Зоя Гурбанова

Калитка неслышно отворилась. Люська поставила у ворот велосипед и деловой походкой направилась во двор.
– Томка! – крикнула громко, выискивая взглядом подругу.
На огороде, с сапой в руках стояла невысокая худощавая женщина в легком ситцевом сарафане.
– Чего тебе? – оглядываясь на гостью, отозвалась недовольно. Поправила непослушные локоны, что выбились из-под косынки, и снова принялась за работу. Люська подошла к подруге и прошептала: «Ой, Томка, ты только не переживай. Там это…».
– Что это?– раздражённо переспросила Тамара.
Но, приятельница упрямо молчала. Пустила в ход свою коронную фишку. Люська шла по жизни под девизом: «Чем больше артист, тем дольше пауза». Вот и держала эту паузу как могла. Но, к большому сожалению, делала это не всегда качественно. А сейчас, явно переигрывала. Люська тянула паузу и пыталась заполнить своё безмолвие, чем только можно. Делала удивлённый взгляд, строила страдальческое лицо, а напоследок, зачем-то прикрыла обеими ладонями рот и сокрушённо покачала головой.
Не дождавшись ответа, Тамара отмахнулась от незваной гостьи, как от назойливой мухи и снова взялась за сапу.
– Напрасно ты так. Я тебе известие принесла. А ты рукой машешь.
– Принесла, так выкладывай. Стоишь, тут кривляешься. С тебя артистка, как с меня балерина, – не оборачиваясь, ответила Тамара. – Недосуг мне твои гримасы созерцать. Работы невпроворот.
– Сейчас, Томка, гость к тебе пожалует. Сама лично видела. С автобуса встал и сюда направляется. Идёт, подлец, головы, не подымает. Не поздоровался. Сделал вид, что не признал. Вот, шельма!
– Ты о ком?
– Ну, как же? Павел твой воротился. Сейчас начнёт тебе сказки рассказывать, да по ушам ездить. Я решила: гнать его нужно. Я останусь и помогу. Хочешь, и соседей покличу.
– Спасибо, подруга, но я сама управлюсь.
– Ишь ты! Посмотрите, как заговорила. А давно ли ты на груди моей рыдала? Давно ли клялась устроить подлецу кузькину мать, если надумает обратно, в семью проситься? Как настоящая подруга предлагаю свою помощь. Кто же за тебя горемычную заступится? А гада этого нужно гнать со двора сраной метлой и на порог не пускать.
– Сама разберусь, – строго сказала взволнованная женщина, бросила сапу и направилась к дому.
– Как сама? А я? – возмущалась Люська.
– Управлюсь без тебя! – крикнула Тамара, вошла в дом и громко закрыла дверь, давая понять, что разговор закончен.
Подруга ещё некоторое время топталась у порога и возмущалась: «Как же так? Новость принесла, помощь предложила, а благодарности нет».
Обиженно надула губы и нехотя побрела к калитке.
Тамара бегала из комнаты в комнату, словно хотела поймать вчерашний день. Не могла определиться: что одеть, что сказать, и вообще, как себя вести. Сняла домашний сарафан, небрежно бросила его на спинку стула и дрожащими руками принялась искать в шифоньере, что-то приличное для дому. Достала новый халат, тот, что берегла на особый случай. Случай подвернулся. Пальцы не слушались, пуговицы не могли попасть в петли. Подошла к зеркалу – поправила косынку и улыбнулась сама себе. Улыбка вышла кислая. Снова суетливо начала бродить по дому. Нужно было срочно себя чем-то занять. Во дворе залаял пес, и послышались шаги. Разволновалась так, что каждый сердечный толчок, каким-то образом больно ударял в затылок. Пошла в кухню, взяла нож и на несколько секунд застыла: « Нож.. нож.. Что дальше? Может сделать вид, что режу хлеб? Нет. Не подходит? Кому хлеб? Для чего?»
Правой рукой, что силы сдавила рукоять ножа, левой крепко зажала картофелину. «Пусть будет так, – решила женщина, – типа чищу картошку». Так и осталась стоять неподвижная, словно статуя – бледная, безмолвная, взволнованная. Клацнула дверная защёлка. В дом ворвался запах дорогого одеколона– резкого и неприятного, сладко-приторного и вульгарного. Шаги приближались.
–Господи, не дай умереть от страха, – только и успела подумать.

– Здравствуй,– еле слышно прошептал мужчина.
Тамара бросила на него небрежный и слегка удивлённый взгляд. Кивнула в ответ, продолжая неподвижно стоять.
– Можно я присяду? – спросил гость.
Женщина снова кивнула. Её руки были непослушны, а голос отказывался подчиняться. К горлу подкатил огромный ком, сотканный из обид, горечи, слёз и предательства. Он парализовал её голосовые связки, не давая возможности вздохнуть на полную грудь. По всему телу пробежал неприятный озноб.
– У тебя так вкусно пахнет. Что ты готовишь?– спросил мужчина.
– С–с–с–у–у–уп,– еле выдавила из себя Тамара.
– Полжизни отдам за тарелку твоего супа, – почти шёпотом произнёс Павел.
Тамара не сказала больше ни слова, с большими усилиями разжала пальцы, роняя на стол нож. Достала большую тарелку, ту в которой всегда подавала горячее своему мужу, налила в неё прозрачный аппетитный суп, захватывая из кастрюли три больших кусочка свиных рёбрышек.
Мужчина, не поднимая глаз, сел за стол, и стал с жадностью есть. Ел и все ниже наклонял голову. Тамара видела, как по его щекам стекали слёзы и падали в тарелку. Иногда они капали прямо в ложку, и, мужчина отправлял их в рот, вместе с супом.
Наевшись, вытер рукавом мокрые щёки и по-прежнему, не поднимая головы, тихо и виновато произнёс: « Прости. Если сможешь… Прости… ..Мне плохо без тебя… Без детей…Прости…»
Теперь расплакалась Тамара. Как долго она ждала этого момента. Ждала и верила, что он наступит. Верила, несмотря ни на что. Верила, вопреки всему.

Последние три месяца она не любила ходить по посёлку. Каждый считал своим долгом дать совет. Советовали забыть, советовали не вспоминать, а если вернётся – гнать взашей и ни в коем случае не прощать. Своим женским нутром она ощущала, как шепчутся у неё за спиной: одни сочувствовали, другие злорадствовали. Видела, как тычут вслед пальцами, показывая окружающим: смотрите, это та, от которой муж сбежал. Чувствовала, как её игнорируют только потому, что одинокая: а вдруг положит взгляд на чужого мужа? Только по этой причине, замужние подруги вмиг отсеялись. Осталась одна Люська, которой терять было нечего – мужа завести ей никак не удавалось. Но тем, не менее, из Люськи ежедневно сыпались советы, словно из рога изобилия. Она навязчиво поучала Тамару, как себя вести, что говорить, о чём думать и как дышать.
Тамара внимательно слушала. Не перебивала и не спорила. Не соглашалась с назойливыми рецептами, но и не отрицала их. Вела себя по отношению к подруге толерантно. На то была уважительная причина. Тамара давно уже написала свой личный сценарий на случай возвращения Павла. Поэтому ни в чьих советах не нуждалась. Делала вид, что слушает подругу, но всё сказанное пропускала мимо ушей.

И вот свершилось!
Он сидит рядом. Такой родной и долгожданный. Такой чужой и непрошенный. Её милый предатель. Тот, кто растоптал её любовь, наплевал в душу и убил веру. Он сидит такой жалкий, несчастный, низко опустив голову. Она понимает, что ему плохо и стыдно. Сейчас она должна ответить. Слова запутались в мыслях, словно в паутине. Что сказать не знает. Знает одно - больше она его не отпустит.
Немного помолчав, вытирая слёзы, Тамара, неожиданно для себя, сказала: « Знаешь, Паша, у нас забор прохудился. Вот-вот упадёт…»
Мужчина вздохнул с облегчением, поднялся со стула, подошёл к жене, обнял, и теперь они вдвоём, словно сговорившись, плакали навзрыд. Ведь им обоим за эти три месяца пришлось столько пережить! Их слёзы были горькими, но, в то же время, счастливыми.
Вдоволь наплакавшись, Павел вышел во двор. Обвёл взглядом родной двор. Вздохнул на полную грудь. Сел на лавочку, закурил и задумался. Что было бы с ним, если бы Тамара не приняла его обратно? Если бы не простила? Если бы не поверила? У него тогда бы осталась только одна дорога – дорога в ад. И её, для себя, он выбрал сам…

В душе Павла недовольство собственной жизнью назревало постепенно. Все чаще он задумывался над своим бренным существованием. Всё чаще задавал себе вопросы: «Что видел в этой жизни? Чему радовался?» Каждый его завтрашний день, был
похож на вчерашний. Работа–дом, дом–работа. Коллеги, жена, дети. Соседи, друзья, тёща. И всё! Никакого разнообразия. Никакого праздника. Всё пресно и неинтересно. Свою зарплату, всю до копейки он отдавал семье и постоянно слышал: « Маришке нужны сапожки, Ваське компьютер, Илье скоро поступать».
Одни будни… Сплошные будни... Его подсознание бунтовало и требовало фейерверка. Душа требовала чего-то особенного. Такого, чтоб от счастья душа развернулась, чтоб дух перехватило, чтоб петь хотелось. Но… Его серая монотонная, однообразная жизнь не предвещала никакого торжества…
Командировку в соседнюю область на целую неделю он воспринял, как путёвку на курорт. Он жаждал смены обстановки и новых знакомств. На предприятии, куда был направлен Павел, его встретили с распростёртыми объятиями. Главный инженер – большая, мужеподобная женщина в первый же день, для более тесного знакомства организовала небольшой пикник в своем дворе. Звучала лёгкая музыка, жарились шашлыки, суетились женщины, помогая накрывать на стол. Они по очереди подходили к Павлу да всё нашёптывали: «Ты, милок, приглядись к нашей Степановне. Женщина огонь. Таких днём с огнём не найти», « Ты, касатик, в самое сердце запал кормилице нашей», «Ой, родненький, ты уж её не обидь. Добрая она, щедрая, правда, капризная малость. Вот с мужичками ей и не везёт. Бегуть окаянные. Бегуть, как пацюки».
Все эти наставления Павел воспринимал, как указания к подписанию выгодного для всех договора. Поэтому обещал, что не обидит и не сбежит, пока не достигнут двухсторонних взаимовыгодных соглашений. Их любимицу, Степановну, он уважает, поэтому согласен на все её капризы.
– Вот и славненько. Вот и чудненько, – поддакивали сводницы.
Когда стол был накрыт, начался праздник. Во главе стола сидела Степановна – полная, коротко стриженая тётка-инженер, и рядом посадили его – Павла. Народу собралось много. Кто они, Павел не знал. После двух рюмок спиртного и вкусной закуски он понял одно - вот он праздник. Стол ломился от шашлыков, балыков, окорочков, жареной и копченой рыбы, икры, грибов, овощей, спиртного и напитков.
«Живут же люди», – подумал он тогда. И ему очень захотелось быть в их числе, быть среди них, среди избранных. Чтобы утром просыпаться с праздником в душе и вечером засыпать.
Сколько в тот день выпил Павел, он не помнил. Знал одно – много. Помнил, что был тост – выпить за него, следующий тост – за Степановну, а дальше – за молодых. Помнит, как кричали « Горько!» Как Степановна, обхватив его шею руками, крепко целовала, а он не сопротивлялся. Затем, воспоминаний становилось всё меньше, а туману в голове всё больше. Народ медленно расходился. Остались только самые приближенные, которые шептали своей любимице на ухо:«Пора!»
Та пошла в дом и вскоре вышла неузнаваемая. На ней был цыганский костюм.
Блуза с большим декольте, и широкая пёстрая юбка. На голове - парик из длинных чёрных волнистых волос. Поверх парика красная косынка, завязанная сзади. Она и правда была похожа на цыганку из какого-то фильма, но какого? Как Павел не пытался сосредоточиться, вспомнить не удавалось. Её подруги суетились возле аппаратуры, протягивая шнуры со двора в конец огорода. Туда же пригласили и его. Здесь для Павла открылась незабываемая картина. Огород Степановны выходил на обрывистый берег местной реки. Вечером, находясь у самого обрыва, в лучах заходящего солнца, складывалось впечатление, что стоишь на сцене под светом многочисленных рамп. Степановна заняла своё место, у обрыва и велела начинать. Её подруги включили музыку, которая громко и раскатисто ударяла по помутившемуся сознанию Павла. Пела Надежда Кадышева: « Течёт ручей, бежит ручей, и я ничья, и ты ничей…..»
А цыганка, купаясь в лучах вечернего солнца, танцевала свой соблазнительный танец. Она подхватывала свою широкую юбку вверх, и перед хмельным взором Павла мелькали в танце ноги танцовщицы. В ту минуту они казались Павлу самыми красивыми и соблазнительными. « Вот это праздник! Вот это фейерверк!» – то и дело повторял Павел. Неожиданного для самого себя, он не смог усидеть под такую зажигательную мелодию. Вышел к обрыву, и теперь они уже вдвоём кружили в вихре зажигательного сексуального танца. Его руки подхватывали вверх её юбку и скользили по тугому чужому женскому телу. Всё это неимоверно возбуждало.
– Ты моя королева! – кричал он, намеренно громко, чтоб слышали все.
Такого праздника для него никто и никогда не устраивал. Никто и никогда не танцевал для него в лучах вечернего солнца, никто и никогда не шептал ему на ухо:« И я ничья, и ты ничей..»
В тот день он вспомнил о доме, о семье. Но только для того, чтобы сравнить, какая скука, однообразие и серость ждала его там, и какой праздник здесь…
Проснулся Павел в одной постели с мужеподобной женщиной. С трудом вспоминал о происходящем. Он надеялся, что это был только сон.
– Дорогой, ты был в ударе! Собирайся, нам нужно на работу, – строго произнесла Степановна. Женщина была свежа, бодра и быстро собиралась на службу. Павел, же не мог поднять головы. Его тошнило. В голове всё ещё прыгали чёртики в цыганских юбках. Он никогда раньше не позволял себе так напиваться. Тамара знала, что алкоголь для него яд, поэтому всячески контролировала его. Но, если всё же ему случалось выпить, она знала, как ему помочь.
– Так! – командным тоном повторила Степановна. – Десять минут на сборы. Я тебе сопли вытирать не собираюсь.
Павел еле встал. Его пошатывало.
– Ничего, втянешся! – похлопала по плечу, насмехаясь….
Что в тот день он делал на предприятии, Павел не помнил. Зато вечером во дворе у Степановны на её длинном столе опять стали появляться вкусные закуски – копченые куры, чебуреки, пельмени, салаты и… водка. Те же женщины суетились, накрывая на стол, и по очереди нашёптывали: «Ну, как милок? Дама наша хороша? В соку бабёнка, в соку». « Ты уж гляди тут. Не перечь ей. Она того не любит».« Да не сбеги на третий день, как пацюк. Не сбеги».
Опять пили. Опять были тосты. Опять кричали «Горько!»
И кружилась у Павла голова. Кругом шла от радости, от праздника, от выпитого и съеденного. А когда женщина-фейерверк выходила к обрыву, купаясь в оранжевых лучах солнца, на фоне мрачной речной воды и кружилась, задрав юбку на самую голову, Павла распирало от удовольствия, а в душе крепла уверенность в том, что вытянул таки свой счастливый билет.
«Течёт ручей, бежит ручей, и я ничья, и ты ничей»,– подпевал он Кадышевой, и скакал, словно полоумный, стараясь одной рукой залезть под юбку, чтоб держаться за оголённый зад подруги, а другой что силы жал её грудь.
Семь дней в пьяном угаре пролетели как один миг. Командировка заканчивалась, и ему нужно было собираться домой, чтобы опять погрузиться в тоску и серость. Его душа,
по-прежнему, нуждалась в празднике. Он ещё не насытился той весёлой разгульной жизнью, которую познал здесь.
– Мне нужно ехать, – грустно произнёс Павел.
– А если я не отпущу?– игриво спросила Степановна.
– Не отпусти, – произнёс жалобно, и не вылезая из-под одеяла, достал сигареты, зажигалку и закурил.
– Как ты намерена меня удержать?- спросил он, затягиваясь на полные лёгкие.
– Я всё решила. У нас совершенно случайно освободилась сладкая должность. Сейчас поедем к тебе, заберёшь свою трудовую. Я уже звонила и предупредила, что ты увольняешься. Заодно скажешь своей мымре: «Прощай». Так, что собирайся, – скомандовала женщина.
– Она не мымра, – несмело произнёс Павел.
– Не поняла? – переспросила Степановна.
– Её зовут Тамара.
– А мне, собственно говоря, насрать на её имя. Я буду звать её «мымра». Ты уяснил? – сказала, словно отрезала, взяла со стола ключи и пошла в гараж.
Павел оделся и послушно вышел следом.
Большой чёрный внедорожник лихо мчал по трассе. Степановна, нагло жала на газ, резво маневрируя между пёстрой вереницей иномарок. Иногда она настойчиво давила на клаксон, призывая уступить дорогу, иногда громко чертыхалась, а то и вовсе показывала строптивым водителям средний палец. А Павел весь ушёл в себя, и думал о том, что решил остаться с чужой женщиной. С женщиной, которую он даже в постели звал по отчеству.
Её имя – Рита, ей абсолютно не подходило. Поэтому все всегда называли её Степановна. И он тоже. Он думал о том, какой фурор произведёт его приезд в родной посёлок. Как соседи выбегут рассматривать крутую тачку, на которой он подкатит. Будут смотреть на его женщину, за спиной которой можно идти в разведку. Ему будут завидовать. Единственное, что немного смущало Павла, это то, что он скажет Тамаре? А впрочем, чего переживать. Степановна найдёт, что сказать. Ему нужно будет только собрать свои вещи...
– А что Тамара? Сама виновата. Слишком безвкусную жизнь она ему устроила. Неужели не догадывалась, что семейному мужчине просто необходимо иногда выпускать пар, – успокаивал себя. – Привязала его Тамарка к юбке и держала пятнадцать лет на коротком поводке. Вот поводок и перетёрся. Так что, сама виновата. Сама.
На родном предприятии на Павла поглядывали искоса. Ничего не спрашивали. Сунули в руки трудовую, и будь здоров. Только напоследок директор спросил: « Павел Иванович, ты уверен, что принял верное решение? Не пожалеешь?»
Павел задумался. В разговор вмешалась Степановна.
– Я об этом позабочусь,– рявкнула мужским голосом.
Когда подъехали к дому, Павел занервничал. Он не терпел женских слёз, истерик, разборок и всего прочего, на что способна брошенная, униженная женщина. В родной дом вошёл под ручку со Степановной. Соседка – Люська, Тамарина подруга, в это время проезжала мимо на велосипеде. Увидев Павла с незнакомкой, от любопытства забыла, что находится за рулём и чуть не совершила наезд на соседского мальчишку. Упала со своей веломашины да так и осталась лежать. Только глаза у неё чуть на макушку не вылезли. Может от боли, может от удивления. Только и смогла произнести: « Мать честная, да что ж тут деется?»
Тамара в это время стояла у плиты. Готовила обед. В кухне стоял приятный запах только, что сваренного борща. Павел очень любил стряпню своей жены. И в эту минуту ему захотелось только одного, поесть, лечь на свой любимый диван, зажать в руке пульт от телевизора и прыгать с канала на канал. Но… назад дороги уже не было.
– Ой, Паша, ты уже приехал? – радостно произнесла Тамара, но тут же осеклась. Пристально посмотрела на чужую женщину, которая висела у мужа на плече и нагло улыбалась.
– Ты мне хочешь что-то сказать? – робко спросила Тамара, глядя мужу в глаза.
– Это я хочу сказать. А ты иди, собирай вещи, – распорядилась Степановна.
– С вами я разговаривать не желаю. А вещи можете собирать вместе, – произнесла гордая женщина и вышла из дома. – Вернусь, когда вас не будет.
Что было дальше, Павел помнил, очень смутно. Как собирал свою одежду. Как Степановна нарочно разбрасывала по дому платья его жены. Как написала помадой на зеркале « Мымра ». Как ему было обидно, что Тамара даже не боролась за него. У него даже возникло ревностное подозрение: а вдруг у неё кто-то есть?

Но… возврата к прошлому не было. Теперь у него была новая работа. Новый дом. Новая женщина. И праздник. Праздник каждый день.
Первый месяц новой жизни показался Павлу сказкой. Каждый день, после работы Степановна затевала шумные гулянья. Они длились иногда до рассвета. Кульминацией каждого застолья были обязательные танцы с переодеваньем. Иногда они ходили на речку, вечером, с магнитофоном. Степановна раздевалась до нага и выплясывала перед ним свою цыганочку, в чём мать родила.
– Вот это жизнь! Вот это драйв!– думал тогда Павел. Как и любой нормальный мужчина, он приветствовал разврат.
Степановна шла на любые уступки для него, но и многого требовала взамен.
Как-то, после очередной попойки у них осталась ночевать её подруга со своим бойфрендом. Дамы напились под самое «не могу». Вдоволь наплясавшись, им захотелось поменяться партнёрами. Павел начал возмущаться. Степановна тогда быстро поставила его на место:«А тебя никто не спрашивает, хочешь ты или нет. Я так решила, значит иди и работай!»
После того случая Павел изменился. Как ни старался он залить водкой проблемы, которые назревали в его мозгу, но ничего не выходило. Ему опостылело видеть каждый день невменяемое лицо Степановны. Надоели пьяные лица в доме. Он возненавидел дикие танцы, которые всё чаще устраивала его сожительница, используя при этом минимум одежды. Ему надоел разврат, от которого его выворачивало. Последнее время его мысли были о том, что он сам виноват в том, что произошло. Ему хотелось праздника. Пожалуйста - он его получил. Ему хотелось свободных отношений и разврата. Этого в его жизни теперь предостаточно.
Всё чаще он стал ловить себя на мысли, что тоскует по дому. По тихим, скромным, серым будням, лишённым праздника и веселья. Чего-чего, а веселья он хлебнул на всю жизнь вперёд. Оказывается, праздник тогда радует душу, когда получаешь его в очень маленьких дозах. Вкусная еда тогда делает стол праздничным, когда чередуется с обычной будничной пищей. А когда каждый день шашлыки и водка, начинаешь мечтать о обычном супе, что варит Тамара. Он стал тосковать по своим детям. По своему тихому уютному дому. Ему ночами снился суп, дом, диван, пульт от телевизора и его скромная, стеснительная жена – Тамара.
Как ни странно, но теперь он мечтал о том, что имел буквально три месяца назад…

От Степановны Павел убегал, как наложник из гарема. Предварительно заказал билет на автобус. На самый первый рейс. Из дому вышел тихо, на цыпочках, чтоб не разбудить спящую Степановну.
Он ехал к своей Тамаре, то и дело спрашивая себя: « Примет ли?» Чтоб никто в салоне автобуса не видел его слёз, прижимался лицом к стеклу и плакал. Так и ехал всю дорогу то и дело, вытирая слёзы да изредка сморкаясь.
Тогда он твердо решил: если Тамара его не примет – он лишит себя жизни. Такой приговор за предательство он вынес себе сам