Игорь Ерофеев

РЫЖИЙ-РЫЖИЙ
Галине

* * *
Просто кот, по кличке Рыжий-рыжий, жил при построенной на окраине города районной больнице № 2, рассчитанной на триста коек. Так кота назвала экспедиторша Марина Кулькина, тридцатилетие которой весь коллектив торгово-оптовой базы отмечал на берегу реки около складов. Когда шашлыки первой партии с двумя бутылками водки были выполнены, опоздавшая подруга Кулькиной - Ленуся, поцеловав именинницу, вынула из сумки маленького рыжего котёнка:
- Это тебе, Марин, мой подарок! Смотри, какая прелесть! У него даже глазки, как янтарики!.. - пылко говорила Ленуся, держа мяукающее существо в ладонях. - Вам с Лизкой явно кого-то живого в дом надо поселить, а то одичаете совсем… А это - мужик! Красавец! Держи зверя.
Она передала кота подруге и предложила поаплодировавшей компании выпить.
- За животный мир! Чтобы всем людям и котам-собакам жилось вместе уютно! - подняв пластмассовый стаканчик с тёплой водкой, провозгласила Ленуся. - А это к коту в придачу - миска-кормуша, фирменная. Сто десять рублей стоит, а кот - бесплатный!
- Ой, какой рыжий-рыжий! - воскликнула юбилярша, пытаясь поцеловать котёнка, который отворачивал мордочку от запаха спиртного.
- Покажи народу своего «рыжего-рыжего», - попросил кто-то из гостей, забирая живой подарок.
С новым именем кот пошёл по рукам. Его тискали, гладили, давали жареного мяса и рыбу из консервной банки, дёргали за хвост. Когда интерес к животному иссяк в пользу дальнейшего расслабления, котёнка отпустили в траву.
Рыжий-рыжий провёл в доме у Кулькиной не больше месяца. После того как он несколько раз наделал на сиреневый палас в одном и том же месте, Марина ранним утром вынесла котёнка на улицу. Миновав несколько домов, она вынула Рыжего-рыжего из-под кофты и оставила его в мокрой от ночного дождя песочнице.
Рыжий-рыжий пытался было догнать быстро удаляющуюся хозяйку, но попал в поле зрения большой бодрствующей собаки. Спастись удалось в подвале, где кот просидел в темноте без еды и воды почти два дня.
Голод вынудил его выбраться к свету. Трясясь от страха, Рыжий-рыжий притулился к стене под водосточной трубой.
Через некоторое время проходящая мимо женщина остановилась у котёнка, чтобы вынуть ему из домашней сумки копчёной рыбы. Такой еды Рыжий-рыжий ещё не знал.
- Взяли бы его домой, - посоветовали ей из-за спины. - Говорят, если несчастного животного с улицы пристроишь, - один грех с души снимется автоматически и в церковь идти не надо…
Слова принадлежали дородной тётке с синим пластмассовым тазом в руке.
- Вот и берите сами, раз так беспокоитесь…
- Я и без живности по заповедям действую, - гордо сказала тётка, поправляя очки на переносице.
- Оно и видно…
Женщины разошлись от котёнка в разные стороны с разными мыслями.
Рыжего-рыжего вскоре забрала домой девочка Вика, проживающая с родителями в многоквартирном доме по улице Чуйкова. Она спрятала кота под куртку, и Рыжий-рыжий всю дорогу, царапаясь, пытался вылезти через рукав. Дома девочка устроила кота в корзину, в которой Викин папа носил грибы из леса. Лес рос вокруг воинского подразделения, где папа служил капитаном. Каждое утро его отвозила в часть зелёная машина «УАЗ» с рядовым шофёром.
Маме не понравилось, что в доме теперь будет жить котёнок со двора: в квартиру недавно была куплена в кредит дорогая мягкая мебель, которая вполне могла пострадать.
- Пусть он у нас побудет немножко, - попросила девочка Вика. - Ему совсем идти некуда, а у нас вон сколько в комнатах места… Он красивый, только грязный ещё из-за улицы…
- Пусть побудет, - согласилась мама, думая, когда отвезти животное в дачный посёлок. - Возьми коробку и нарви в неё старых газет. Надо, чтобы твой бедолага в одно место научился ходить.
Ходить в коробку Рыжий-рыжий так и не научился. Не реагировал он и на имя Борька, которое дала ему девочка Вика. На седьмой день папа капитан увёз кота в свою лесную часть, чтобы отдать его буфетчице Зине в солдатскую чайную.
- Забирай, Зина, пополнение в живой силе, - сказал бодрым голосом товарищ капитан. - Торговле он, думаю, не помешает… Смотри, чтобы блох не нахватал, мы их еле вывели, а то солдатам в сапоги напрыгают и военную гигиену нарушат.
- Не напрыгают, - заверила буфетчица Зина, принимая покорного Рыжего-рыжего, как эстафету.
Вика обиделась на маму, которая совсем не расстроилась, что Борьке теперь придётся жить среди военных людей в строгих условиях.
- Мам, Борьке там плохо будет… Он ещё маленький и всего боится, - сожалела девочка, когда семья ужинала перед телевизором. - Котам, как и людям, надо, чтобы их любили и заботились. А кто в армии за Борькой следить будет? Там только уставами интересуются…
- Мы же его, доча, не выгнали, а передали на пищеблок, где он привыкнет и будет расти дальше, - уверенно сказал папа.
- Родители должны любить не только своих детей, но и всех животных, - не соглашалась маленькая Вика. - Если все из домов котов и собак раздадут в казармы, то в семьях начнут ссориться и ругаться…
Маме и папе Вики совсем не хотелось ссориться и ругаться, но Рыжего-рыжего из части они не вернули…
Раньше Зина работала в солдатской столовой. Получала денег она мало, но всегда была возможность принести чего-то в сумке домой, поэтому семье вроде как хватало и занимали до получки не часто. Кроме Зины, в городской квартире мужа жили его престарелая свекровь и сам муж - Виктор Васильевич Маслобойников, работавший термитчиком на заводе. Детей у Маслобойниковых не было по причине раннего Зининого аборта ещё до встречи с Виктором. После хирургического вмешательства сложное внутреннее женское устройство прекратило работать на рождение, что вызвало длительную депрессию. Как ни странно, свекровь понимала молодую женщину и старалась сохранить её брачный союз со своим сыном.
- Ну бросишь ты её, - говорила она Виктору, - а другая тоже, может быть, бездетная. Лучше уж Зинка пусть остаётся: к ней уже привыкли…
Зина долго приживалась к своему неполному женскому положению, но в дальнейшем имела от этого даже выгодную пользу. Она легко заводила романы на военнослужащей стороне, предаваясь любовным утехам и совершенно не беспокоясь о последствиях. Мужчинам нравилась безопасная любовь Зины, и они охотно приходили к ней, следуя рекомендациям сослуживцев. Наибольшую активность проявлял прапорщик Скворцов, обладатель густой чёрной волосяной поросли на груди и спине. Он распоряжался на складе вооружений, считая эту работу одним из самых важных мужских дел.
- Мужик всегда об оружии мечтает, - часто излагал он своё мнение собеседникам. - Когда у тебя в руках пулемёт, а лучше гранатомёт, то ты себя чувствовать начинаешь сильнее. Оружие и на это дело даже действует. Я вот похожу по складу, «ПТУРС» потягаю - у меня всё внутри и снаружи начинает подниматься самопроизвольно… Хоть сейчас в постель с этой железкой к бабе лезь…
Скворцов приходил в чайную к Зине примерно раз в неделю. До выезда в город всех служащих оставался примерно час, чего им вполне хватало. С собой прапорщик обязательно приносил что-нибудь сладкое или какую-то вещь, всегда нужную женщине: колготки, помаду либо лак для волос. Один раз он принёс ей кремовый бюстгальтер, который на поверку дома оказался на размер меньше, и Зина сунула его в нижний отсек шкафа, где лежало всё ненужное. Сладости она отдавала соседской школьнице Свете, часто заходившей к Маслобойниковым учиться умению плести кружева на коклюшках. Зина освоила эти навыки ещё в кулинарном училище. Её изделия раньше даже брали на выставки прикладников. Когда не хватало денег, она плела красивые скатерти и салфетки для продажи на городском рынке.
Одевалась Зина с выдумкой, применяя в гардеробе сплетённые белоснежные воротнички и манжеты. Она подчёркивала свою удачную фигуру тканями. Желанный бюст укрывался кофточками с неизбежно расстёгнутыми верхними пуговичками. Утром Зина не ленилась подкрутить волосы плойкой, чтобы завитков хватало хотя бы до обеда. Когда в чайной намечалось празднование командованием какого-нибудь события, она брала плойку с собой и накручивалась в подсобке, чтобы нравиться офицерам и до позднего вечера. Не лишённое мягкой красоты лицо она пудрила и красила регулярно, считая, что бледность и естественность меньше привлекают мужчин.
Место буфетчицы в солдатской чайной, пристроенной год назад к зданию клуба, ей досталось по ходатайству начальника штаба части - майора Букина, который любил Зину три недели в своем кабинете, пока об этом кто-то не известил жену майора. Букин остался при жене, но обещание выполнил: Зину определили в чайную буфетчицей и на полставки уборщицей, отчего зарплата её стала гораздо выше, чем в столовой. Правда, ей приходилось выезжать в город за продуктами и нередко самой носить лотки и коробки в машину.
Рыжего-рыжего она назвала просто Рыжий, что было созвучно прежнему имени, и кот откликался.
Когда приходил прапорщик Скворцов, от которого заметно пахло оружейным маслом, Зина первым делом выпроваживала Рыжего-рыжего из подсобки, сгоняя его со старого кожаного продавленного дивана.
- Я не могу так, когда он подглядывает, - говорила буфетчица, вынимая из волос заколки.
- Кто он? Кот этот рыжий, что ли? - не понимал прапорщик. - Он же беспородный, не соображает ничего…
- Всё он соображает, - не соглашалась Зина. - Коты и кошки тоже умеют любить по-своему…
- Что они могут?! – возмущался Скворцов. - По крышам бегать да котят плодить… Потом в ведро не помещаются, чтобы потопить.
- Всё равно лучше без Рыжего… Мне стыдно как-то…
Прапорщик выходил в носках закрывать дверь чайной изнутри и прикрывал от Рыжего-рыжего дверь в подсобку.
- Глупая ты женщина у меня, Зина.
- Не нравлюсь - иди к жене, она, похоже, у тебя шибко умная…
- Ну ладно, не злись. Причём здесь жена? - сдавался Скворцов, снимая камуфлированные штаны. - Я же тебя люблю одну. Ты же знаешь, Зина… Смотри, какую я тебе тушь принёс - самую модную! Меня соседка в парфюмерном магазине чуть не застукала: что меня сюда занесло, мол? Мало ли что! Может, мне одеколон понадобился…
При чайной Рыжий-рыжий быстро окреп и воплотился в ленивого кота с пушистым хвостом. Мышей он ловил без желания, лишь в том случае, когда они совсем наглели, промышляя вблизи его диванного лежбища.
- Отрастил усы, как у Будённого, а совсем разленился! - возмущалась зрелая буфетчица. - Мыши по тебе скоро пешком будут ходить…
Рыжий-рыжий слушал женщину, щурил жёлтые глаза и довольно урчал.
Солдаты кота не обижали и, бывало, подкидывали ему что-нибудь со стола: кусочек ватрушки, колбасу или печенье, которые Рыжий-рыжий съедал, чтобы кормить не забывали и дальше. Солдаты смеялись: «Во кот даёт! Даже вафли ест!»
- У нас дома кошка Маня тоже всеядная живёт: огурцы с помидорами трескает за милую душу! - добавил ефрейтор Газетин из Перми. - Людям бы так научиться - кушать всякую хрень с земли, - глядишь, всем на планете еды бы хватало и от войн бы, наверно, избавились…
Лучшими днями для Рыжего-рыжего были те, когда офицеры в чайной обмывали свои звания или принимали проверяющее начальство. Жёны командного состава сумками приносили домашней пищи. Всё это резалось, подогревалось и раскладывалось по сдвинутым буквой «т» столам. Когда состав изрядно набирался, Рыжему-рыжему, случалось, со стола сбрасывали по полкурицы или мясную нарезку вместе с тарелкой. Кот старался не мешаться под ногами танцующих и перетаскивал съедобное под диван в подсобке. Весь следующий день он отсыпался, не реагируя ни на какие действия людей и неприятные запахи…
Рыжий-рыжий заболел ранней весной. Грязный снег ещё лежал по обочинам убранных асфальтовых дорожек части, но солнце всё настойчивее прогревало стылую землю.
Кот исхудал, ему было трудно дышать, из горячего носа, который он тёр лапами, текла мутная жидкость. Рыжий-рыжий часто чихал и жалобно смотрел на Зину, которая не знала, чем помочь, и давала коту только тёплое молоко, которое он не ел.
- Сказал бы, что у тебя болит, - сокрушалась Зина. - Хуже нет, как смотреть, что животина загибается…
Когда у Рыжего-рыжего стали слезиться глаза, Зина позвала прапорщика Скворцова.
- Ваня, отвези кота ветеринарам, они в городе на улице Красной работают, - попросила женщина складского работника. - Сердце кровью обливается…
- Что ты носишься с этим котом? Видишь, не жилец он уже! Ветеринарам, кстати, платить надо… На улицу его отправь, пусть сам лечится природной растительностью…
- Нельзя так, - сказал буфетчица Зина. - Сама повезу…
- Ладно, ладно, - согласился Скворцов. - На обеде заберу.
У прапорщика имелся личный автомобиль «Гольф», купленный за небольшие деньги на авторынке. Машина была старой и буквально после каждой поездки требовала профилактического ремонта. Большую часть времени транспорт простаивал на стоянке в воинской части, и лишь когда приезжало окружное командование, Скворцов отгонял машину домой под окно: на гараж денег у него не было. Однако сам факт наличия автомобиля придавал ему мужской уверенности и имел для личной жизни такое же значение, как и подотчётный оружейный склад.
Зина завернула Рыжего-рыжего в старую тельняшку и взяла на руки. Кот уткнулся горячим носом в ладонь буфетчицы и засопел.
- Совсем, Рыжий, ты у меня дошёл… Где-то я тебя не углядела, - оправдывалась женщина. - Что капитану скажу?
Она вынесла Рыжего-рыжего на улицу, где уже стоял скворцовский «Гольф», и устроила кота в подготовленную прапорщиком хозяйственную сумку на переднем сидении.
- Не гони только, Вань.
- Я никогда не гоню!
Из части «Гольф» выехал на петляющую гравийную дорогу, разбитую военной техникой. Через десяток километров дорога впивалась в широкую трассу, ведущую в город, в котором жила девочка Вика, экспедиторша Кулькина, ветеринары с Красной и множество других людей.
Военнослужащий Скворцов скурил в движении одну нервную сигарету и остановил машину у обочины за перекрёстком. Он обошёл «Гольф», взял с сиденья сумку и вместе с котом бросил её вниз, в кювет, на обнажившиеся от снега жухлые кочки…

* * *
Рыжий-рыжий отлежался в корнях дерева, в овраге, покрытом молодой травой. Одной из ночей ему удалось поймать крота и съесть его вместе костями. Это помогло ему продержаться и выжить. Его кошачий насморк, который он получил из-за моющих средств и порошков в хозяйстве буфетчицы Зины, прошёл. Оставалась общая слабость, от которой брошенный спасался свежей порослью.
Окрепнув, он побежал тропинками к городу, стараясь не попадать людям на глаза. К первому большому окраинному зданию - больнице № 2 - Рыжий-рыжий вышел к вечеру. На скамейках сидели люди в однотонных халатах и куртках поверх. От всех неприятно пахло лекарствами и процедурами. Курили в основном молодые девушки и пожилые мужчины, разговаривая на возрастные темы. К входу с лестницей и стеклянной дверью время от времени подъезжали скорые машины, из которых в приёмный покой доставлялись очередные люди, заболевшие от неправильной работы тела и воздуха города.
Рыжий-рыжий только начал бояться людей, не зная истинной жестокой природы этих существ, и пока далеко от них не держался. Уходить он отсюда почему-то не хотел: все, кто здесь сидели и прохаживались, были не опасны. Каждый размышлял о степени своего недуга, и грязный худой кот, сидевший на тротуаре, никого не интересовал.
Он остался спать неподалёку от больницы в подвале какой-то недостройки на смятых картонных коробках. Под утро на него наткнулась хромая собака. Выскочив из подвала, Рыжий-рыжий пролез под железными воротами больничного двора и остановился только у большой помойки. В большие железные контейнеры сбрасывали всё лишнее после медицинского обслуживания граждан. Никакого питания кот для себя не нашёл: любая съедобность резко пахла медикаментами.
Рыжий-рыжий вернулся к центральному входу, где уже шла своя утренняя жизнь. Кот сел возле затоптанной клумбы, обложенной кирпичами, и задремал.
Из сна его отозвал сытный запах еды. Пожилая женщина в светло-серой синтепоновой куртке остановилась около Рыжего-рыжего, бросив на траву кружок колбасы.
- Ешь, не бойся, - сказала прохожая. - Что ж ты такой страхолюдный? Совсем ухайдокался…
Женщина поставила сумку на землю и поправила платок.
- Да-а, тебе, усатому, этого мало, конечно, - вздохнула кормилица, когда Рыжий-рыжий, облизываясь, с новой надеждой посмотрел на неё. - Ладно, пойдём со мной дежурить в гардероб - что с тобой делать? С завтрака что-нибудь принесу с кухни. Только смотри, чтобы врачам на глаза не попасться: слишком ты неряшливый по больничным полам ходить…
Рыжий-рыжий не знал ещё толком языка людей, но своим чутьём уловил, что его зовут с собой. Женщина поднялась по лестнице, пропуская носилки, на которых лежал разбитый в кровь пострадавший человек, и через фойе с кафельным полом и стульями направилась в гардеробную. Кот семенил за ней.
- А это ещё что за грязь? - указывая на кота, спросила уборщица Тычкина, только что закончившая протирать пол.
- Что ты, Вера, такое говоришь? Пусть животное немного от улицы отдохнёт.
- Вечно, Яковлевна, ты чудишь, - смягчилась Вера Тычкина. - Там по двору собака хромая костыляет второй день. Может, и её с улицы в приёмный покой определишь?..
- Недобрая ты, Вера. Всё тебе грязным кажется… - вздохнула Яковлевна, пропуская Рыжего-рыжего в дверь гардеробной.
- Побудешь со мной, только не шастай почём зря, - сказала работница больницы, надевая халат. - Голова большая – значит, кот. Звали-то тебя как?.. Ну что смотришь? Иди углы нюхай - осваивай место, а я пока укол себе сделаю.
Яковлевна вынула из сумки коробку с одноразовыми шприцами и выложила инструмент на фланелевую тряпочку. Приспустив юбку, гардеробщица протёрла ватой со спиртом место укола и сделала себе инъекцию инсулина в живот.
- О, господи, за что мне такое наказанье?..
Она переобулась в тапочки, поправила перед зеркалом волосы и подтянула колготки. Александре Яковлевне Дворниковой было за шестьдесят, но выглядела она моложе своих лет. Глаза оставались светлыми, без пенсионной покорности. Любовь, достающаяся не всем, помогала ей сохраняться, во всяком случае, внешне. С мужем они вырастили двух сыновей, которые с семьями жили самостоятельно в других домах. Забота о детях не позволила ей получить образование выше школьного, о чём она тайно сожалела, не упрекая супруга, который доучивался в институте в тот период их жизни, когда она поднимала первенца Митю.
Рыжий-рыжий нашёл себе уют за тумбочкой на циновке. Яковлевна постелила ему сверху старое вафельное полотенце и погладила его лёгкой бесшумной рукой.
- Располагайся здесь, потом мы с тобой поговорим, где ты так поистёрся, - сказала гардеробщица, присев перед котом на корточки. - Почистился бы: весь хвост в репьях и морда, как у трубочиста…
Помещение гардеробной занимали металлические раздвигающиеся штанги с крючками, на которых висели халаты и овальные алюминиевые номерки с неровными цифрами и отверстиями под тесёмку. Кремовые стены до середины были выложены кафелем. У двери была пристроена доска объявлений с призывающим девизом «Прочти, запомни и не опаздывай!» и без единого бумажного сообщения под стеклом. Рядом с зеркалом просветительные функции выполнял информационный стенд медицинской страховой компании. Изображённая на полированной поверхности змея, обвивающая чашу, значительно превосходила сосуд в размерах и выглядела весьма зловеще со своей хищно раскрытой пастью и раздвоенным языком.
В обязанности Дворниковой входила выдача халатов, которые посетители накидывали на плечи, чтобы пройти в отделение, и приём верхней одежды и ненужных в палатах вещей - зонтов или шляп. При отсутствии посещающих Яковлевна присаживалась за белый медицинский стол с железными ножками, надевала очки и читала покупаемые по дороге на смену пухлые многостраничные газеты с сенсациями.
Кот, положив голову на лапы, наблюдал за действиями людей, выясняя для ориентации сопровождающие их звуки и шорохи. Лица многих из них выражали строгость и сосредоточенность. Только дети, которых взрослые брали с собой, чтобы порадовать своих больных родственников, оставались беспечными и озорными.
Во время обхода, когда посетителей в палаты не пускали, Яковлевна закрыла помещение и сходила на первый этаж - в столовую терапии. Она вернулась с несколькими кусочками жареной рыбы в бумаге и стаканом кипячёного молока.
- На, это тебе от сердечников пайка. От сердца оторвали… - заулыбалась женщина. - Подлечишься здесь, раз уж пришёл добровольно…
Рыжий-рыжий съел всё предложенное и остался сидеть у пустой пластмассовой чашки, потому что не знал, что делать дальше.
Яковлевна взяла кота на колени, подула на шерсть на шее.
- Блох нет, молодец. А глаза совсем загнили.
Она нагрела спиралью кипятильника воду в стакане с чайным пакетом, смочила клочок ваты и почистила Рыжему-рыжему глаза. Кот не сопротивлялся: прикосновения сухих чувствительных рук этой женщины ему показались более надёжными, чем даже руки девочки Вики, когда та расчёсывала его шерсть массажной щёткой.
- Ну вот, глаза мы тебе прибрали, так что смотри, как тут всё пообустроено… Всему место находится. Видишь, и тебе как бы нашлось… Здесь злобы поменьше: она вся за порогом больничным задерживается - болезнь-то всех равняет… - Александра Яковлевна закашлялась, выдавая очередной халат. - Видишь, мадам эта халат взяла. Вся из себя, интересная! А к кому, спросишь, пришла? То-то! К одному мужику - в хирургию - две женщины ходят! Эта - как раз полюбовница. И не боится, главное, ничего… Своих родственников она точно по частным клиникам рассовала бы за деньги. А здесь вот как получилось… В нашей-то больнице с непривычки не весь продукт в столовой съешь без осложнений… Ладно, не буду я больше тебя разговорами заговаривать, сначала свыкнись тут со всем… А если в туалет - то на улицу пойдёшь, у нас самообслуживание…
Женщина ещё что-то говорила, но Рыжий-рыжий её уже не слышал, уткнувшись сонной головой в лапы. Первый раз за последнее время он уснул без опаски.
Яковлевна не знала, способны ли коты видеть сны, но, судя по дергающимся конечностям рыжего пришельца, движущаяся жизнь не оставила его маленького сознания.
После тихого часа работы у гардеробщицы всегда хватало: посетитель шёл активно, доставляя в палаты пакеты и сумки с интеллигентной едой или разносолами. К вечеру прихожан становилось меньше. Умеренные больные стекались к крыльцу и ближайшим скамейкам, чтобы покурить на свежий воздух и поговорить о методах лечения их собственных болезней. В это время, правда, приходилось дежурить с повышенной бдительностью: под вечер некоторые оставшиеся без заболевших жён мужчины в приподнятом спиртном настроении пытались проскочить вахту, чтобы преподнести супругам сюрприз в виде своего неосознанного доблестного прихода…
Смена подходила к концу. Дворникова сделала себе второй укол инсулина и засобиралась домой.
- Эй, зверь лежебокий! Поднимайся! Мне пора… - потрепала она Рыжего-рыжего по голове. - Тебе здесь пока нельзя устраиваться: сменщица моя не особо жалует непорядки и изменения. Так что пойдём на улицу, я гардероб закрываю.
Кот поднялся, выгнул спину, демонстрируя стойкость хвоста, и направился с Яковлевной на выход.
- Не могу я тебя взять с собой, - сказала женщина, когда они вышли на улицу. - Муж у меня больной дома. Придётся тебе ждать мою следующую смену, если хочешь… Вот рыбу доешь…
Рыжий-рыжий не побежал вслед Яковлевне: он догадался, что ей надо уйти одной. Съесть рыбу он не успел - большая собака заставила его бежать от больницы в сторону стройки. На улице быстро стемнело. Больница осветилась оконными огнями. Рыжий-рыжий нашёл себе место, чтобы виден был этот большой яркий дом, от которого уходить ему было нельзя…


* * *
Весь следующий день Рыжий-рыжий беспризорничал у входа в медицинское учреждение, боясь зайти внутрь. Знакомая фигура с сумкой так и не появилась. Два раза его подкормили: первый раз из окна бросили недоеденный беляш, а ближе к вечеру его одинокое печальное присутствие привлекло внимание водителя «скорой помощи»:
- Чего горюешь, наблюдатель? Лечиться пришёл? - спросил его подошедший шофер, выкладывая перед Рыжим-рыжим холодную котлету. - Тебе в кошачью клинику надо, а не сюда… Ладно, бери котлету, жена парила, вкусная…
Рыжий-рыжий дождался закрытия входной двери в здание. Ночью свет остался гореть только в приёмном покое и у дежурных сестёр на этажах. Кот спустился по лестнице в больничный подвал, где устроился спать на входе, прямо на каменном полу.
Рано утром начался надоедливый дождь, нужный только цветам и травам для пользы роста. Рыжий-рыжий перебежал с мокрого места в подвале под крыльцо. Яковлевну под зонтом он увидел издалека, выскочив к ней навстречу.
- Дождался, рыжий-бесстыжий! - обрадовалась Дворникова. - Я уж думала, не поймёшь, что я через день работаю.
Она погладила кота по мокрой голове.
- Мыть тебя надо, а то совсем заплешивеешь, и еда никакая не поможет. Сегодня я мыться буду в душе. Со мной пойдёшь, я тебя в ванне продезинфицирую…
Кот, путаясь под ногами, бежал за нею в ожидании возможного тепла и спокойствия.
Дежурный день прошёл для обоих с удовлетворением настроения. Кот большую часть времени провёл на войлочной подстилке, которую принесла Яковлевна из дому. Женщина сделала свои лечебные процедуры, рассказала Рыжему-рыжему о своей сменщице Анне Ивановне Сушко, которая после смерти единственного сына, убившегося на мотоцикле год назад, потеряла интерес к природе жизни.
- Ей всего-то сорок шесть, а она уже старее меня… Я сама, правда, не знаю, что со мной бы случилось без сыночков моих, прости господи! - перекрестилась Дворникова. - Нельзя детей своих переживать… Значит, нагрешила Анна где-то сильно…
Рыжий-рыжий знал, что женщина говорит что-то важное, от чего и ему, наверное, будет лучше. Он смотрел на неё жёлтыми глазами, чтобы она не заподозрила, что ему неинтересно слушать. Яковлевна три раза за день покормила его домашней едой, отчего кот готов был слушать голос этого человека и дальше. После тихого часа, освоившись с разными запахами больничного фойе, он дисциплинированно вышел по настоянию Яковлевны на улицу.
Мытьё в ванной ему очень не понравилось. Яковлевна держала кота крепко, намыливая худое тело. Рыжий-рыжий работал в пустом воздухе тонкими лапами, пытаясь зацепиться когтями за скользкую эмаль. Когда процедура закончилась, кот стряхнул с себя задержавшуюся воду и ушёл вылизываться в коридор.
- Придётся тебя мокрого здесь, в подвале, оставлять, а то простынешь, - решила Дворникова, заботясь о Рыжем-рыжем. - Всяко крыша есть, лучше, чем на улице… И врачи тебя здесь не увидят, если бродить без толку не будешь…
Она запустила кота в подсобное помещение, где внавал были складированы старые стулья и столы.
- Здесь тебе и на улицу можно выскочить через слуховое… Давай, чинись и сохни, я ушла…
Рыжий-рыжий терпеливо дождался в подсобке следующего прихода гардеробщицы, вынырнув к ней после её встречного «кис-кис».
- Ну вот, порядок: и ждать научился, и шерсть распушилась, - сказала Яковлевна трущемуся о ноги коту. - Пойдём наверх, на работу…


* * *
Примерно через месяц Рыжий-рыжий перешёл на легальное положение и не прятался больше в подвале. Из жалкого приёмыша он вскоре вырос в большого лобастого кота с широкой усатой мордой и «штанами-галифе», как у кавалериста. Шерсть его приобрела абрикосовый оттенок, а пышный, словно беличий, хвост вызывал отдельное восхищение. Кот вольготно прохаживался по первому этажу и имел даже доступ в терапевтическое отделение. В силу своего уживчивого характера рыжий пришелец быстро стал всеобщим любимцем: многим хотелось его погладить или даже взять на руки. Рыжему-рыжему нравилось внимание людей, к которым можно было относиться снисходительно из-за их многочисленных слабостей. Даже слесарь Немцов, известный отрицанием всего мирного, как-то с утреннего похмелья присел к Рыжему-рыжему и сказал коту свою обиду:
- А вот меня никто не любит и не любил никогда… Хотя я всё могу сделать - мне только инструмент дай добротный и материал… Все думают, что Немцов - алкаш. Какой я алкаш? Ты же, рыжий, знаешь!.. У меня вообще вредных привычек нету: не пью, когда курю, и не курю, когда выпью…
Основным пристанищем для Рыжего-рыжего оставалась гардеробная Дворниковой. Когда женщина отсутствовала, коту дозволялось находиться в любом больничном месте.
С лёгкой подачи Яковлевны медперсонал называл кота Мурзиком. Рыжему-рыжему это несерьёзное имя не нравилось, но, чтобы не обидеть удобных для себя людей, он на него откликался, помня своё первое прозвище. Подкармливающие посетители традиционно звали его Рыжим.
Он не пропускал ни одного дежурства Дворниковой и честно присутствовал в гардеробной до самого вечера. Вёл он себя теперь гораздо свободнее. Когда женщине удавалось почитать прессу, Рыжий-рыжий располагался на столе, а бывало, залезал Яковлевне на плечи: с одного плеча свисал хвост, с другого - усатая голова. Большую часть своего времени кот дремал и ел, не забывая между этими важными делами мыть себя лапами и вылизывать шерсть. Оставшиеся часы он посвящал главному здесь человеку - Дворниковой, а когда она уходила домой - всем остальным.
Рыжий-рыжий успел исследовать всю больницу, кроме операционной и родильного отделения, куда его не пускали. Самым уютным и спокойным местом он определил для себя всё же гардеробную и столовую терапевтического отделения, где его неизменно кормили во время любого прихода на побывку.
Рыжий-рыжий без труда теперь понимал язык людей, который оказался совсем не сложным. Он узнавал, чего от него хотят, по интонации, жестам и взгляду: сопровождающие слова имели меньшее значение, чем действия. Зато люди часто не понимали его, несмотря на простоту языка котов.
В свободное для Яковлевны время они ходили по больнице вдвоём - впереди Рыжий-рыжий с восклицательным хвостом, за ним гардеробщица, семеня в домашних тапочках. Зарплату в кассе - в зарешечённой амбразуре - Дворникова получала только в парном сопровождении. Разговаривали они в основном на общие темы улучшения имеющейся жизни. Кот соглашался с хозяйкой во всём, сопровождая монологи Яковлевны одобрительным помуркиванием.
Корреспондент газеты, получивший задание рассказать о проблемах городской больницы № 2 на триста коек, сфотографировал вальяжного кота как местную достопримечательность, поместив снимок на первую страницу издания с заголовком: «Рыжие коты приносят в дом счастье и достаток, которые медицинскому учреждению должны помочь обрести городские власти». После этой статьи Яковлевну посетил в гардеробной сам главный врач больницы - Тимофей Юрьевич Оболенский, человек строгий и пунктуальный. Он осторожно погладил Рыжего-рыжего по голове чистой медицинской рукой и спросил:
- Александра Яковлевна, у вашего питомца все прививки сделаны?
- Все, Тимофей Юрьевич, - соврала Дворникова. - Мурзик у нас стерильный, эпидемнадзор мы осуществляем…
- Ну и славненько, следите за своим сыном санчасти - он теперь знаменитость.
Больше главный врач жизнедеятельностью подотчётной гардеробной и котом не интересовался.
Единственным больничным человеком, кто находил в отношениях служащей Дворниковой и рыжего кота ущерб отечественной медицине, был заведующий терапевтическим отделением с распространённой фамилией Васильев. Он всегда принадлежал плохому настроению, отражавшемуся на его трафаретном лице. В приходящих проблемах Васильев неизменно винил больных, которые, по его мнению, лично способствуют природе своих недугов. Заболевшими он считал всех, кроме медицинского персонала. Окружающий людей животный мир представлялся ему главным источником инфекций и эпидемий. По этой причине Васильев со студенческих пор не употреблял в пищу ничего мясного. Жил он на морепродуктах и соках, настаивая, что только Мировой океан пока ещё остаётся вне человеческого разрушения. Его молодая супруга питалась традиционно и отдельно. Когда она заболела на второй год после свадьбы, Васильев обвинил её в безответственности по отношению к собственному здоровью. В больнице она отказалась съесть принесённую им морскую капусту, тогда он отказался от жены…
Васильев сразу невзлюбил Рыжего-рыжего и даже выступил на врачебной коллегии о недопустимости присутствия в лечебном учреждении заведомо опасного субъекта в виде кота. Рыжий-рыжий старался избегать недовольного медика, который, бывало, ругался в его сторону воспалёнными словами. Один раз Васильев даже схватил рыжего кота за загривок и бросил его за дверь больницы мимо курящих мужиков. Минут десять потом Васильев отмывал руки от возможных микробов, угрожающих здоровью. Понаблюдав из-под скамейки за действиями других направляющихся людей, Рыжий-рыжий вернулся в гардеробную, где Дворникова уже начала волноваться его отсутствием.
Несчастье случилось в последнее дежурство Александры Яковлевны накануне Нового года. В больнице отмечалось оживление. Посетителей было больше обычного. В вестибюле стояла небольшая ёлка, украшенная серебряным «дождиком». Дворникова принесла в своё скромное помещение ёлочную ветку с двумя яркими шарами.
- Это, Мурзик, для красоты, чтобы зрение останавливалось на чём-нибудь интересном…
Рыжему-рыжему понравился запах свежей хвои. Он подцепил лапой лёгкий стеклянный шар, посмотрел на его маятниковое движение и без дальнейшего любопытства спрыгнул со стола. На улице он понаблюдал за падающими снежинками и вернулся в дверь вместе с людьми.
В гардероб к Яковлевне стояла очередь. Рыжий-рыжий проскочил между ног ожидающих и вновь разлёгся на столе.
- Ну куда ты, бродяга, влез! Да ещё с грязными лапами и по газетам…
После этих слов Дворникова охнула, её лицо перекосило какое-то внутреннее напряжение. Она стала оседать набок вместе с чьей-то шубой. Свободной рукой она схватилась за стул и, увлекая его за собой, упала на пол, сильно ударившись головой.
В очереди закричали. На помощь гардеробщице поспешили сразу несколько человек. Побежали за врачом из приёмного покоя. Рыжий-рыжий, прижав уши, тревожно наблюдал за суетой из своего войлочного угла. Какая-то напомаженная дама пыталась расцепить пальцы гардеробщицы, чтобы освободить шубу:
- Это моя шуба, товарищи, - говорила она всем, оправдываясь. Лицо её покраснело от прикладного усердия. - Я её купила два месяца назад с отпускных… Вы не думайте, это моя вещь…
Её не слушали. Яковлевна не приходила в сознание. Женщину положили на подоспевшие носилки и вместе с лисьей шубой понесли через больничный коридор.
- Инсульт…
- А сколько ей было?
- Почему «было»? С инсультом ещё живут… Это уж как получится…
- Вот так - живёшь-живёшь, суетишься чего-то, а потом бац - и головой об пол…
- Парализует, наверно…
- Наверно…
Обсудив происшедшее, посетители сами стали заходить в открытую дверь гардеробной, вешали свои вещи и брали халаты. Переговаривались между собой почему-то шёпотом. Затем пришла санитарка, собрала все вещи Дворниковой в сумку и унесла с собой.
- Живая твоя хозяйка, - сообщила она коту. - Только не чувствует ничего пока… Ты уж, Мурзик, жди её теперь… Её в третью палату в терапии определили.
Когда больницу закрыли, Рыжий-рыжий незаметно прошёл в отделение, чтобы улечься под топчан. Он чувствовал слабый запах хозяйки и знал, что его место теперь здесь.


* * *
Пропустили его в палату только на третий день вечером. Всё это время он провёл в терапии с негласного согласия персонала. Питался кот там же, в столовой отделения, прячась от возмущения доктора Васильева. Один раз из палаты вышел человек, заметивший Рыжего-рыжего между мебелью.
- Ты и есть тот самый Мурзик? - спросил он кота, поднявшегося и выгнувшего спину после долгого прилежания. - Мать уже спрашивала: «Где мой рыжий остался?..» Попросись у сестры, может, пустит…
Он погладил кота по голове.
- Ты уж поддержи её, мужик. Совсем она слабая стала…
Человек встал с корточек, поправил накинутый на плечи халат и быстро ушёл по коридору.
Молодая медсестра Ирина, у которой дома жил свой сиамский кот, после восьми вечера, когда все врачи разошлись домой, открыла перед Рыжим-рыжим дверь в палату.
- Иди, только недолго, - сказала Ирина. - Побудь, пока она не спит…
В палате, рассчитанной на две койки, раздражал плохой, тусклый свет, падающий из продолговатого матового стакана под потолком. Кроватям принадлежали синие тумбочки. Посредине помещения стоял высокий стол с накинутой суконной скатертью. За окном собирались тени отработавшего дня. В пришпиленном к белой стене радиоприёмнике велось какое-то приглушённое дикторское вещание.
Кот сразу узнал хозяйку, высоко укрытую одеялом. Он запрыгнул на кровать и осторожно прошёл по неровностям, чтобы лечь Яковлевне повыше живота.
- Мурзик, пришёл… Тяжёлый… - встретила она его медленным голосом. - Хороший…
Она чуть приподняла голову от подушки и погладила кота бесшумной рукой.
- У тебя веснушки… появились…
Говорила Дворникова трудно, с паузами, сопровождая каждое слово горячим дыханием болезни.
- Мироновна… Спишь? - повернула она голову. - Говорила же - придёт! Вон размурчался… как ручеёк… Разбудишь всех…
На большее её не хватило, женщина замолчала. Она закрыла от света напряжённые глаза, чтобы побыть наедине в темноте жизни. Лицо Яковлевны, казалось, стало пергаментным, нос заострился, добавилось морщин. Рыжий-рыжий слушал её неровное дыхание, стараясь не двигаться под её покойной рукой…
Спящую идиллию через полчаса нарушила медсестра Ирина.
- Ну ты разлёгся! Раздавишь больную, у неё и так состояние сложное - парез правой стороны. Это тебе не шутки, - шёпотом сказала свои опасения девушка.
Взяв кота под мышку, она вынесла его из палаты и погасила свет лампочки.
- Пусть женщины поспят… Хоть во сне-то у них ничего не болит…
Следующим днём Рыжий-рыжий прятался от доктора Васильева и два раза покидал больницу на январский мороз. В гардеробной на приёме работала уже новая женщина, увлечённая разглядыванием посетителей. Рыжий-рыжий не вошёл в поле зрения её настроенного внимания.
После обеда, когда начальственная активность спадает и наступает тянучее больничное время, рыжий кот проник в палату вместе с санитаркой, пришедшей протереть мокрой тряпкой линолеум пола и подоконник.
Рыжий-рыжий лёг на прежнее место поверх одеяла, свернувшись клубком и уткнув нос в свой же пушистый хвост. Поглаживая мягкую шерсть любимца, Дворникова молчала. Что-то говорить ей мешала обширная сосущая тяжесть в давящей груди.
- Яковлевна, может, Мурзика убрать? – спросила санитарка Маша, выкручивая тряпку в ведро. - У тебя и так сердце уработалось, а тут ещё и кот сверху пристроился…
- Нет, Маша… Он как раз-то и утешает… всё внутри… Коты же знают, где лечь, - на самую боль норовят…
- А чего ж он соседку твою не лечит?
- Не знаю, Маша… Как там … на улице? Холодно?
- Ещё как! Двух вёдер угля еле хватает, чтобы дома протопить!
- Может, спадёт мороз-то…
- Говорят, спадёт с понедельника, - сказала Маша, закрывая за собой дверь. - Ты молчала бы, а то в разговор все силы истратишь, и никакие уколы не помогут.
- Не помогут… - согласилась Дворникова.
Вечером в палату с пакетом мандаринов пришёл сын гардеробщицы Дмитрий с дочкой. Сын работал в городской налоговой инспекции и воспитывал с женой Светланой дочь Катю. Девочка была одета в брючный костюм, носила короткую причёску и смотрела на мир большими интересующимися глазами. Пока отец общался с матерью, Катя успела помочь соседке Мироновне повернуться на бок, полистать два трёпаных журнала «Юность», кем-то оставленные на столе, и потискать Рыжего-рыжего, который не совсем был рад притеснениям: недовольно мяукал и даже шипел, когда Катя тянула его за усы.
- С завтрашнего дня моя Светлана за тобой здесь последит: она отпуск взяла за свой счёт. А твоего красавца давай я к нам домой заберу, - предложил сын, собираясь на выход. - Выйдешь с больницы - он рядом, заберёшь потом…
- Выйду ли?.. Пусть уж здесь Мурзик… покараулит… Да и легче мне, когда он греет…
- Ну, ладно. Держись давай…
Он поцеловал мать и вышел за дочкой, сворачивая в карман куртки пустую тряпичную сумку.
Оба выходных дня Рыжий-рыжий провёл в палате с Яковлевной. Невестка Светлана не препятствовала коту, когда тот укладывался к свекрови. Во время процедур Рыжий-рыжий понимающе спрыгивал на пол и ждал под кроватью.
В воскресенье Светлана ушла домой после восьми вечера, поменяв больной бельё. Яковлевна просила заглушить настенное радио и некоторое время после невестки молчала, тяжело, с сипом дыша.
- У меня грех… имеется к твоим… сородичам, Мурзик, - начала говорить Дворникова, когда сестра выключила в палате свет. - Мы в сорок пятом за отцом семьёй поехали… которого в Восточную Пруссию немецкую… партийцы отправили дорогу железную… взорванную делать. Мне всего восемь лет было…
Рыжий-рыжий слушал женщину, беззвучно мяукая, когда связывающее дыхание мешало ей говорить дальше. Она теребила ему за ухом, вспоминая своё послевоенное детство. Из темноты её больной голос звучал механически ровно, почти без интонаций.
- В сорок шестом голод был… страшный. Немцы, что с нами жили… мёрли, как мухи… Мы тоже пухли... К весне всё поели… что можно. Нас же три сестры… было. Настя… младшая… не выжила… Я тогда пацанкой… с мальчишками больше по развалкам ходила… Мишка у нас… заводила был такой… Всё ему нипочём было… Оружия полподвала насобирал с приятелями… Ружей… всяких… из завалов много находили. Мальчишкам интересно… а нам, девочкам… железки эти куда? Френчи находили… военные… А что толку?.. Юбку из них не сошьёшь… Войне цветные материи… ни к чему… Один раз Мишка… собаку бродячую из оружия убил… Мы её на костре… изжарили и съели… А потом… кота чёрного… Его мотоциклист сбил… при нас… Мяса у кота почти не было… и воняло оно чем-то… Мы его на черепице немецкой… жарили, как… котлету… Так вот…
Дворникова замолчала. Рыжий-рыжий сполз лапами с одеяла и чуть было не упал с кровати.
- А потом… Мишка взорвался на бомбе… Прямо возле школы… Ему руку и ногу оторвало… Мы ходили туда… видели… Руку метрах в двадцати… нашли. Её наш учитель-фронтовик… принёс… как палку…
Наутро перед обходом Рыжего-рыжего всё же выпроводили из палаты № 3, и только после обеда они вместе со Светланой, которая принесла коту колбасы, вновь заступили на дежурство.
К вечеру состояние Яковлевны ухудшилось: она потеряла возможность говорить, критически поднялось давление. Вызвали доктора Васильева, с которым пришёл ещё какой-то врач в очках. Посоветовавшись, медики сделали вывод, что необходимы решительные оперативные действия.
Перед уходом доктор Васильев вытащил Рыжего-рыжего за лапу из-под кровати, за что был укушен котом до крови. Возмущённый терапевт вынес Рыжего-рыжего в коридор и сбросил с рук на пол.
- Пошёл вон! Тебя ещё здесь не хватает!
Минут через десять кот вновь сидел у двери палаты.
Усидчивость больничного животного крайне возмутила одевшегося в чёрное пальто с воротником Васильева. Он взял кота на руки и, прижав к груди кожаной папкой с бумагами, направился на выход. Рыжий-рыжий не вырывался, наблюдая движение зимней улицы. В свете фонарей мягко кружил лёгкий прозрачный снег, укрывая грязные места большого города.
Васильев донёс кота до стоянки такси и постучал в окно первой машины.
- Шеф, отвези кота отсюда, пожалуйста! Куда хочешь! Сто рублей даю, отвези только!
- Я что тебе, котофалк?! Я людей вожу, а не «живые уголки»! Иди, дядя, дальше гуляй! Шапку поправь!..
Несмотря на предлагаемые деньги, во втором и в третьем такси также отказали. Тогда доктор Васильев сам сел в транспорт и попросил доставить его в рабочий посёлок, развернувшийся недалеко от города вокруг двух крупных промышленных предприятий.
- Куда такого кота красивого транспортируете? - поинтересовался шофёр, когда такси выехало за город.
- К матери… в дом, - не сразу нашёлся Васильев. - В квартире погром устраивает. По шторам прыгает… Я же целый день на работе… Вот и везу. Жалко ведь…
Они подъехали к центру посёлка - к оживлённой вечерней площади с памятником Ленина, администрацией и большим общим универмагом. Васильев обошёл магазин сзади, удерживая Рыжего-рыжего, который норовил вырваться. Из одного складского помещения доносились голоса. Открыв дверь, он кинул кота в коридор, заставленный деревянными и картонными ящиками…


* * *
Рыжий-рыжий вернулся в больницу на четвёртый день. Знакомым порогом кот проследовал за людьми в вестибюль и свернул по коридору в терапию. Миновав стол с дежурившей за ним сестрой Ириной, Рыжий-рыжий протиснулся в чуть приоткрытую дверь третьей палаты.
Кровать Яковлевны была пуста и застелена новым бельём для других. Рыжий-рыжий запрыгнул на клетчатое больничное одеяло и лёг возле подушки.
- Ну куда ты, Мурзик, залез?! - растерялась медсестра, зашедшая следом. - С мокрыми лапами, грязный!..
Рыжий-рыжий не смотрел на что-то говорящую молодую женщину: её безопасный голос он уже слышал. Раскинувшись лапами и хвостом по тёплому одеялу, кот довольно замурлыкал: наконец он вернулся туда, где ему хорошо и где он нужен. Теперь осталось только подождать. Рыжий-рыжий принялся обстоятельно вылизывать свою запачканную дорогой шерсть: ждать ему предстояло долго…