Марианна ГОНЧАРОВА
ТАНЦЫ СО ШКАФОМ, ИЛИ ГОРЕ ОТ ОМА

Скажу вот что. Вы, конечно, можете открыть новую планету, придумать, как бороться с глобальным потеплением, изобрести вечный двигатель или создать ту единственную универсальную таблетку от всех болезней, вы можете все! Но вы никогда не поймете жизнь музыканта, когда-то, в советские еще времена, зарегистрированного в ОМА.
ОМА? Cтрашное таинственное место. Такая, можно сказать, карательная организация вроде НКВД. Только для особого вида людей — музыкантов. Объединение музыкальных ансамблей. То есть групп, которых приглашали играть на свадьбах, похоронах, юбилеях и храмовых праздниках, музыкантов, которые числились завхозами или руководителями кружков Дома пионеров или того хуже — нигде не числились, то есть тунеядцев, и при этом музыкально одаренных от рождения. Потому что здесь у нас такая плодородная земля: дети, рождаясь, не кричат и не плачут, а сразу напевают. И обязательно что-нибудь свое, тут же сочиненное… И лет с десяти-двенадцати они начинают ездить по свадьбам и юбилеям, подрабатывать, играя сначала на местных национальных инструментах — сопилка, окарина, най, цимбалы, потом на клавишных, потом осваивая струнные и духовые… И годам к пятидесяти разве только на шотландской волынке не играют. И не факт, что не могут с первого раза, — просто нет у нас шотландских волынок.
И что примечательно… Все наши буковинские музыканты считают Лучано Паваротти своим кровным братом на том основании, что великий оперный маэстро тоже не знал нотной грамоты и был толстый, а значит, тоже очень красивый...
Вы спросите, как они разучивали новое произведение, не зная нот. Рассказываю.

* * *

Вот едет такой оркестр, например, в село какое-нибудь, играть на свадьбе. Руководитель Дица вдруг:
— О! О! Я придумал! Ты, Миша, будешь играть вот так: Ди-ри-ди-ри-ди-ри-дай-да!
Миша тут же достает из футляра трубу и повторяет.
— А ты, Митя, — еще больше загорается вдохновением Дица, — ты, Митя, играешь так: Тум-ту! Тум-ту! Тум!
Митя со своей огромной тубой повторяют звук в звук. Тут же подключаются большой и малый барабаны: Оп-оп-оп-па! Трь-рь-рь-рь-трь-трь-щ-щ-щах!!!
— А это что, Дица, народная какая-то мелодия?
— Чего?! — возмущается Дица. — Ты что?! Глухой, да, совсем? Это я сам сочинил! Только что! В автобусе! Когда мы проезжали дом начальника тюрьмы. Там такой вид был! Высокий забор, так? А на веревке форма начальника тюрьмы сушится, так? И ворон над домом кружит. Ы? Ну как?! — победительным взглядом Дица оглядывает музыкантов в автобусе и добавляет: — И так мне стало радостно и легко на душе, что я тут же эту музыку взял и написал. В уме!
Музыканты понимающе одобрительно кивают.
Миша проявляет инициативу:
— Дица, Дица, а может, тут не так (поет): «Ди-ри-ди-ри-дам-да!» А вот так: «Та-ра-да-ри-ди-ри-ди-ри-ди-ри-да-а-а-а! Э-э-э-эх! А-ша!»
— Слушай, Миша, кто композитор, ы? — недовольно хмурит брови Дица. — Я — композитор? Или ты — композитор, ы? Кто эту музыку написал, ы? Я написал? Или ты написал? Ы? Давай лучше слова придумывай к моей музыке.
— Про что?
— Ну как про что? Ты что, музыку не слышишь? Про родину — про виноград, про девушку какую-нибудь, про начальника тюрьмы, я знаю…
— Ы! Я что тебе — Илья Резник, так просто в этом старом автобусе слова придумывать?! Я не умею так просто в автобусе. Мне надо условия!
— Ладно-ладно, не шуми! Условия ему… Тебе нельзя условия! Твоя печень уже не выдерживает такие условия… Ладно, будет инструментальная музыка. Без слов.
Автобус останавливается рядом с домом, щедро украшенным цветами, елочными гирляндами, как у нас принято здесь, на Западной Украине. И ничего, что все вокруг поменялось, даже КПСС, купину неопалимую, вечную, и ту разогнали, даже ОМА турнули, а традиции национальные и ритуалы дедовские сохраняются и передаются из поколения в поколение. И не на словах. Смотрите сами.
Музыканты берут инструменты и входят во двор. Начинается работа— водить слона. Не слыхали такое? Так слушайте!..
* * *
Значит, делается это так. Если в больших городах все садятся в автомобили с кольцами и ляльками на капоте, сейчас-то даже в карету или вертолет, то у нас народ скромный — даже в нынешние времена, в двадцать первом веке, свои лимузины, мерсы, лексусы, майбахи они оставляют в гаражах, а во время свадьбы ходят. Пешком. Шествуют они под музыку медленно и величаво по селу туда-сюда. Сначала в сопровождении оркестра жених идет забирать невесту — повели слона по деревне! А в это время во дворе у невесты целый ритуал, это долго описывать — там и надевание фаты, и прощание с родителями, а если, не дай Бог, песню заведут — «Вже бым була йихала, вже бым була йшла, ще своему тату не дякувала…» И пошла невеста поклоны отвешивать — тату, маме, брату, сестре, бабушкам, дедушкам, соседям, подругам, печке в доме — сейчас-то в основном молодые кланяются автономному газовому итальянскому котлу, а тогда — печкам, печам или в самых богатых семьях батареям и АГВ. Благодарят хлеб на столе. Потом невеста своей девичьей постели кланяется, кроваточке из березы, собаке и воротам заодно, что хлопцев не пускали, окошку, в которое жених лазал в щечку только поцеловать. (Ай, перестаньте! У нас невест, бывает, прямо со свадьбы увозили в роддома, и куда ворота и собаки глядели, никто не удивлялся. Детей у нас любят. Очень. Обсуждают конечно, а как же!) И так мотаются музыканты вслед за невестой по хате — а там два-три этажа, балконы и башенки — и по всему двору, и на каждого, кого благодарит, целый куплет с припевом «Вже бым була йихала, вже бым була йшла…» и вступление — восемь тактов… Сдуреть можно… Но для невесты это ж в первый раз (в основном). И музыкантам за все куплеты плачено отдельно. Они, когда договариваются, спрашивают, сколько куплетов благодарности будет… И за это отдельную покуплетную плату требуют, потому что очень уж нудная она, эта песня… Иногда родители ждут не дождутся, когда дочку свою великовозрастную замуж спихнут, а она, холера такая, еще ошивается вокруг дома в занавеске белой с бумажкой, где список, с кем ей еще попрощаться. Ходит, слезы из себя давит, убивается, на мебель кидается телом, чтоб все вокруг видели, как ей не хочется замуж, и заставляет тата своего платить музыкантам отдельно за «ди жьель», за церемонию печали то есть. Наслаждается всеобщим вниманием, строит из себя Веру Холодную. Мол, как ей тяжело из родительского дома уходить, глаза б родительские ее уже не видели, надоела, вся в соку, а еще две сестры ждут не дождутся… И папе с мамой так не терпится, что готовы ее коленкой под кринолин выпихнуть из дому, чтоб уже шла, пока жених не передумал. А такое у нас тоже бывает. Жених нынче пошел очень гоноровый.
Когда прощание невесты с домом заканчивается, наступает сам процесс забирания невесты — тут уже повеселей всем, перспективы наметились, музыка пошла резвее…
Во двор выносят дзестры — невестино приданое. И начинается подробная конфискация имущества женихом. Под музыку. Жених и его родители строго и придирчиво следят, подсчитывают. Выносят из дома накопленное добро — от холодильников до кроликов с атласными ленточками на шее. И со всем этим весело танцуют. И чем больше вещь в приданое, тем длиннее танец. С креслами над головой пляшут. С диванами гарцуют.
О! Это надо было видеть, как однажды семья председателя сельсовета на радостях, что выдает свою дочечку Братушку, немножко косенькую, но веселую, крепкую и такую большую, что в ее тени все музыканты могли спрятаться от жары, на радостях, что выдает ее за фельдшера Цегельника из местного ФАПа, минут пять отплясывала с ореховым четырехстворчатым зеркальным шкафом:
— Хопа-хоп! Умца-умца!
Да, тут музыкантам, играющим на духовых, не позавидуешь — летом пот лицо заливает, зимой губы немеют, к мундштукам примерзают. Да и аккордеонисту его аккордеон уже трехтонным кажется.
А вот еще одна забавная церемония была у нас под оркестр — одаривание гостей. Невеста обходит всех своих званых и незваных и делает им подарки. Так, по мелочам: косыночки, коробки конфет… В одном селе когда-то давно во времена дефицита даже удачный бизнес развился на этой почве. Назывался «Рахат-лукум» Это когда гостей одаривали этим самым сизым запыленным рахат-лукумом в коробках. Так вот гости, не долго думая, бежали бегом в сельпо и тут же сдавали эти сомнительные сладости довольно преклонного возраста обратно — по предварительной договоренности с Эляной-продавщицей. На следующую свадьбу те же коробки опять покупали и гостям раздаривали. Скоро в это село большая проверка приехала по навету кого-то недовольного (его, видимо, на свадьбу не позвали, а его жена себе костюмчик купила с люрексом специально — и не пригодился), написавшего каллиграфическим почерком, что продавщица сельпо сдает рахат-лукум в прокат на свадьбы, правда, вот честно написано было — за невысокую плату.
Когда церемония забирания молодой завершается успешно, вся компания с невестой, гостями, дружками и шаферами, шкафами и кроликами тащится в другой конец села к посаженым родителям. Те ждут, нарядные, надушенные… У нас бывает, что посаженые родители к таким событиям даже дом новый поднимают за пару месяцев, как минимум в два этажа, — чтоб перед людьми не стыдно было, придут же молодые на свадьбу звать… Потом вся эта беззаботная братия, многие уже навеселе, потому что везде угощают, вместе с посажеными и их гостями — в храм… Храмы у нас тоже на любой вкус, словом, кто куда привык. Там наконец музыканты могут немного отдохнуть и покурить…
Потом все опять строятся и устало шагают на саму свадьбу, где ждут гостей, — здесь порядком уже уморившихся музыкантов кормят. И вот все это и называется «водить слона». И затянуться может чуть ли не на весь день — с десяти утра до часов шести-семи вечера… (А теперь представьте, что шествие не отменяется ни в дождь, ни в лютый мороз! Однажды Прут у нас разлился, так вся свадьба на лодках поплыла. И музыканты в первой лодке. И дождь. И течение у Прута нешуточное. Ну и два гребца-молодца — «готовенькие» матерщинники. И невеста, как наша городская водонапорная башня огромная, — по ней направление определяли, как по маяку, чуть не утопили болезную….Несладкий это хлебушек у вольных музыкантов. Это я вас готовлю к тому, что несправедливо все же относились к музыкантам в этом самом ОМА. Ни аппаратурой не помогали, ни инструментами, ни права их защитить — а всякое было, и кидали их, не рассчитывались то есть с ними. И били… А эти омановцы только с проверками набегали и финансовых отчетов требовали, все. Ну, дальше…

* * *
И на той самой свадьбе тоже было все, как всегда. Бледный тощий помученный жених с пробором посередке головы, как монастырский инок, спелая породистая румяная невеста в кринолине и кружевах — пышная и шикарная, как подушка, походили туда-сюда, промаршировали по центру села, пришли к жениху во двор — а там столы уже ломятся под навесами. А тут и гость косяком с подарками, успевай каждому марш играть, а уважаемым людям — дважды. Для этого родственник жениха стоял рядом с музыкантами и стыдливо украдкой подсказывал пальцами. Показывал указательный — музыканты играли один раз, показывал рожки — дважды. Свадьба покатилась своим чередом. Через час народ зашумел, развеселился, объявили первый танец. Первый танец здесь на Буковине традиционно не вальс, как везде у вас. У нас это национальный танец: то ли буковинский, то ли молдавский, то ли цыганский… И у каждой местности свой. Например, недалеко от моего дома на свадьбе первый танец вокруг жениха и невесты танцевали девушки в головных уборах из ковыля — на макушке такая метелочка, украшенная бисером. Красиво. А в то время, о котором я пишу, первым танцем на местных свадьбах чаще всего был еврейский, в конце танца жених каблуком бил тарелку на счастье… Но это было давно.
Молодые выбрались из-за стола и стали в центр зала. Оркестр заиграл ту самую мелодию, которую Дица сочинил в автобусе. Народ радостно загалдел, взялся за руки и оголтело запрыгал в такт музыке вокруг жениха и невесты. Молодая жена затопталась строго и ответственно, убористо и крепко переступая ножками, тягая за руку ослабевшего к вечеру жениха. Время от времени она прокручивала его под своей рукой, а потом приобнимала, и жених бился отчаянно в ее руках как птичка. Они танцевали такие суровые и неулыбчивые, как будто были шпионами на задании и в процессе своей первой семейной пляски, постукивая каблучками, передавали сверхсекретное сообщение азбукой Морзе.
И вот тут, после первого танца, музыкантов ждал неприятный сюрприз — на свадьбу явился инспектор ОМА Понтий собственной персоной. С папой. Нет, никто его не приглашал. Инспекторов ОМА вообще на свадьбы не зовут. Они приходят сами. Как стихийное бедствие. И предугадать их визит невозможно. Боженька наш, видимо, придумал инспекторов ОМА, чтоб не все музыкантам музыка. Чтоб немного и о земном подумали. И о государственной казне. Из которой такие инспектора разных ведомств, как Понты (так их в честь Понтия называли), да еще разные профсоюзные дамы понемножку кормились. А иногда оставалось и кое-что неучтенное —для личных, так сказать, нужд.
Инспектор Понтий всегда на инспекции ездил с папой. Как Вера Сердюк с мамой. Ах, да! Вы же интеллигентные люди, не знаете Веру Сердюк…

* * *
Для вас это просто чужая женщина. А для нас это символ страны. Завоевание культурной революции. Нашей свободы символ. Причем секс! (Символ, имеется в виду.) Певица украинская — Вера — с ужасно скрипучим голосом, фрикативным «г» и босяцким юморком. Такая разбитная тетка, сделанная из застенчивого паренька путем надевания большого цветка на его голову и длинного блестящего халата на все остальное. Так этот певец Вера Сердюк, куда ни сунется, повсюду таскает за собой свою невзрачную маленькую маму в пальто. Между прочим, в этой подозрительной паре мне Сердюкова мама больше нравится, чем ее разнополое дитя. Во-первых, потому что она натуральная женщина и не пристегивает к своему животу фальшивый бюст, а во-вторых, потому что не поет — так, поконфузится чуть-чуть, и все.
Понтий тоже повсюду водит за собой своего папу. А может, наоборот: папа — его.

* * *
— Понты пришли… — уныло сообщил наш саксофонист. Он непьющий временно, поэтому самый печальный, но зато самый бдительный.
Старший Понт приобщал младшего к семейному инспекторскому делу — такая династия инспекторов ОМА. Мечтал, чтоб и внук тоже занимался почетным семейным промыслом отнимания у музыкантов денег, талантом и потом заработанных.
Старший Понт был легендой ОМА, величиной. Он такой был значительный, что на свадьбе всегда оказывался главней невесты, на крестинах — главней младенца, а на отпевании — главней покойника. Большой человек. Но маленький. Росточком не вышел. Оттого и зол был на всех. Знаете ведь как, маленький мужчина бывает или со знаком «плюс», или со знаком «минус». Или очень хороший, ну просто очень хороший — и веселый, и красивый, и обаятельный, и талантливый. Или очень плохой. Или — или. Как в индийском кино. Старший Понт был «или» номер два — плохой. Подозрительный, недоверчивый, злой, придирчивый и пьющий. Каким и должен быть инспектор ОМА. По просьбе музыкантов инспекторам обычно наливали, кормили, давали с собой много чего дефицитного, чтоб они отстали и свалили без составления акта и других претензий, связанных с несанкционированной или незарегистрированной работой оркестра. Чтоб вы знали — в те годы за работу на свадьбе или банкете надо было рассчитываться именно через ОМА, именно через старшего Понта. А кто ж это делал? Да почти никто…Потому что завет песни «Раньше думай о родине, а потом о себе…» все выполняли с точностью до наоборот. Поэтому их, этих инспекторов, и задабривали кто чем мог. И папаша Понт надирался в одночасье и сразу терялся среди гостей. Младший Понт паниковал и кричал, вытягивая шею:
— Тато, тато, дэ ж вы загубылыся?!
Так орал. На всю планету Земля. Лед на полюсах таял — так кричал безутешный сын. Ужасно боялся, что папаша его опять опозорится, как тогда, когда он гнался за одним кларнетистом и упал в силосную яму.
— Та-ато! Дэ вы?!
А маленький старший Понт бродил потерянный и печальный среди гостей и всем старался рассказать, как неправильно музыканты себя ведут, что за репертуар играют (послушал бы он песенки свадебные сейчас), налогов не платят, расчет проводят, минуя ОМА, а важное мероприятие рождения ячейки советского общества называют халтурой. Родственники жениха и невесты старались побыстрей найти, отловить старшего Понта и отправить эту семейку подобру-поздорову. В последнее время специального человека даже нанимали на все свадьбы, знающего всех инспекторов ОМА в лицо, чтобы он их опознавал, отлавливал, одаривал, чем Бог послал, и отвозил «до дому, до хаты». Но даже когда Понтов выпроваживали с подарками и сумками, все равно сомнения у музыкантов оставались. Понт мог в плохом настроении настрочить-таки жалобу, и через несколько дней или недель, после долгой волокиты с актами и объяснительными, с музыкантов взимали большой штраф.

* * *
Поэтому вторую часть свадьбы — не менее утомительную, чем первую, музыканты уже отрабатывали взвинченные и встревоженные. А тут как назло по ритуалу невесту воровали. Иногда просили ее по-хорошему, пытались договориться. Не надо вас воровать, холодно же, не лето ведь на дворе. Нет, упрется, ножкой топает — воруйте меня, и все тут! И надо было опять брать походные инструменты и ночью, часто под дождем или снегом, идти искать эту сволочь. Однажды невеста так спряталась (сидела хихикала в укромном месте), что полчаса искали, замерзли как цуцики. Так посаженый отец — простой был хлопец, примерно как Вера Сердюк, но решительный — не выдержал и как врежет ей — было бы кому прятаться! Вот взяли бы и нарочно не нашли бы! Приковыляла бы сама обратно, а на ее месте уже другая сидит. И краси-и-и-вая, и молода-ая, и из хорошей семьи… Кстати, такое тоже было однажды. Совсем недавно. Только разница была в днях. Первая невеста — она откуда-то из Польши или из Румынии была, тут у нас все рядышком, — закапризничала вдруг, обиделась чего-то. А как было...

* * *
Они встречались в городе, который находится между селами, где они оба на тот момент жили. Жених в селе под Черновцами, невеста в селе под Пшемышлем. Встречались у памятников. Один памятник был Эминеску, а второй — Шевченко. А запоминала она так: Шевченко — это который без голубей на макушке, а Эминеску — с голубями. Ну почему-почему… На круглой голове Тараса — он же лысый! — у голубей лапки скользили, а у Эминеску — шевелюра, там хоть гнездо вей. И она однажды перепутала, стояла и ждала у Тараса. На того как раз парочка чокнутых голубей влезла и каталась там, как на роликах, — съезжали, потом обратно на макушку вспархивали… А жених ее у Эминеску ждал, чтоб забрать к себе в село с родителями знакомить и платье свадебное примерять. У нас опять же обычай, что жених невесте на свадьбу платье дарит, и туфли, и колечко. И все экономные женихи торопятся жениться еще осенью, потому что зимой надо еще и шубку…Словом, невеста из Польши подождала, обиделась и уехала. Потом позвонила и сказала: «До видзеня, дорогой!» Так взяли и пригласили другую невесту, нашу, местную. Чтоб продукты не пропадали. Первая, которая из Пшемышля, одумалась, приехала, сама это село под Черновцами нашла, а в платье, для нее купленном, уже другая по селу вышивает под музыку. Даже туфли подошли — не надо было менять! Драка была. Невеста номер один, которая из Польши, кидалась на невесту номер два, которая из Черновцов. Музыканты, конечно, болели за свою. Они ж патриоты. Она и победила. И потом свадьба была чудесная, веселая, даже инспекторов ОМА в тот раз не было. Вот счастливый день был!
Правда, невеста номер два, ставшая женой, через год сбежала с пограничником. Но там наши музыканты уже не играли. Там, наверное, военный оркестр играл. Или какая-нибудь ресторанная группа. Из консерваторцев. Они грамотные ребята, конечно, ноты знают, но чтобы четверть тона услышать и сыграть на трубе, да еще с бешеной скоростью, чтоб держать дыхание шестнадцать тактов, чтоб играть на лютом морозе и в жару, чтоб потом добираться домой с инструментами на подводах или на грузовой машине и тихонько петь самим себе, практически уже неживым от усталости, тихонько петь что-нибудь на четыре-пять голосов:
Пусты ж мэнэ, полковнычку, из вийська додому,
Бо вже скучила, бо вже змучила дивчина за мною…

Или чтоб вот — если уже совсем поздно ночью гость, например, попросит:
— Хлопцы, а ну-ка сыграйте мне «Йой голубка з голубом…», а я заспиваю…
Вот чтоб не отмахиваться, что мы этого не играем, не знаем, а невозмутимо кивнуть и отдать команду другим музыкантам:
— Голубка! Ля-бемоль мажор!
Даже не имея представления, что это за песня, но подхватив ее сразу, с первого звука хмельного гостя, поющего поперек всех мыслимых нот, если надо перейти в другую тональность и минорный лад, да так, что у дядьки этого от потрясения и счастья, от совпадения звуков и роскошной гармонии чуть сердце не разрывается во время пения, это консерваторские парни не могут… Этого они не могут. Это я вам честно говорю.
Да и вряд ли кто может…
Так что все можно было выдержать, все…
Если бы этих проклятых проверок из ОМА не было...