из старого магазина напротив площади, где запланировано с народом встречаться, там на чердаке слуховые окна. Ночью нашли завмага, приволокли полудохлого от страха в магазин, еще полночи искали ключ от чердака, на чердак влез один из охраны и там сидел на протяжении всего визита, а завмагу велели хранить молчание. И тот во время встречи стоял у магазина бледный таинственный как разведчик Абель, ужасно гордый от возложенной на него миссии хранения государственной тайны о том, что на чердаке скрюченный ниндзя из премьерской охраны сидит с мышами и подсматривает…
Кстати, если бы Павлик умел читать знаки или в его кортеже был хоть самый завалященький Глоба, то он бы не мешкая, поторопился бы отсюда слинять, не дожидаясь рассвета. Но он целеустремленно ехал окончательно терять у нас свое доброе, но уже изрядно подпорченное имя. И потерял.
Словом, приехали в ближайшее село, оно практически на самой таможне стоит и с центральной площади как раз вертушка с лесом видна как на ладони…
И Павлик старался быть приятным, но у него плохо получалось. Знакомо как-то посверкивая очечками, вякнул, здравствуй, мой народ!!! А народ скептически в ответ: — Ну?
Павлик, растерялся, что ну?! что, ну?! Величавый такой, царственный, куда там королям, галстучек пальцами приглаживает, стоит колбасой, с носков на пятки качается. Нервно.
Актив областной с дополнительным воодушевлением подпрыгивает, башкой кивает, улыбается, народ взбадривает, а народ местный, он у нас с достоинством, знает, кто всех этих парнишек кормит, не особо себя утруждает приветливостью: Мерси — говорят — мы и не таким отказывали…
И тут на площадь корова вышла. (Вот тут абсолютная правда. Есть и фотография коровы на фоне премьер-министра и областного актива. Есть!) Ну вышла и вышла. А что? Красивая гладкая корова, черно-белая, голштинофриз, порода называется. Вышла, пожевала чего-то меланхолично, оглядела всех прилежно и ласково, кормилица, навахляла теплую дымящуюся кучку и побрела себе, легкомысленно помахивая хвостом, через всю площадь домой на вечернюю дойку…
Народ посмеялся пожал плечами и стал расходиться, чего ждать-то: дороги румынские короли оставили, таланты – Пушкин, дома – Карбышев, красоту и ум – предки, погоду – Боженька наш великодушный… Чего от Павлика ждать-то?
Да! А бревна — не, не отдали. Нет. Нам самим строить и строить. Лучше нам не мешать.
А Павлик вскоре был арестован.
Потому что, кто к нам с мечом…, поняли? Лучше не надо. Мы мирные. Но наш как его, бронепоезд, да? Ну типа… Тока так!