Мирослава Радецкая (1930-2012)

 

Июнь 1944 года. Нас, шестиклассников, отправляют на сельскохозяйственные работы. Сколько их было, неоплаченных, не вошедших ни в какие документы и характеристики, сказать трудно. Практически до конца 70-х годов в качестве школьницы, а потом как преподаватель школы, медучилища, пединститута я ездила в совхозы и колхозы своей области с учащимися. Пололи, прорывали, окучивали, собирали урожай. Добирались до места работы чаще всего грузовичком, позже автобусом или электричкой. Домой добирались подчас и пешочком. Как шутила одна из моих учительниц, вернувшаяся только что из эвакуации из Узбекистана, в этой республике популярны три вида транспорта: такси, ишакси и пешакси. Мы возвращались чаще всего пешком, прихватив по пути в свои сумки початки молодой кукурузы, головки подсолнухов, а то и яблочки «белый налив» из совхозных садов.
Дети войны, мы были абсолютно нетребовательны к еде и условиям быта. Попозже нас стали расселять по сельским хатам. Но бывало, что ночевали в сельской школе, клубе, а то и на телегах, полных душистого сена. Обед привозили прямо на поле. Как обстояло дело с завтраком и ужином, не помню. Помню, что прикупали у хозяек молоко и овощи. Вопрос о юридическом обосновании труда малолеток не приходил нам в голову: «Всё для фронта, всё для победы!» Я была растрогана, когда мне осенью, как примерной труженице, велели явиться на окраину города с мешками на кагаты* за 16 килограммами картофеля. Как я доволокла его через весь город, где ещё не ходил общественный транспорт, для меня и сегодня загадка.
Полстолетия спустя подростков, работавших в сельском хозяйстве, приравнивали к участникам военных не боевых действий. Но никаких документальных следов этой работы ни в городском отделе народного образования, ни в школах, ни в колхозах не осталось. Искали свидетелей, которые, имея к тому времени трудовую книжку, могли подтвердить твой труд на благо Родины. Проще было тем, кто жил в селе или имел там родственников. Хуже было горожанам, которые не всегда могли подтвердить свою сельскую эпопею с первого захода.
Но в 1944 году мы думали о скором конце войны, о времени, когда пойдут трамваи, откроется кинотеатр и отменят карточную систему. Наш класс прорывал, пропалывал свёклу. Рядом с нами крутилась сельская девочка наших лет, вроде бы приставленная к нам звеньевой. Бесконечное поле с сочной ботвой, казалось, уходит до самого горизонта. А на фоне его высочила заводская труба. По присущей мне любознательности я поинтересовалась, какой в поле может быть завод. И девчушка охотно объяснила, что эта труба — всё, что осталось от очень старого завода. Когда она возвращается домой с работы, она с некоторым страхом проходит мимо неё: говорят, в трубе слышатся голоса, звучит музыка. И я попросила её прихватить меня с собой, когда она будет сегодня возвращаться домой.
Воспитанная дедушкой в атеистических традициях (у родителей была своя жизнь), я была далека от мистики и суеверий. Единственная чудесная история, которую я в детстве слышала от деда, такая. Хозяин небольшой мастерской, он ездил в Харьков за портняжным товаром. Дома оставалась с роднёй его больная мать, которая, в случае необходимости, звала к себе близких громким стуком ложечки о стакан. В Харькове он проснулся ночью от явственного звука-призыва, долгого и властного. Оставив дела на приказчика, он ближайшим поездом вернулся домой. Он опоздал. Но жена его подтвердила, что именно в это время больная звала стуком на помощь. Дед свято верил в передачу мыслей на расстоянии.
Не буду долго рассказывать, как мы ползли на четвереньках к трубе по узкому каменному коридору. Он казался бесконечно длинным и узким. Наконец мы очутились на площадке круглой формы внутри трубы. Было жутковато. Лучи заходящего солнца рисовали в вышине, в переплетениях пыльной паутины, фантастические узоры. А гулявший в очень высокой трубе ветер создавал странную мелодию. Деталей за давностью лет воспроизвести не могу. Вероятно, напряжённые нервы и разгулявшаяся фантазия, да и рассказы попутчицы, что люди видели на вершине трубы матерь Божию с младенцем, сыграли свою роль. Но меня более всего поразило, что из хаотических шумов и звуков ветра я отчётливо уловила словосочетание: «Девятое мая». Попутчица этого не слышала. Перепуганные, мы вылезли из каменного тоннеля и разбежались по домам. Девочкам я не стала рассказывать о своём путешествии. Просто сказала, что пошла прогуляться и проводила звеньевую. Я понимала, что дома мне достанется за авантюрный вояж: мало ли куда меня могла завести к ночи сельская девочка.
...Прошло около года. Победу уже ждали. О странной дате, услышанной в трубе, я стала забывать. И только стоя перед зданием клуба, где на платформе грузовика выступала концертная бригада в честь Дня Победы, я с пронзительной отчётливостью вспомнила: «Девятое мая!» <!--