Игорь Наровлянский

В окно залетел попугай. Анна подставила ладошку и поглаживая залётного любителя приключений, ласково протянула:
– И кто это у нас сегодня в гостях?
– Фра-а-нтик, – не стал скрывать имени незнакомец.
Анна приподняла бровь и пошире приоткрыла окно. Юношу, названного так великолепно и странно, наверняка пожелают найти.
Но птичка проигнорировала неприкрытый намёк. Визитёр соскочил с подоконника и, шустро передвигаясь зигзагом, заглядывал по углам и щелям, задаваясь неизменным вопросом:
– Где Глеб?
Так и не поняв, почему ему не хотят отвечать, гость выпорхнул в спальню и, устроившись там на верхней полочке с книгами, отключился на время. Казалось, так он вживается в новые для себя обстоятельства.

Но, когда ближе к вечеру в дом начал стекаться народ, Франтик с радостью обнаружил себя. Он весело порхал повсюду, подлетал к выходу, едва услышав звонок, и каждому сообщал своё имя. Видно для него не было новостью, что там, где он совершает облёт – праздничное оживление.
Но от коллективного застолья категорически отказался и вернулся в комнату с широкой кроватью и полочками.
Но когда дружно защёлкали выключатели и народ разошёлся по комнатам, Франтик спланировал со своей верхотуры и примостился у Аниного изголовья.
Фёдор, справедливо считавший, что лишь ему дано право моститься у изголовья супруги, приподнялся на локте и уставился на птичку с вопросом.
– Ты Глеб? – взъерошился Франтик и, не дожидаясь ответа, сердито распорядился, – спи! Затем он запрыгнул в мягкость Аниных волос, разбросанных гнездышком по подушке, и заявил: – Хочу сказку!
– Какую? – озадачилась женщина.
– Курочку Рябушку хочу! – выпалил своё пожелание "пришелец".

Анна что-то лепетала бессвязно, Фёдор бессовестно хохотал, Франтик корректно поглядывал на обоих. И всё же коротко для себя подытожил:

– Не то! – и, не дослушав, улетел ночевать.
Анна совершенно напрасно посчитала этот эпизод рядовым. Когда через несколько дней она попыталась не услышать его пожеланий, Франтик решился на штурм:

–Тебе ясно?! Сказку хочу!
Недели не прошло, как Анна сумела, особо не напрягаясь, освежить в своей памяти «Колобка», «Трёх медведей» и «Гномов». А полюбившуюся «Цокотуху» они вообще исполняли дуэтом. Но стоило хозяйке, рассказывая что-либо, отвлечься, как Франтик запрыгивал к ней на плечо и вопрошал, озадаченный паузой:
- Что дальше?
Когда Анна по разным причинам отказывала своему любимцу в общении, он убирался в свою «потолочную высь» и, словно обиженное дитя, печально оттуда вздыхал:
– Скучно, страшно скучно…
Однажды, проголодавшись, он потряс женщину многосложностью просьбы:
– Мамочка, я кушать хочу, поджарь мне картошечку.
Анна, занятая в тот момент генеральной уборкой, отбоярилась от птички в сердцах:
– Далась тебе эта картошечка…
Франтик, серьёзно обидевшись, выдержал театральную паузу и выдал своей потрясённой подруге:
– Я тебя люблю, а ты кричишь!?..
Затем он счастливо помалкивал, пока женщина, вымаливая прощение, напевала и поглаживала его по головке.

Отныне с птичкой в доме беседовали только в повествовательных интонациях.
А вскоре Франтик начал всем «строить страданья» - вздыхать, напевать услышанные им в доме романсы. Понятливые хозяева раздобыли своему страдальцу невесту.

«Девушка» появилась в доме в огромной, комфортной клетке, и Франтик, без колебаний, покинул счастливо освоенное им «поднебесье». С уборкой вокруг стало значительно проще. Да и наш герой, обхаживая красотку Лолиту, блестел глазками и о расширении жилплощади не помышлял.
Но Лолита – та ещё оказалась цаца. Ухаживания гения она отвергала. Недобро шипела на нашего умничку и даже норовила клюнуть исподтишка.

Франтик постепенно сникал, забившись в угол, перестал петь и даже здороваться с хозяевами. А однажды произнёс пожелание, так несвойственное его весёлому нраву:
– Уберите эту зар-разу?!..
Однажды, пробудившись пораньше, Аннушка приоткрыла окно. Как бы по рассеянности при этом и клеточку не прикрыв.
Лолита выпорхнула тот час же.

Выскочил на подоконник и Франтик. Он вытянулся напряжённой струной и замер, озабоченно наблюдая за свободным отлётом не случившейся невесты своей.

Наступало яркое весеннее утро. Франтик прижмурился навстречу его восхождению и разве что не подбоченился лихо:
– Ну, теперь хор-рош-шшо!!

Наедине со всеми
А здесь мне комфортно. Здесь – это на закрытом турецком курорте. Комфортно – так ведь добротно, просторно, беспечно. И вкусно. И без коллег, наконец! И – студентов.
В подобных обстоятельствах забываешься чуть, а так же шалеешь и позволяешь.
Вначале я позволила уговорить себя оседлать дутый банан. Он и понёс. Так лихо, что шоу тут же привиделось мне ужасной ошибкой.

– Так же можно и выпасть, – испуганно я орала соседям.
Никто же не стал ранее объяснять, что вывернуть всех – здесь абсолютная фишка.
Что-то там, правда, бормотал зазывала на берегу. Но он же – турок. Попробуй, пойми.
А прочие искатели приключений лишь ржали беспечно и облачались в очки с толстенными стёклами в пол-лица. И в уродливые наборы из пенопласта.

Очки я тоже примерила! А жилет показался мне жёлто-противным и стесняющим бюст. Рулевой катера тут же сверкнул в меня с восторженным интересом.

Когда катер, разрезая волну, лихо крутнулся на вираже, компания охнула и железно вцепилась в сиденья. Я, словно в предчувствии лиха, захватив в тугие объятья парня, сидящего впереди, отточенными коготками впилась в его плоский живот.
На следующем вираже я орала рулевому проклятья, которые смогли бы достать и в аду.
Рулевого, громадного и первобытно обросшего, словно кто-то отшвырнул от штурвала. Он вознёс к небу перекошенный лик и ручищи, и откровенными жестами дал народу понять, что он – турок. И – дома! И бессмысленно здесь сотрясать!

Народ ссыпался с банана переспелыми гроздьями, хотя и досрочно. Но лишь большею частью. Ведущий, сохранивший меня в меньшинстве, корчился в объятиях смертельно опасного паникёра. Я же, взметённая неслыханным виражом, невесомо парила над рукотворным флагштоком. Но лишь своею выразительной частью.

Потом рулевой, потрясая пространство редким эротическим стягом, делал такие зигзаги и такие соображал ускорения, что по касательной выплюнуло бы даже стойкие на-на частицы.
Это был далеко не тот случай, когда в полёте себя ощущаешь счастливой. Кошмары нахлынули, стоило мне лишь приводниться. Штилевая поверхность тот час же закипела вокруг. Спонтанная методика моего выживания так напрягла окружение, что оно суматошно рвануло из эпицентра.
Безрассудство позволил себе лишь юный спутник, которого оторвало от меня только в полёте. Он же спиной ко мне был. По спине мне его и удалось опознать.
Он очень старался. Но и я не вчера родилась. Я, отбиваясь с нереальной жестокостью, порой сохраняла дистанцию, а когда ему удавалось опасно приблизиться – душила, срывала с него «бронежилет» и очки, беспрерывно орала и затыкала обречённому рот, не позволяя семафорить поддержке.

...Мне было плевать, кто находился на катере, неожиданно подарившем мне жизнь. Все они обязаны были знать, что я по их милости испытала. И я, фонтанируя воспоминаниями, сотрясала пространство эмоциями! Но они же – турки. Они только пялились сильно и лыбились сально.
Не прекращая вибрировать, я непрерывно сжимала в своём лифчике грудь, и морская водичка, истекая из тугих полусфер обильными струями, омывала невинные лодыжки спасателей. Они сидели униженные и притихшие, словно этому их специально учили.
Но я же опытный лектор со стажем. Мне необходима реакция аудитории. Лучше – осмысленная.
От того ли, что все они это почувствовали, или от того, что из пышной груди моей непрерывно лилось, четверо одновременно опустили глаза и более не поднимали вообще.
Вот они – наглядные результаты длительной практики психологического воздействия на аудиторию!

– Виолетта Макаровна, – вдруг почудилось мне из глубин.

Отчества моего здесь не должны были знать. Я испуганно отвлеклась.

– Лёшенька, – обалдело уставилась я на парня, которого, наконец, довелось углядеть и с фасада, – откуда ты здесь взялся, дружок?

Лёша Безматерный – мой нездешний студент, с которым мы бегло пересеклись лишь в последнем семестре его третьего курса, нарезал вокруг лодки круги.
Там, где ещё недавно половину лица его прикрывали очки, осталось лишь несколько свежих царапин. Видимо я их сумела сорвать.
Парень отчаянно семафорил мне тряпкой. Потом, прилагая большие усилия, сумел донёсти до меня, казалось ему, определяющую информацию – тру-сы -ы...
– Какие? – менторски потребовала я пояснений.
– Ваши, – уныло мне ответил герой.

Расшифровав сей сигнал, как – « чевой- то у Вас, мадам, с неглиже», – я рефлекторно похлопала себя по местам, где бельишко обязано быть. Руки скользнули вниз ...не соприкасаясь с помехами!?
Тут-то я, наконец, и сподобилась изобразить реверанс...

Я здесь им качала права в "первозданной одежде"?.. – испытала я преподавательский шок.
Лёшенька мне семафорил трусами?!.. Моими?! Паршивец!
Так вот отчего наши турки так внимали речам, отчего затем увели взоры от фонтанов из бюста, и навечно задержались ... у подножия "пикантного пьедестала"!
Отчего в амфитеатре бирюзовой глади вокруг – напряжённо внимала и толпа пламенных почитателей из единого пола!
Не изображая попыток прикрыться, я мигом изогнула коленки и, профессионально прогнувшись, блистательно покинула катер.

– Лёша! – требовательно глянула я на бесстрашного земляка, оказавшись на берегу.
– Да как вы даже помыслить могли? – сделал мне Лёша глаза. – Мне же ещё Вам три семестра сдавать!

Лёшенька ещё три года помалкивал. А на выпускном застолье в нём это уже не вмещалось. Когда из молодого специалиста забило неудержимым фонтаном, я поняла, что бессмысленно пытаться рулить. Но – было ведь ужасно смешно. И поэтому, даже «смахивая воспоминаний слезу», прилюдно прикидывалась, что о многом я слышу впервые. И совсем даже не о себе.
Мой любимый супруг, а так же – проректор нашего учебного заведения, едва не опрокинулся с «трона».
Историю эту знал ещё с тех пор. Так сказать – по свежему, непорочному следу. И так веселился тогда.
Протирая от свежей влаги очки, он подкатил ко мне, выбрав паузу, и торжественно объявил, приподнимая бокал перед взволованно притихшим застольем: «Видите ли, друзья – в сегодняшней интерпретации история сдаётся мне и веселей, и пикантней. К тому же, оказывается, – в ней был ещё и круто замешан студент...»