БОРИС МЕЗЕНЦЕВ 

Родился 4 декабря 1924 г. в селе Завгороднее Харьковской области. В 1930 году семья переехала в Константиновку, где он окончил среднюю школу. В годы Великой Отечественной войны был членом молодежной подпольной организации, потом по заданию штаба партизанского движения забрасывался в тыл врага.
Окончил Харьковский юридический институт, преподавал на военной кафедре Донецкого госпединститута, работал помощником прокурора, юристом, более тридцати лет был членом Донецкого областного суда.
Автор книги "Опознать отказались" и документального романа "Жребий".
Награжден орденом Отечественной войны II-й степени, медалью "Партизану Отечественной войны" II-й степени и другими.
Умер 8 февраля 2003 г.


Судьбы крутые повороты
 Отрывки из романа "ЖРЕБИЙ"

В феврале 1943 года части Красной Армии продвинулись к Донбассу – к городам Краматорску, Красноармейску и другим. Растянутость тылов, перебои в снабжении боеприпасами, горючим, усталость войск, а также переброска гитлеровским командованием из Европы крупных войсковых соединений и большого числа техники привели к изменению соотношения сил. Наступление наших войск приостановилось, началось вражеское контрнаступление. Фашисты рассчитывали в районе Харькова взять реванш за Сталинград. Но их планы провалились: как говорят в народе, кишка оказалась тонка. Однако некоторые наши далеко продвинувшиеся части потеряли связь с командованием, оказались без продовольствия, боеприпасов и вынуждены были отступить к Донцу.
Остатки штаба отдельной лыжной бригады во главе со своим командиром – майором Ключаровым были окружены под Красноармейском, но все-таки вырвались из вражеского кольца и пробирались на восток, чтобы соединиться с отступившими войсками. Из семи человек трое были обморожены. Их путь перерезал большак, по которому бесконечным потоком двигались фашистские войска и техника. Дождавшись ночи, окруженцы пересекли дорогу и оказались на окраине села Первомайки, где действовала группа подпольщиков, руководимая коммунистом И. Г. Ладником, с которой нам удалось наладить постоянную связь. Член этой группы? Татьяна Евгеньевна Сегеда, узнав о бойцах, сразу же вызвалась помочь.
Широкоплечий, с мужественным лицом майор Ключаров попросил укрыть его группу – люди окончательно выбились из сил. Их разместили в трех хатах. У себя Татьяна Евгеньевна оставила старшего лейтенанта Бориса Зеермахера, у которого были обморожены руки и ноги, и солдата Ахмета Жунусова с обмороженными руками.
Вечерами подпольщики собирались в доме Анны Павловны Шейко, где находились майор Ключаров, капитан Клейман и адъютант майора Спартак Майков. Словоохотливый капитан рассказывал о победе под Сталинградом, о подвигах советских людей на фронтах и в тылу. Веселый и мягкий по натуре Малков напевал вполголоса рожденные в войну песни, которых подпольщики еще не слышали.
Майор, прислушиваясь к отдаленному гулу артиллерийской канонады, смотрел на карту и прикидывал, где вероятнее всего может установиться фронт, выбирал наиболее подходящее место для его перехода. Ключаров казался суровым, замкнутым человеком, но в обращении был мягок и даже ласков.
У А.П.Шейко под небольшим стогом сена была яма. В случае опасности в ней можно было спрятать окруженцев.
Отец Татьяны Евгеньевны, дед Евген, устроил тайник в сарае – выкопал небольшое углубление, а над ним сложил кизяк, которым зимой топили печь.
Татьяна Евгеньевна и ее племянница Роза Мирошниченко вызвались быть провожатыми до самого Донца, но Ключаров отклонил предложение – рисковать их жизнями он не имеет права. Пообещал, что, перейдя фронт, сообщит кому следует о патриотах, попросит установить с ними связь, оказать помощь.
Майор решил, что в ночь на 7 марта его группа двинется в путь, а Спартака оставят у подпольщиков. Утром шестого произошло непредвиденное. Едва рассвело, как село было окружено автоматчиками. По улице промчался мотоцикл, а потом автомашина с солдатами, которые на ходу выскакивали из кузова, беспорядочно стреляя.
– Немцы, немцы! – закричала Роза, вбегая в хату. – Скорее в сарай...
Зеермахер и Жунусов вместе с дедом Евгеном выбежали в сарай, мигом разобрали кирпичи, Борис и Ахмет улеглись в выемку, а дед тут же возвел над ними крышу из кизяка. В свои семьдесят лет он справился с делом удивительно быстро и ловко. Сразу же, возвратившись в дом, начал усердно строгать столовым ножом небольшое полено.
В дом заскочило трое автоматчиков. Один заорал с порога на ломаном русском языке:
– Где партизан?
– Какие партизаны? – леденея, но внешне спокойно переспросила Татьяна Евгеньевна, пожимая плечами.
– Если находить – капут, – пообещал фашист.
– Никого у нас нет и не было, – ровным голосом сказал дед Евген. – Разве я на старости лет стал бы брехать?
Обыскав комнату, солдаты вышли в коридор, где стояла лестница, ведущая на чердак. Перебросились между собой несколькими словами и, подозвав Татьяну Евгеньевну, приказали лезть. Следом поднялся высокий бледнолицый солдат, дал очередь в самые темные углы чердака, опустился вниз. Татьяна Евгеньевна с отцом в сопровождении двух солдат зашла в сарай. Дед Евген настолько владел собой, что даже пытался насвистывать, но Татьяна Евгеньевна шла словно на окаменелых ногах, едва справляясь с охватившим ее страхом.
– Вы напрасно теряете время, паны, – громко сказал дед. – Откуда у нас могут взяться партизаны: ни лесов, ни болот...
В метре от тайника были сложены один на один несколько кизяков. Говоривший по-русски немец уселся на них, закурил. Второй осмотрел сарай, автоматом разворошил небольшую кучу стеблей подсолнечника и кукурузы, которые также использовались как топливо, и, что-то сказав, вышел. Куривший также покинул сарай. Татьяна Евгеньевна закрыла дверь на вертушку. Зайдя в дом, обессилевшая опустилась на стул. Дед Евген маленькими глотками нервно пил воду. Роза через окно наблюдала за немцами на улице.
На другом конце села события развернулись иначе...
Увидев автоматчиков, Анна Павловна вбежала в дом и сдавленно вскрикнула:
– Скорее в укрытие, в селе фашисты!
Майор Ключаров и капитан Клейман, схватив оружие, побежали к стогу. Спартак Малков еще с трудом передвигался: обернутая в женский платок обмороженная нога причиняла страшную боль даже при осторожной ходьбе.
Нина, дочь Анны Павловны, бросилась к Малкову, и он, опираясь на плечи девушки, поковылял к стогу.
Гитлеровцы увидели Малкова, открыли огонь. Нина почувствовала, как он вздрогнул, еще более отяжелел и начал падать. Она попыталась его удержать.
– Скорее, скорее, милый! – шептала она. Он упал на колени. Девушка наклонилась над ним, увидела погасшие глаза бойца...
Не успевшие спрятаться майор и капитан поднялись с земли, расцеловались на прощанье. Майор выстрелил из пистолета себе в висок, капитан приставил к груди автомат и рухнул на землю.
Уже по мертвым офицерам фашисты открыли автоматный огонь и стреляли, стреляли.
Трое суток трупы лежали под открытым небом, потом их разрешили захоронить. Когда несли тело майора к братской могиле, из кармана гимнастерки выпала небольшая металлическая коробочка, которую незаметно подобрала Роза Мирошниченко. В ней оказалась печать лыжной бригады, которую после изгнания оккупантов передали командованию Красной Армии.
Кроме Бориса и Ахмета удалось спасти молодого сержанта, спрятанного в подвале под опрокинутой кверху дном бочкой. Враг прострелил бочку, но пуля не задела сержанта.
Придя в Константиновку, Роза Мирошниченко рассказала нам о случившейся в Первомайке трагедии. Надо было срочно подыскать квартиры в городе и укрыть в них уцелевших воинов .
Вечером отправились за окруженцами. Анатолий и Роза шли впереди, за ними мы с Николаем. Спустились в балку и остановились у больших старых верб.
– Договорились встретиться здесь, – тихо сказала Роза и, всматриваясь в зеленоватые фосфорические стрелки наручных немецких часов, добавила: – Скоро должна появиться Татьяна Евгеньевна или Нина Шейко.
На противоположной стороне балки показалась крадущаяся фигура. Мы достали оружие, насторожились.
– Это Нина, – воскликнула Роза и несколько раз мигнула фонариком.
– Ось и я, здраствуйтэ, хлопци, – подойдя к нам, сказала Нина. – Евгеньевна з нашимы у другий балци, тут нэдалэко. Я швыдко збигаю, но щоб и Роза зи мною. Гаразд?
Девушки ушли, а мы уселись на старой, сваленной ветром вербе. Предстоящая встреча с окруженцами волновала, но говорить об этом не хотелось. Мороз был небольшой. Ночь звездная, тихая. Вдали по балке виднелась темная стена с большой расщелиной посередине – до войны там была плотина.
– Хорошие места были, – проговорил Николай. – Вон на той вербе проволока висела. Раскачаешься на ней, а потом перевернешься в воздухе несколько раз и бултых в воду. Кра-со-та...
– Идут, – сообщил командир.
Первым подошел мужчина лет тридцати, выше среднего роста, широкоплечий. Хрипло проговорил:
– Зовите Борисом. Простите, руки не подаю, обморожена.
– Я тоже мороженый, – с акцентом произнес низкорослый. – Называюсь Ахмет.
– Семен, – представился третий: молодой, узкоплечий, в короткой шинели.
Татьяна Евгеньевна обратилась к Анатолию:
– Мы с Ниной должны возвратиться. В селе три дня сидит следователь, ищет документы, карты и оружие убитых. Нашлось, мол, не все, часть кто-то спрятал. Допрашивает всех поголовно, и наше отсутствие может быть замечено. Дня через три приду.
Мы двинулись к городу. Анатолий и Роза пошли с Борисом и Семеном, Ахмет шел с Николаем, а я немного сзади. До Бутылочной колонии добрались благополучно. Мы с Ахметом ночевали у Николая.
Больше недели я не видел Абрамова. Встретил он меня неприветливо, сухо.
– Приказали отвести Ахмета в десятый совхоз, или госхоз, как теперь его называют. Казаха с приметной внешностью трудно скрывать в городе. Там он будет работать официально, себя прокормит и задание ему подыщут. – Николай тяжело вздохнул.
– Так, наверное, лучше тебе и Ахмету.
– Много ты понимаешь, – недовольно сказал он. – Я Ахмету обещал, что как только он окрепнет, мы на боевую операцию пойдем. Пойми – я обещал. Выходит, что я – трепач?
– Напрасно злишься. Госхоз недалеко, на велосипеде всего час езды. Сможешь и на операцию его взять, если, конечно, разрешат.
– Ты же знаешь, что выполню любой приказ руководства, но ведь и со мной надо считаться.
Через несколько дней В. И. Маяк сообщил Николаю пароль и назначил время встречи с управляющим госхозом Сатаровым. Смелый, но осторожный Петр Юрьевич не кричал, что ненавидит большевиков, но и не восторгался "новым порядком". Знающий свое дело зоотехник был будто бы вне политики, исправно нес службу и оккупационные власти вполне устраивал. Но десятки военнопленных работали в госхозе, и семьи многих подпольщиков, арестованных коммунистов, не зная откуда, иногда получали муку и подсолнечное масло, картофель и зерно.
Конечно, Петр Юрьевич не мог всем оказать помощи, и недовольные нередко грозили: погоди, мол, придет Красная Армия, и ты свое получишь, холуй немецкий.
В госхоз шли по топкой тропинке, оставляя большак в стороне. Сапоги глубоко увязали в клейком грунте. Когда показалось село, Николай сказал:
– В контору пойду я, ты подождешь меня за селом.
Ахмет остался на околице у заброшенного сарая. Управляющий сидел на пороге и за что-то отчитывал стоящего перед ним мужчину. Николай поздоровался.
– Вы ко мне? – спросил Сатаров.
– Я насчет работенки, – ответил Николай. – Документы исправные.
– Делать что умеете?
– Все и ничего.
– Пойдемте в контору.
Сатаров прошел в небольшой кабинет. Плотно прикрыл дверь, спросил:
– А где Ахмет?
– За селом.
– Руки сильно обморожены?
– Почти зажили, но еще неделю бы подлечиться.
– Отведете его к Евдокимовне. Третий дом от края села. Скажете, что я распорядился принять на жилье. Завтра утром пусть зайдет ко мне. Все, до свидания.
Петр Юрьевич Сатаров за подпольную деятельность в годы Великой Отечественной войны награжден медалью "За отвагу".

* * *
Как-то в феврале Женя Бурлай и Валя Соловьева шли на встречу с В. И. Яковлевой. Поликлиника, где она тогда работала врачом, находилась в непосредственной близости от завода "Автостекло". Вдруг девушки увидели военнопленных, долбивших промерзшую землю. На десять пленных был один немецкий солдат. Девушки, дав крюк, пошли на небольшом расстоянии от работавших. Хмурые, изнуренные люди с трудом орудовали кирками и ломами. Некоторые трудились не поднимая головы, другие же с мольбой то и дело посматривали на проходивших мимо людей. Около одной группы стоял молодой немец в пилотке, натянутой на голову поверх шерстяного платка пепельного цвета. Увидев симпатичных девчат, он изобразил подобие улыбки, явно желая вступить в разговор. Женя не преминула случая воспользоваться этим.
– Холодно, пан? Русская зима нехорошая, – заговорила она по-немецки с солдатом, сочувственно улыбаясь. Завязался разговор. Валя прошла чуть вперед и тут донеслось:
– Сестричка, не располагаете ли табачком? То, что ноги от голода опухли – не беда, их не видать, а вот опухшие без курева уши портят внешний вид.
С такой невеселой шуткой обратился к Вале молодой парень в бушлате и шлеме танкиста. Держа у ног кирку, он мягко смотрел на незнакомку выразительными голубыми глазами. Его напарник лопатой выгребал из неглубокой ямки комья земли.
– Сейчас табаку нет, но мы принесем. Как вас зовут?
– Петр Трегубов, а моего напарника – Иван Тарарыкин, нас на Донце захватили, а теперь вот сами себя от жизни отгораживаем. Дня три будем ковыряться здесь.
Женя, отвлекая немца разговором, взглядом поторопила подругу.
– Завтра и послезавтра мы придем сюда, наблюдайте. В случае чего подтвердите, что в городе у вас есть родственники.
В тот же день девушки доложили командиру и политруку о лагере для военнопленных на "Автостекле" и о разговоре с Трегубовым.
– Завтра же снова сходите туда, постарайтесь увидеть тех ребят. У меня есть пачка махорки, понесите им какую-либо еду, а охране скажите, что, мол, родственники. План побега обмозгуем потом, но откладывать нельзя. Пока там еще не все оборудовано, сбежать легче.
Политрук согласился с предложением Стемплевского и добавил:
– Операцию продумаем вместе, без нас ничего не предпринимайте.
На следующий день подпольщицы снова появились в районе поликлиники. Военнопленные ставили высокие деревянные столбы, утрамбовывая в ямках землю метровыми чурками. Еще издали Валя по шлему узнала Трегубова, державшего поставленный в ямку столб.
Привет, сестренка! Разжилась табачку?
Соловьева достала из сумки варенную в мундире картошку, несколько оладий из овсянки и свеклы, пачку махорки и передала Петру. Суровый взгляд Тарарыкина потеплел, и он радостно сказал:
– Спасибо, сестренка, мы вас не забудем. Хорошие вы девчата, наши, советские.
Оба военнопленных тут же начали жадно есть. Пряча в карман махорку, Петр пошутил:
– Теперь и шлем снять можно будет, уши, поди, отпухнут. Хоть женись, елочки-сосеночки.
Охранник несколько раз косо глянул в сторону Соловьевой, насторожился. Заметив это, Бурлай объяснила ему, что ее подруга разыскала среди пленных родственника и хочет попросить коменданта лагеря отпустить его, так как он добровольно сдался в плен. Немец успокоился, снова заулыбался и тут же стал назначать свидание. Женя пообещала прийти завтра и окончательно договориться о встрече.
Тем временем Валя тоже успела назначить свидание Петру и Ивану, предупредив, чтобы они были готовы к побегу.
– Нам нужны плоскогубцы, веревка и нож, – сказал Тарарыкин. – Живем на втором этаже, окна переплетены колючей проволокой. Мы уже прикинули, что бежать лучше всего вон там, за поликлиникой.
– Хорошо, ждите нас завтра.
Валя подошла к подруге, беспечно болтавшей с солдатом, включилась в разговор. Того вдруг осенило:
– У меня есть друг унтер-офицер, красивый такой. У него имеется патефон, живет он в хорошей квартире. Давайте встретимся вчетвером, потанцуем.
– Замечательно! – воскликнула Валя. – Грандиозно!
У Стемплевского, куда пришли подруги и где уже были Дымарь и Абрамов, обсудив обстановку, условились, что Николай днем принесет Жене плоскогубцы, нож и веревку.
В первой половине дня Николай пришел домой к Бурлай. Встретила его Дора Трофимовна – мачеха Жени. Она сообщила, что Женя на работе на бирже труда, спросила:
– Ты что-то хотел передать? Женя просила оставить все у нас. Она к обеду придет.
– Да, – робко ответил Николай, как и все мы, вчерашние школьники, побаивавшийся строгую Дору Трофимовну, нашу бывшую учительницу, и протянул ей сверток.
Отец Жени, Сергей Иванович, был до войны на ответственной хозяйственной работе и с приближением к городу оккупантов эвакуировался вместе с заводом. Дора Трофимовна осталась с двумя детьми-подростками и Женей, которая могла эвакуироваться, но не захотела оставить мачеху с младшими одних. Отношения между мачехой и падчерицей были добрыми, дружескими, взаимопонимание – полнейшим. Когда Женя стала членом подпольной организации, Дора Трофимовна быстро это поняла, но никогда ни о чем ее не расспрашивала. Наши сборы иногда проходили в доме Бурлай, и хозяйка, чтобы не смущать нас, уходила с детьми гулять или же закрывалась в дальней комнате. Она чем могла помогала нам, хотя, конечно, понимала при этом, что подвергает смертельному риску себя и детей. Уже незадолго перед освобождением, когда Женя ушла на нелегальное положение, а шеф биржи труда Швед поклялся поймать ее и собственноручно расстрелять, на Дору Трофимовну свалились новые испытания: ее допрашивали в полиции и жандармерии, изощренно издевались, угрожали разлучить с детьми, а если выдаст падчерицу, сулили награду. За ней установили слежку. В доме были разграблены вещи, предназначенные для обмена на продукты. Стойко вынесла и эти удары судьбы Дора Трофимовна, не дрогнула.
В середине дня Бурлай и Соловьева снова появились около поликлиники. Уже несколько рядов колючей проволоки было натянуто между столбами. Подъехавшая автомашина подвезла еще круги проволоки, которую тут же раскручивали и прибивали к столбам, взбираясь на высоту по наспех сколоченным лестницам. "Танкиста", как называли девушки Трегубова, отыскали не сразу – на дальнем участке он укреплял плохо вкопанный столб. Там же, невдалеке, стуча ногой об ногу, вытанцовывал знакомый солдат с платком на голове. Однако при виде девушек он приосанился, замахал рукой. Петя озорно подмигнул, продолжая колотить чуркой землю вокруг столба. Немец встретил подруг громкими восклицаниями и, как говорится, не тратя время попусту, сразу перешел к делу: когда и где они встретятся?
Женя, кокетничая, стала предлагать различные места встречи, а Валя, подойдя к Трегубову, достала из каракулевой муфты завернутые в тряпицу плоскогубцы, нож и веревку, передала несколько сухарей и тут же сообщила план побега.
– Где Иван? – спросила она.
– Вон там проволоку раскручивает.
– Ну ладно, до встречи.
Соловьева подошла к подруге. В этот момент показалась легковая автомашина и солдат, как ошпаренный, отскочил в сторону, мигом снял платок и замахал девушкам, мол, уходите.
Подруги пересекли Николаевский поселок и через замерзший Торец вышли к Бутылочной колонии. Анатолий был дома, и девушки доложили обстановку. Тут же пришла тетя Катя. Обрадовавшись гостям, она подала всем по сухарю, из чулана принесла баночку вишневого, еще довоенного варенья.
– Остатки роскоши, – грустно сказала тетя Катя и, помолчав, спросила: – Вы не боитесь идти домой в такое время?
– Никто ничего не боится. Я пойду их провожать, а у меня есть пропуск, – успокоил мать Анатолий.
Ночь выдалась темная. Тем же путем подпольщики направились к поликлинике. Обогнув ее справа, они подошли к длинному сараю и спрятались в затишке. Был небольшой морозец, но ветер пронизывал насквозь. Поежившись, Анатолий, словно отдавая приказ, заговорил:
– Если вдруг беглецов обнаружат и начнется стрельба, то вы этой же дорогой бегите к нам, а я буду действовать по обстановке. Возможно, придется пустить в ход оружие.
От места, где укрылись подпольщики, до проволочного забора было метров семьдесят. Анатолий посмотрел на часы.
– Уже около девяти, пора подавать сигнал.
Он подошел к одинокому дереву, поднял на уровень головы фонарик и дважды мигнул им, всматриваясь в кромешную темноту. Никаких признаков жизни. Переждав минут пять, он снова подал сигнал, весь превратившись в слух и зрение. Легкое завывание ветра и сплошная непроглядность. Нарастало беспокойство. Помигав третий раз, Анатолий присел, и в этот момент вроде бы донесся непонятный звук: то ли треск, то ли легкий скрежет. Послышался приглушенный стон, показались две передвигающиеся по земле тени. "Они", – радостно подумал Стемплевский и, проводив взглядом силуэты девушек, кинулся к беглецам.
– Я, кажется, сломал ногу, – сказал хрипловатым голосом Тарарыкин. – Помогите, сам идти не смогу.
– Веревка оборвалась, и что-то хрустнуло в ноге, – виновато объяснил Иван и тут же добавил: – Надо немедленно уходить, а то охрана кинуться может.
Он обхватил ребят за плечи и, прыгая на здоровой ноге, волочил, как плеть, поврежденную, постанывая временами от нестерпимой боли...
Едва подошли к реке, как сзади донеслась стрельба, но тут же стихла. За Торцом, около бывшей пожарной, спрятались в большом металлическом котле. В городе было тихо. После отдыха Тарарыкин с распухшей, как колода, ногой с горем пополам был доставлен к Бурлай, а Петр Трегубов пошел к Вале.
В.И.Яковлева и В.С.Залопша, наши врачи, подтвердили, что у Ивана действительно перелом бедра. Когда он слегка окреп, его перевели на конспиративную квартиру на окраине города, где он, уже выздоровев, дождался конца оккупации города. После освобождения Константиновки старшина Иван Тарарыкин пошел дальше сражаться с врагом.