Александр Галькевич


Легкое, ни на что другое не похожее раздражение владело Семеновым каждый раз, когда он присутствовал на похоронах. А надо сказать, что в последний год это ему приходилось делать часто. Прямо мор какой-то прошел по его дальним родственникам. «К счастью, дальним», – с опаской думал Семенов и украдкой сплевывал через левое плечо, хотя ни в бога, ни в черта никогда не верил. Вот и на этот раз умерла тетка Светланы, его жены. Когда-то давно, еще до женитьбы, он со Светланой несколько раз был у нее в гостях, оценил уют обжитой ухоженной квартиры, неповторимый вкус домашних пельменей и бесподобного сливового варенья. Но… вот, собственно, и все. А вскоре, окончив институт, он вместе с ее племянницей, а теперь и своей женой, уехал в другой город, и с тех пор случая отведать тех действительно неповторимых пельменей судьба ему больше не предоставила.

На похороны он приехал с женой и тещей, которая последний год жила вместе с ними, мудро рассудив, что приближающуюся старость лучше всего встречать в окружении внуков. Несмотря на возраст, теща была деловым человеком и в эту поездку захватила с собой трех месячных щенков немецкой овчарки, надеясь их с выгодой продать в условиях более емкого рынка областного центра. (Собаки были страстью тещи всю ее сознательную жизнь, а в последние годы, когда следовавшая за «перестройкой» преступность стала расти прямо пропорционально утолщению кошельков одних и квадрату скорости обнищания других, и в связи с этим спрос на надежных «друзей человека» резко возрос, ее моральные стимулы получили весомое материальное подкрепление.)

Всю дорогу щенки скулили и скреблись в своей коробке, отвлекая тещу от скорбных мыслей о вечном. Светлана при этом раздраженно смотрела на мать, но вслух ничего не говорила. (Дискуссия состоялась накануне, когда, в ответ на замечание дочери о неуместности этой затеи, теща твердо заявила: «Цены сейчас какие? Мне на пенсию не прожить. А сидеть у вас на шее я не собираюсь».)

Когда они добрались до места, все родственники были уже в сборе. Теща, оставив коробку со щенками в прихожей, молча обнялась с племянницами и прошла в комнату с телом покойной. Тотчас там раздались ее громкие безутешные рыдания. Теща обнимала гроб, прикладывала голову к груди покойной, целовала ее в лоб и губы, голосила о безмерной утрате, и трудно было в тот момент представить себе картину большего горя. Как по команде, все сидевшие в комнате женщины принялись подпевать ей слабыми выплаканными уже голосами.

Отплакав положенное, теща вернулась в прихожую и принялась возиться со щенками, высказывая при этом племянницам вполне здравые, не затуманенные горем просьбы, и Семенов ощутил первый укол знакомого легкого раздражения.

Около часа дня приехал поп. Важный, холеный, с ухоженной бородкой и наметившимся брюшком, которые, однако, не скрывали почти юного возраста слуги божьего, он степенно подошел к гробу и, помахав кадилом, начал длинную монотонную отходную. Все время молитвы пришедшие на похороны люди стояли с тожественными лицами, преданно глядя на божьего вестника и торопливо крестясь вслед размеренным движениями его собранной в горсть руки.

Семенов слушал заунывный речитатив с досадой. Не потому, что он не уважал чувства верующих – нет, просто, страдая варикозным расширением вен на ногах (память о спортивной юности), он не мог долго стоять, не забинтовав предварительно ноги эластичными бинтами. Но сегодня утром в суматохе приезда он это сделать забыл и вспомнил об этом только сейчас, когда «напоминание» начало пытать его распирающей, нарастающей с каждой минутой болью в икрах. Семенов обвел глазами стоявших вокруг людей, и его специфическое «похоронное» раздражение взяло новую ноту: среди присутствующих он увидел своего бывшего преподавателя кафедры научного коммунизма, который вел у него… атеизм. В те годы он был въедливым и дотошным человеком, и не один студент выходил из его кабинета с тучей на лице или слезами на глазах (в зависимости от типа нервной системы), но с одинаковым для всех типов нервной системы «неудом» в зачетке. За рвение, с каким блюститель чистоты атеистического мировоззрения нес его в массы, студенты наградили его обязывающей кличкой «Богохул». А сейчас «Богохул», высохший и постаревший, истово крестился вслед за остальными, словно вид почившей в бозе соседки осенил его открытием загробного мира, и он спешил замолить грехи, чтобы, раз уж суждено попасть в ад, то хотя бы дворником или истопником.

Тем временем святой отец, закончив молитву и отогнав с помощью ладана от тела покойной нечистую силу, положил молитвенник и кадило во вполне современный кейс и вышел из комнаты. В прихожей одна из дочерей покойной со словами благодарности протянула ему конверт. Святой отец без лишних церемоний взял конверт, задрав рясу, сунул его в карман брюк и исчез за дверью. Через окно Семенов видел, как он сел в новенькие серебристые «жигули» и, лихо развернувшись на стоянке, «выстрелил» на них в сторону улицы.

После отъезда слуги божьего начались приготовления к выносу тела. Мужчина лет пятидесяти с лицом великомученика вошел в комнату с телом покойной и печально объявил:

– Машины прибыли. Готовьтесь: будем выносить.

И, словно это было неожиданное для всех трагическое известие, женщины принялись громко голосить и рыдать у гроба. Особенно хорошо это получалось у тещи. Даже Семенов с его скепсисом, глядя, как теща убивается у бездыханного тела сестры, пустил невольную слезу.

После того, как все положенные перед выносом тела слезы были выплаканы, поднялась большая суматоха, связанная с этим очень не простым, как оказалось, делом. Распоряжаться всем взялась одна из соседок покойной, решительная с виду женщина, похожая на старшину женского батальона.

– Выносите вначале венки близких родственников, – командовала она. – Мужчины, поставьте на улице две табуретки. Когда вынесут гроб, крышку прислоните слева… Мужчина! Мужчина!! Крест нельзя наклонять!..

С просохшими глазами и сосредоточенными лицами все вокруг торопливо выполняли ее распоряжения, и процессия под траурные звуки духового оркестра вышла на улицу.

Солнце стояло в зените. После тени квартиры его яркий свет резал глаза. Окна и балконы близлежащих домов облепили зеваки. Вездесущие мальчишки, как воробьи, сновали во всех щелях и проходах. То и дело между ними возникали споры и ссоры из-за мест лучшего обзора. А улица за углом дома, оглашая окрестности ревом моторов и гудками сирен, равнодушно несла мимо бесконечный поток машин и людей.

На улице инициативу у «старшины» перехватил фотограф.

– Так… родственники, встаньте у гроба, – тоном художника за мольбертом говорил он. – Остальные отступите. Дальше! Дальше! Вы же не в очереди за колбасой стоите. Женщина! Женщина в синей кофте! Не наклоняйтесь так низко: у вас будет тень вместо лица. И не щурьтесь ради бога! Я понимаю: солнце – но на фотографии это будет выглядеть, будто вы смеетесь. Ко мне же будут претензии. Так, внимание… Все смотрим на покойную! Снимаю!

После того, как об этом печальном событии был оставлен для истории след, процессия под руководством вернувшей бразды правления «старшины» погрузилась в автобусы, и машины и двинулась в сторону кладбища.

Семенов ехал в головной машине вместе с гробом и родственниками покойной. Кузов машины был накрыт натянутым на высоком каркасе брезентом, и, скрытые от посторонних глаз, родственники тихо переговаривались о том, все ли нужное взяли на кладбище, хватит ли на всех мест в арендованном для поминок кафе и на другие подобные темы. Среди ехавших в этой машине одно лицо было Семенову не знакомо. В противоположном от него углу сидел парень лет двадцати. Он был единственным, кто за то время, что видел его Семенов, молчал. Семенов приметил его еще в квартире. Там он неподвижно сидел у изголовья гроба, и со стороны могло показаться, что он дремлет.

– Света, – тронул за локоть жену Семенов, – а кто тот парень в углу?

– А это же Виктор – помнишь, я тебе рассказывала? – шепотом ответила Светлана. – Он только что из армии вернулся.

Семенов тотчас вспомнил его. Виктор был внуком покойной. Его мать рано развелась с первым мужем и воспитывала сына одна. Однако шесть лет назад, за год до отъезда Семеновых из города, она вторично вышла замуж. Но неожиданно у ее сына с новым «папой», выражаясь дипломатично, не сложились отношения. Мальчишка то и дело убегал из дома, стал путаться с разными уличными компаниями, и, в конце концов, бабушка забрала его жить к себе.

Эта, в свое время жарко обсуждаемая Светланой со своими двоюродными сестрами, но уже забывшаяся, история вспомнилась сейчас во всех подробностях. Семенов с любопытством посмотрел на своего двоюродного, по жене, племянника. Его короткая стрижка, туго обтянутое кожей лицо с плотно сжатыми губами и заметным шрамом над левой бровью вызывали невольную опаску, какую испытываешь рядом с большой вышколенной овчаркой: и пес, вроде, умный – вся грудь в медалях – и хозяин уверяет, что не тронет, но черт ее знает, что у нее на уме. «В каких войсках он, интересно, служил?» – подумал Семенов.

Выехав за город, машина набрала скорость. Похоже было, что водитель не привык выделять из своих грузов какие-то особенные и спешил разгрузиться – может, за картошкой потом съездить торопился или с веселой компанией на пикник. Машину сильно трясло, и голова и руки покойной дрожали, как у живого паркинсоника. Родственники смущенно замолчали; однако, то и дело поправляя съезжавшую с подушки голову покойной и выскальзывавший из ее рук крестик, вслух высказать свое возмущение не решались.

Семенов с привычным раздражением думал о водителе грузовика и попытался представить его лицо. Однако ничего из этого не получилось: так, неясная серая фигура с руками на баранке – такая же принадлежность машины, как руль и педали. «Как и вся наша жизнь, – со злостью подумал Семенов. – Живем, как автоматы: говорим, едим, двигаемся, спим по заведенной, одной для всех программе, ничего человеческого скоро не останется».

Неожиданный громкий удар прервал его мысли. Семенов вздрогнул и обернулся. Оказалось Виктор, внук покойной, ударил сквозь брезент кулаком по крыше кабины. Женщины уставились на него испуганными глазами. Но Виктор продолжал сидеть с непроницаемым лицом, только желваки резче обозначились под кожей его щек.

Машина стала притормаживать. Семенов подумал, что она сейчас остановится, и водитель прибежит выяснять отношения, и успел испугаться за Виктора – как бы он не выкинул чего-нибудь безрассудного. Но что-то подсказало водителю, что самым лучшим для всех его пикников и левых рейсов будет сейчас ехать тихо, проявляя максимальное уважение и такт к чувствам близких покойной. И машина, не останавливаясь, продолжила плавный печальный бег к последнему пристанищу умершей. Семенов посмотрел на Виктора с уважением.

На кладбище события не выходили за рамки устоявшегося, знакомого до последних мелочей сценария: то же обилие неотличимых от настоящих слез, те же стенания и заламывания рук; и тут же, через считанные минуты – спокойные разговоры, деловитые замечания. «Как на кнопках, – равнодушно уже думал Семенов. – Нажал на одну – поплакал, нажал на другую – утешился, поговорил о приятном».

С кладбища автобусы привезли всех прямиком к арендованному для поминок кафе. Когда Семенов, раздевшись в гардеробе, вошел в зал, столы были уже накрыты. Официантки в белых передниках и кокетливых кокошниках, не видя особой разницы между свадьбой и поминками, разносили последние блюда. Зал был ярко освещен спускавшейся из-под потолка хрустальной люстрой. Сбоку, перегороженная запрещающей лентой, на верхний ярус вела лестница, где за столбиками балюстрады виднелись составленные вплотную столы с перевернутыми на них стульями.

Семенов почувствовал, что здорово проголодался. И, похоже, в этом здоровом мироощущении он был не одинок. Публика быстро расселась за составленными в длинные ряды столами, и поданным на столы водке и закускам не долго осталось ждать своей участи. Потекли речи, воспоминания, прерываемые молчаливыми паузами, во время которых лишь тихо позвякивали вилки и стаканы и доносился вкрадчивый шепот, когда кто-либо просил соседа или соседку по столу подать ему хлеба, бутылку с напитком или блюдо с закуской.

Очень хорошо выступила теща, рассказав забавную историю из своего детства – как они с покойной сестрой заблудились в лесу. Из двух сестер теща была младшей и очень боялась, что их съест волк. Тогда старшая сестра выломала палку и, привязав к ней красную косынку, отдала младшей, сказав ей, что теперь ее саму волки будут бояться – так на них действует красный цвет. После этого младшая сестра подбегала с этой палкой ко всем густым зарослям кустарника и кричала: «Волк! Ну, выходи! На минутку. Пожалуйста!»

Семенов, ощущая истому утоленного голода и легкий туман в голове от выпитого, слушал тещу с умилением. Лица сидевших вокруг людей казались милыми и добрыми, а обряд, в котором он принимал участие, разумным, проверенным временем обычаем, призванным смягчить боль утраты и… доставить удовольствие живым. «А что? – подумал он. – Наверное, так и должно быть: нормальная реакция нормальных людей. Ведь не ребенок и не человек в расцвете лет умер – семьдесят пять ей уже было. Дай нам бог всем столько прожить». – И он с удовольствием положил себе на тарелку следующий деликатес.

Когда время этого пункта сценария поминок закончилось, и участники поминального обеда начали расходиться, родственники решили остаться и помянуть покойную отдельно. Мужчины вышли на крыльцо покурить, а женщины захлопотали над столом. Семенов, ощущая болезненную тяжесть в натоптанных за день ногах, украдкой нырнул под перегораживавшую лестницу ленту и поднялся на верхний этаж, намереваясь вытянуть в приподнятом положении ноги и хорошо провести ближайшие десять минут. Однако, снимая со стола перевернутый стул, он услышал чьи-то сдавленные всхлипы. Семенов удивленно поднял брови и пошел на звук. В дальнем углу за одним из столов, бросив голову на сложенные руки, сидел Виктор. Плечи его тряслись от неукротимых рыданий, и он все туже вжимал лицо в сгибы своих локтей, словно пытаясь заткнуть брешь в давшем течь котле своих слез.

Семенов замер от неожиданности, а затем тихо попятился, ощущая неловкость за свое нечаянное вторжение и… стыд за свои недавние мысли и чувства перед этой картиной искреннего безутешного горя.