Борис Берлин


И я от нее – устал.
Все-таки – устал.
Не разлюбил, не привык – какое там. Десять лет уже, а как голову свою лысую потерял, так до сих пор и не нашел. Да и не ищу уже – в общем-то. Давно не ищу, даже не пытаюсь.
Потому, что было между нами – то самое. Не любовь – нет, не люблю я этого слова, а…ну, почему две частицы притягиваются друг к другу, не знаете? Вот и я не знаю. Химия, тяга, искра. В общем – бог знает - что…Или – черт…
И все равно – устал.
Виду, конечно, не показал, не заслужила она, чтобы так – в лоб. У нее же кроме меня – никого, на всем белом свете - никого. Я для нее – весь мир, и вода, и хлеб, и воздух. Может, потому и устал – воздухом быть, тоже, знаете ли…
Нет, пожалуй, устал смотреть, как она задыхается – от нехватки меня.
Понимаете, какая штука, иногда слова перестают складываться в строчки, строчки – передавать мысли, а мысли – возникать в этой самой моей лысой голове. Я теряю способность писать, а значит – жить. Потому, что кто я – без этого, потому, что - соблазн…
И за этот соблазн, если ты его хоть раз испытал…Много чего отдать можно. Вот и ее – Машку-ромашку мою, отдал бы, не задумываясь.
Ну, а если – задуматься все же?
Кто же мог знать, что она возьмет и станет – мной. И станет для меня важней, чем ребро мое, из которого сделана. И жаловаться некому, разве что – себе. Но если я это – она, то…Некому, в общем, жаловаться.
Она – повсюду.
Иногда кажется, вот в зеркало посмотрю, а оттуда – глаза ее виноватые. Хотя и вины-то никакой нет…
Вот, слева ноет, как пить дать, в том самом месте, где это ребро и было. И откуда его вытащили, а Машеньку, стало быть - туда…И так глубоко – туда, что не достать, никакими силами не достать. С наркозом, без наркоза, все равно, больнее – не будет.
Куда же – больнее-то…
А ведь –


КАК ЧУДЕСНО ВСЕ НАЧИНАЛОСЬ…

Вы не поверите. И я бы не поверил, если бы такое услышал.
Я был тогда, что называется, начинающий писатель. То есть, голодный, самонадеянный, убежденный в собственной гениальности и праве на лучшую, гораздо лучшую – жизнь. Я не знал еще, что для того, чтобы – жить, необходимо – писать и, что жить ради этого – стоит.
Тексты сыпались из меня тогда, как из рога изобилия – один за другим и я элементарно "затоварился" – собственные сочинения накрыли меня с головой, и в один прекрасный – на самом деле – прекрасный, момент я осознал, что мне необходим кто-то для приведения в порядок наступившего безобразия. Причем – практически бесплатно, то есть, работая в счет будущих гениальных творений, короче – блаженный. Кто-то из знакомых так мне про нее – про Машу и сказал – "блаженная" и дал телефон. И вот наш самый первый разговор – слово в слово, ну, почти…
- Мария Леонидовна?
- Да, это я…
- Здравствуйте, я…писатель и ищу в данный момент помощника для работы над рукописями – корректура, приведение текстов в порядок, систематизация…Ну, вы понимаете…Мне дали ваш телефон и…
- А вы писатель на самом деле или только думаете, что им являетесь?
- Простите?
- Понятно…Тогда, давайте так. Можете прислать мне что-нибудь из написанного – на ваше усмотрение? Я за выходные прочту и позвоню вам в начале будущей недели. Идет? Вы не удивляйтесь, за неделю на работе так устаешь от печатной продукции, что, поневоле, к любому тексту относишься с подозрением…А работа мне нужна, да. Так как, договорились?
И мы – договорились…

…Она позвонила в понедельник, в семь утра.
- Да, вы – писатель. Когда начнем?
Как сейчас, слышу ее голос – звенящий и радостный, будто из детства. И уже через неделю она просто переселилась ко мне. Совсем.
Вы скажете – так не бывает. И я – соглашусь…

Когда я ее увидел…
Ну, вот представьте, что вы ожидаете увидеть кого-то вроде "железной леди", а входит воробушек с круглыми, любопытными глазами и, склонив набок голову, произносит:
- Здравствуйте! Я – Маша.
И мы - заулыбались…
…- Мы будем с вами работать, только учтите – у меня есть два правила: во—первых, я работаю только с успешными авторами, во-вторых – я с ними, то есть - с вами – не сплю.
- Но я – не успешный автор. Означает ли это, что и у второго правила могут быть исключения?
- Не смешно. Совсем. Вы не успешный только потому, что еще не успели им стать. Я вам в этом помогу и быстро. Вы сами увидите.
И ее не стало. Она – растворилась. Во мне, в рукописях, в переговорах с издателями и литагентами, даже в содержимом холодильника. Очень скоро я смог бросить, наконец, работу в газете – она говорила, что это рабский труд и была права. Я начал свою первую настоящую, серьезную книгу и она – пошла.
Маша как-то сразу стала мне так необходима и незаменима, что когда, буквально через несколько дней, она пришла и просто улеглась ко мне под одеяло, это показалось настолько естественным, что набросился я на нее лишь под утро. А потом, она снова уснула, подложив под щеку кулачок…
И это было самое настоящее –


СЧАСТЬЕ НА ЦЕЛЫХ ДЕСЯТЬ ЛЕТ…

А – теперь…
Она стала для меня – слишком и - слишком для меня. Вот и вся разгадка.
Совсем недавно я осознал еще одну истину – что долго эту свою усталость скрывать от нее не смогу. Ведь именно из-за этого у меня не пишется, не пишется - совсем. Напрочь. И она, Маша, знает об этом – тоже. Хотя бы потому, что знает про меня – все…И вообще, она меня чует, всем своим нутром, каждой клеткой, какие уж тут секреты и недомолвки…
Ах ты, Машка-целовашка моя, ангел-хранитель-воробышек…Помоги мне, а? Я уже наизнанку вывернулся, а выхода – нет.
Устал…

…-Андрюша, вот и я. Как дела? Кто-нибудь звонил? Прежде всего, немцы и из издательства? Звонили?
- Ага…Из издательства. Обещали к началу будущего месяца закончить весь тираж…
- Да? Наконец-то…
Она смотрит на меня подозрительно, как на больного, который забыл принять лекарство. И против моей воли во мне возникает раздражение – я снова не написал ни строчки. За весь день – ни строчки. Но это мое дело, черт возьми и я уговариваю ее про себя – молчи, не спрашивай, не смотри на меня так, ну…
- А ты уже решил, что будешь говорить в интервью? Ну, в понедельник…
- Ты о чем? Я, на самом деле, не помню…
- Милый мой, у тебя же интервью на первом канале! Ну, что мне с тобой делать, скажи?
- Вот и я об этом же думаю – что тебе со мной делать…
- И - ?
- Лучше всего – ничего. Ничего не делать, абсолютно…
- Ну, ладно, ладно…Может, я сама виновата, надо было напомнить…Я просто зашилась, не успеваю, не сердись, а? Я уже давно поняла, что тебе меня одной мало, нужен еще кто-то, чтобы все вовремя, напомнить там, текст подготовить, на звонки отвечать, чтобы ты не отвлекался. Что-то вроде секретаря, понимаешь? Я обязательно найду кого-нибудь в ближайшее время…
- Маш, я не хочу. У меня уже есть ты – исполнительница моих капризов и причуд, есть твое тело, которое я продолжаю вожделеть, твои мозги, которые…Ну, ты сама знаешь!
- Вот именно для того, чтобы я смогла окончательно сосредоточиться на твоих капризах и причудах, она и нужна. А тело…Хм…Ну, что же, продолжай, вожделей, я в принципе – не против…найду тебе какую-нибудь мымру или синий чулок и все.
- Ну, если - мымру…Слушай, давай пойдем, поедим чего-нибудь, а?
- Ты голодный, Андрюша? Так давай здесь, дома. У нас же все есть, уже готово, хочешь? Я быстро…
- Нет, хочу с тобой в ресторан, с зелеными лампами – помнишь? И надень серое платье, то – самое…
- Ах, ты мой милый…Хорошо, минут пятнадцать, не больше, ладно? Подождешь? А там ты мне расскажешь, как дела с тринадцатой главой. Я сейчас…

Тринадцатая глава смотрит в затылок двенадцатой и – молчит. Я тоже молчу и смотрю в окно, в темнеющее сентябрьское небо. Или это тоже – не я?

…Она экзотична, свежа и капризна. Она – изящна. На ней серое атласное платье с открытыми плечами и плечи ее – нежны…
Она – моя…
Господи, как же мне повезло. Эти зеленые глаза в круге теплого света, мгла ее лица в подступающем сумраке зала…
Она – моя…
Как же я счастлив, боже мой. Я хочу сказать ей об этом, но отчего-то, начинаю говорить про книгу, про ненаписанную тринадцатую главу и – забываю, забываю, забываю все, даже ее плечи, но - не свою тоску…
Потому, что знаю, книга – обречена…
Ее идея настолько необычна, парадоксальна и проста. И парадокс и его развязка так безупречно элегантны…
У меня внутри все поет, когда я думаю про свою книгу. Она - поет во мне. И думаю я про нее непрестанно. Если мне не удастся ее написать, я просто – кончусь. Кончусь, как вот этот осенний день.
А ведь началась книга с нее – с Маши. Именно она подала мне эту мысль. Ей вообще нет равных в обилии самых разных идей, зачастую - диких и сумасбродных. Но, если они работают…
Знаете, каково это – взять умирающую от холода, забытую и заброшенную идею, отогреть, подышать на нее…Живи…
Она назвала это однажды - реанимацией чуда.
Особенно – по ночам. Не сговариваясь, мы оставляли ноутбук на полу рядом с кроватью, чтобы сразу – после, даже еще не отдышавшись, не оторвавшись друг от друга…
Почему я вспоминаю об этом в прошедшем времени?
Почему тринадцатая глава уже почти два месяца тихо умирает?
Почему так странно смотрит на меня Маша?
- Что Машуня? Ты что-то сказала? Прости, я…
- Я сказала, что ухожу.
- Куда? Давай, я тебя отвезу. Только выпьем кофе…
- Нет, я не хочу кофе. Ты не понял. Я ухожу – от тебя. Ухожу – к другому. Прости…
И она, в самом деле, поднимается, берет сумочку, поворачивается спиной и – еле уловимое, такое - ее - движение плеч…
- Маша…
…Я медленно опускаюсь на стул, провожу ладонью по лицу – пустота и боль внутри, словно ребро взбунтовалось и вырвалось на волю, проткнув по пути легкое. И как же оно пузырится и заглатывает в себя смертельные дозы синего ветра – еще, еще, еще…
Внутри меня ветер.
И все громче и громче поет –


ТРИНАДЦАТАЯ ГЛАВА…

…Все понеслось и закружилось, как цветные стекляшки в калейдоскопе. Книга – ожила и, вырвавшись на свободу, полетела полным ветром в совершенно неожиданную сторону – вслед за тринадцатой родились на свет еще одиннадцать глав и перевернули и сюжет, и смысл, и повествование настолько, что я сам долго не мог понять, куда все это меня заведет. Я даже почти не правил текст – садился и пальцы начинали бегать по клавиатуре, как у опытной секретарши, пишущей под диктовку.
Мне казалось, что я заново рождаюсь и это занимало все мое время, не позволяя упасть в пустоту, образовавшуюся после Машиного ухода. Вместо того, чтобы, проснувшись и, еще не открыв глаза, вспоминать ее утреннее тело, я вскакивал, как ошпаренный, бежал в душ, потом по-быстрому – чашка кофе, и – вот оно, ежеутреннее наслаждение – пальцы, еле успевают записывать щебечущий ветер…
Мне было просто некогда – книга уносила меня за собой, забирая всего целиком – без остатка. Ни одной минуты, прожитой зря - впустую.
…А что – Машка? Она – приснилась…С этой мыслью я засыпал каждый вечер, а утром снова начинали петь птицы, и только я один слышал их голоса…

…Книга была написана.
Счастье длилось дня три или четыре, точно не помню. Потом наступила – пустота. Ее не могло заполнить ничто, ни хвалебные голоса критиков, ни интервью, ни приглашения на элитарные тусовки, ни даже предложение одной киностудии написать сценарий для очередного сериала. Я прекрасно выглядел, был моден, я мелькал на экранах и подписывал контракты на огромные, по нынешним понятиям, тиражи. И был – до омерзения противен сам себе. Год без нее прошелестел пожухлыми осенними листьями и умер. Мне нужна была только она - Маша…
Как же она была мне нужна, господи…

…Я понял, что пропадаю. Еще день, два, месяц и – чем черт не шутит – запью горькую. Одним писателем больше, одним – меньше…Новых идей у меня не было, а Маша…ее не было тоже. И страшнее всего было то, что совершенно не хотелось писать. Меня мутило от одного только вида монитора. Чтобы хоть как-то себя занять, я стал посещать бассейн и бегать по утрам. И преуспел – ощущение времени исчезло совсем – я погрузился в безвременье с головой. О будущем, даже о ближайшем, я не думал, его, как-будто, не стало. Завтра, потом, после – потеряло всякий смысл, вчера – осталось в прошлом, а сегодня - просто не наступило. Я и не пытался его искать – как и Машу…Где она, что с ней, я не знал. То, что было нами задумано, исполнилось, но кончились – мы.
И я уверился, что так надо. Кому, я не спрашивал, да и - зачем? Об этом скрипели петли, стучали каблуки, звенели трамваи. По утрам об этом пели птицы и кричали дворники. И тогда я решил ее – написать.

…Неделю я придумывал название нового романа о ней, то есть - о нас и даже выдавил из себя первую фразу:
"Это роман – про любовь, хотя я и не люблю этого слова…"
На этом все закончилось.
Пробежки и бассейн закончились еще раньше.
Постель - оставалась холодной и полупустой.
Жизнь совершенно лишилась смысла и я уже…
А в декабре, неожиданно -


ВНОВЬ НАСТАЛ АВГУСТ…

Кто-то спросил – прямо над ухом:
- Разве можно умирать в августе?
- А почему – нет? – ответил я и мой хриплый голос ударился о стену, потом в оконное стекло, оно зазвенело и я – проснулся.
- Раньше у тебя не было привычки так долго валяться в постели. Скоро полдень…
Я перестал дышать.
- Можно к тебе?
Все еще не открывая глаз, я пододвинулся.
- Нет, ты же помнишь, я - слева…
Я перекатился в другую сторону. Ее голос и запах вдруг оказались так близко – вплотную, что я замер. Казалось, пошевелись я - и все исчезнет.
- Хорошо как. Тепло…Только ты опять все одеяло на себя перетянул.
Я укрыл голос одеялом и тщательно его подоткнул. Дотронулся до ее шеи, осторожно обхватил ее всей ладонью, чуть сжал.
- А можешь еще сильнее?
Не открывая глаз, я увидел, как она – улыбается…
- Могу…- это были первое слово, которое я произнес. Открыл глаза и понял, зачем родился на свет.
– Но тогда тебе нечем будет дышать…
- Ты сделаешь мне искусственное дыхание…
- Я не умею.
- Я тебя научу – хочешь?
- Ага…Я хочу – все. Прямо сейчас…
- Ну, вот она – я. Бери…
Я не спросил ее ни о чем, не задал ни одного вопроса. Да и какая разница, что бы она мне ответила, где она была и даже – с кем. Если вся она – вот – для меня и в моей руке – ее жизнь. Теплая, трепещущая – моя…
…Я разжал руку и она вздохнула полной грудью.
- И что – теперь?
- Все, что ты хочешь, любимый мой…Все…

…Не знаю, что меня заводило больше – ее полная покорность или моя твердая уверенность, что все это временно, и с ней надо держать ухо востро.
В следующие несколько недель, я словно сошел с ума. Опыт предыдущих десяти лет совместной жизни не стоил – ничего. Маша бывала разной – все эти десять лет, но я даже не подозревал, какой она может быть…
Я писал, как сумасшедший, как будто это последняя книга в моей жизни и после не будет уже ничего. А может, так оно и было на самом деле. Во всяком случае, такая мысль не раз приходила мне в голову…
Я писал про нас – живых и вечно голодных, несбывшихся и источающих вожделение. И она была, как ласковый ветер – ее улыбка, ее голос, ее незабываемый вкус…Думаете, я не боролся, не понимал, что впадаю в зависимость от нее – снова? Вот только – как можно сопротивляться женщине, выполняющей и предвосхищающей любое ваше желание? Любое…
Сплошной август…

…Маша была совершенно уверена в успехе новой книги и –


УСПЕХ ПРИШЕЛ…

Он не пришел, он – наступил, обрушился на нас. Как цунами.
Сразу - за безвременье без нее и за исступление последних месяцев – с ней.
Критики писали, что я потряс основы, издательства смиренно дожидались у моих дверей, на письма литературных агентов я просто – не отвечал. Маша сияла и была счастлива. Новые идеи били из нее, как фонтаны Версаля. Если бы все они осуществились, Британской библиотеке пришлось бы отвести для них отдельный зал. Мир – был у наших ног.
Мы продолжали работать, а по вечерам, уже в сумерках, я садился в кресло-качалку на балконе, а она мостилась на скамеечке рядом и брала меня за руку.
- Почему, - спросил я как-то.
- Не знаю, - она пожала плечами, - Это подсознательно. Наверное – боюсь без тебя. Боюсь – упасть…- и ухватилась за мои пальцы еще сильнее.
Она успевала – все. Бегала по магазинам, готовила мои любимые кушанья, была непримирима с издателями и оберегала меня от светских тусовок. Еще она редактировала написанное и выгуливала меня по вечерам. А ночью…Не знаю, как у нее это получалось, но каждый раз я оказывался в постели с другой женщиной. Прежними оставались лишь ее имя и полная, абсолютная принадлежность – мне…

…- Помнишь наш самый первый телефонный разговор? – моя голова лежала у нее на груди и я тихо дурел от запаха, исходящего от ее кожи. – Тогда, давно?
- Да, как сейчас. А что?
- Тот, кто дал мне твой номер, сказал, что ты – блаженная, как раз такая, какая мне и нужна. Он был прав, но понял я это совсем недавно – когда ты вернулась…
- Это все равно, Андрюшенька. Все равно – когда, да и что понял – тоже все равно. Все – все равно…
- Так не бывает…
- Бывает, бывает, ты просто еще не знаешь, вот и все…
- Но ведь должно же быть что-то…
- Что – не все равно?
- Ага…
- Конечно. Только оно для нас с тобой – разное. Совсем. Как ты и я…
- Да, мы – разные. Вон какая у тебя гладкая кожа. А у меня…
- А у тебя главное - в другом. Я же говорю…
- В чем же?
- В умении – брать. От жизни, от женщины, от себя. Это не всем дано – немногим…
- И кто же эти немногие?
- Те, кто нашел себя. Или - не потерял…
- Хм…Допустим…А – у вас, у тебя?
- Наоборот. Мы – отдаем. Отдаем тому, кто способен – взять…
- А если он не хочет?
- Значит, это не тот, не он. Еще – не он…
- Но если таких – способных взять – немного, почему ты сказала – еще не он? Ведь скорее всего, он и…
- Не встретится?
- Да.
- Я же говорю, это - все равно. Главное – верить. Верить и быть готовой…
- Маша, знаешь что?
- Что, мой милый?
- Ты не блаженная, ты – блаженство. Мое блаженство…
- Ага…
- Ты моя -


МАШКА-РОМАШКА…

Иногда она начинала ужасно нервничать – в те дни, когда мне не писалось. Ну, не писалось – и все тут. Бывает. Встал не с той ноги, голова болит, да просто – не хочется.
- Что с тобой, Андрюша? Болит что-нибудь? Ты как себя чувствуешь? Давай, я врача вызову, а?
Сначала она и старалась, вроде, не показывать вида, но глаза…поворот шеи…движения рук…
- Да, знаешь, Машуня, что-то я сегодня не в форме. Меланхолия какая-то, понимаешь. Неохота мне…Просто – неохота, честное слово…
День-два она еще терпела, а потом становилась задумчивой, вялой и – как ни странно - еще более нежной.
- Маша, прекрати. – я глядел на нее со всей доступной строгостью. – Я же не робот и литература – не конвейер, ты и сама все прекрасно знаешь. Потерпи, подышу немного, отдохну от всего и начну снова – как всегда. Это ведь не первый раз и не последний…
И она делалась еще более виноватой…
Как-то я пробездельничал целую неделю. Она ходила бледная, осунувшаяся, никакая. И я решил выяснить все до конца, мне уже стали приходить в голову всякие разные мысли и догадки, короче – взыграло любопытство и мужское самолюбие. Я просто продолжал бездельничать, хотя меня уже очень тянуло к книге, да и шла она в тот момент очень и очень неплохо. Замечательно даже…Я - перестал писать совсем.
Еще через несколько дней Маша так похудела и ослабла, словно чем-то серьезно больна. Она, практически перестала выходить из дома, а лишь смотрела на меня изредка и я делал вид, что не замечаю, как в уголках ее глаз…

…- Андрюша, я должна тебе кое-что сказать…- она села передо мной, сложив руки на коленях, поверх широкой цветастой юбки. Бледное, похудевшее лицо на тонкой, совсем беспомощной шее, и прежние, только ставшие огромными, серые глаза. Птенец. Это надо же – так себя довести.
- Да, Машенька, что случилось? Ты какая-то уставшая. Все в порядке?
- Да, ничего, не обращай внимания, просто я в последнее время…Ничего – неважно. Я не про это…
- А про что?
- Видишь ли, мне придется на некоторое время уехать. На месяц, может – на два. Тебе придется пока пожить одному…
- Ну, что же, не беда. Раз надо – поживу. Опыт у меня уже есть…
- Не сердись, Андрюша. Это не то, что ты думаешь, совсем-совсем не то…
- А что я, по-твоему, думаю, скажи?
- Это не другой мужчина. Да и не было его никогда, ни тогда, ни сейчас…
- Хм…А я – догадался…
- Когда – давно?
- Если честно – только что. Ты, Машуня, врать, конечно, умеешь и в этом, в общем, ничего особенного нет – взрослая ты уже. Но ведь и я, милая моя, тоже не мальчик…Давай, рассказывай, что ты там еще напридумывала, чтобы вновь усадить меня за книгу? Ведь дело только в этом – так? Признайся, ну…Ты просто каждый раз пытаешься любым способом снова заставить меня работать. Ты никак не хочешь понять, что это, ну…неэтично, наконец. Я понимаю, вначале была игра в этакую невинность. Пришла девочка и принесла себя в жертву – во славу литературы и – заодно – меня. Вот – за просто так. А дальше, пока я писал, писал и писал, ты потихоньку прибрала к рукам всю мою жизнь, а я превратился в машину, в робота для написания бестселлеров и удовлетворения твоего скрытого честолюбия. Я почти потерял себя – понимаешь, что ты чуть не наделала? Я ведь не бездарен, а мог бы пропасть и кануть в безвестность, как многие. Разве – не так? А потом ты поняла, что просто перегнула палку и ушла, чтобы не потерять - все. Выдумала какого-то мужчину…Но, сразу же, как только я снова стал собой, ты вернулась. Для чего? Чтобы снова душить меня собой? Своей неуемной жаждой – чего? Славы? Известности? Сознания, что я зависим от тебя – во всем? Я – не знаю…Только так продолжаться – не может. Я самостоятельный человек, признанный писатель и им останусь. И перестань меня мучить, твои уловки больше не сработают. Просто – живи и дай жить мне, поняла?
Маша не сказала мне ни слова. Не возражала, не спорила, не пыталась оправдаться. Встала и ушла. Совсем. Я ее не искал.

Конечно, я ее вспоминал, конечно, мне было – жаль. Иногда – очень. Но я понимал, что вернись она снова…

…Причиной Машиной смерти явилась острая сердечная недостаточность. Ее лечащий врач пожал плечами и, перебирая на столе бумаги, сказал:
- Да, я ее помню. Она, действительно умерла от остановки сердца, да. Но…она пролежала у нас три недели и у меня сложилось впечатление, что она просто не хотела больше жить. Такое бывает, редко, но – бывает. Хотя, она ведь молодая совсем была, да? Кто знает…

В ее вещах нашли письмо – мне. Маша написала:
« Андрюша, любимый, постарайся не огорчаться слишком, ты не виноват. Это я тебя выбрала и была с тобой, пока была тебе нужна. Пока ты мог и хотел брать то, что я могла дать. У нас ведь все по-разному – ты помнишь? Ты брал – от жизни, от себя, от меня и я была счастлива с тобой долго – целых десять, нет, одиннадцать лет. Я успела много, отдать тебе – себя. Чего еще может желать женщина, если она – любит. К тому же, я обещаю иногда возвращаться, я это умею, ты знаешь. И ты будешь класть голову мне на грудь и произносить те же самые слова – каждый раз…Я уходила и ухожу от тебя только для того, чтобы – остаться. И я – остаюсь…»

…Как бы это получше объяснить.
Вот, растет у тебя под окном ромашка и растет себе. Тихо растет, никому не мешает, глядит себе на солнце и на нее смотреть приятно – чем плохо? Так чего тебе, спрашивается, не сидится? Нет, обязательно надо этот цветок сорвать и лепестки начать обрывать, приговаривая: любит - не любит, плюнет – поцелует…Вот и выходит – ни ромашки, ни любви. Да и больно ей – живая ведь…Цветок…