Михаил Моргулис

В Москве за три дня мая  я встретился с ним трижды.  Первый раз -  на презентации моей книги в культурном центре «Покровские ворота», на следующий день во время блистательного вечера поэзии Евтушенко в зале Чайковского, и ещё на день позже, в его музее  в Переделкино. О каждом событии надо писать отдельно. Я попытаюсь рассказать обо всём вместе. 

Запомнилось: на презентации он поднял руку, сложил длинные пальцы и изящно распластал их на щеке. С кольца на безымянном пальце ярко смотрел в зал таинственный жёлтый камень. Что-то похожее было у камня и человека: Евтушенко тоже смотрел в зал ярко, таинственно. Длинные пальцы напомнили пианистов, исполняющих Рахманинова и говорящих, что, когда играешь Рахманинова, не хватает десяти пальцев. Но поэт играет свою роль в жизни не только аристократическими пальцами, пронзительными глазами, не теряющими с возрастом голубизны,  не только эпатажными,  ошеломляющими, ярчайшими пиджаками и рубашками, не только  вонзающимися в душу строчками, но и  просто  находясь на сумасшедшей сцене мира. В его голосе, где мальчишеские интонации вдруг превращались в пророческое бормотание,  присутствовал    волшебный налёт гениальности...

Но вот что интересно,  он  всех прощал и даже любил. 

Я внимательно рассматривал его жизнь - и видел во многих  поступках первоначальное христианское начало. Этого  он сам долго не понимал. И даже в его ошибках не было злости или умысла, и прощаясь в жизни  с кем-то или чем-то,  он продолжал кого-то или что-то любить. Мне кажется, это  и есть отражение Христа.

На презентации моей книги «Тоска по раю» он вдруг сказал: «Я влюбился в эту книгу!».  Мне стало жарко, да, я немного знаю себе цену, но думал ли, что великий поэт, которого я считаю Первым поэтом России и одним из лучших в мире, – скажет,  что влюбился в то, что я, грешный, написал. 

На следующий день был его триумфальный вечер в зале Чайковского, бывшем зале театра Мейерхольда. Это великолепный зал, где замираешь ещё до начала действия, где тень убитого Мейерхольда наблюдает за происходящим.

Он читал прозу и стихи почти три часа, пару раз забыл строчки стихов, и зал хором ему их подсказывал.  Зрители его очень любили. А он сидел - то с ледяными зрачками старого орла, то с  улыбкой  ребёнка - и зал улыбался  в ответ.

В антракте я увидел в фойе человека с зелёными волосами и панталонах. Подумал, что это городской сумасшедший, а он оказался американским клоуном. Клоун пробрался после вечера в грим-уборную Евтушенко и клялся в любви к великому поэту, которого он знал в английском переводе.

К  поэту стояла длинная очередь. К нему пропустили десятилетнего мальчика. Он приложил руку к груди и начал читать «Бабий Яр». Читал хорошо, и поэт изумлённо поглядывал на меня. Потом  спросил мальчика: 

-Ты еврей? 

Вместо ответа мальчик повторил  последний куплет из евтушенковской поэмы:

 Поэт отпил глоток испанского вина и сказал мальчику: 

- Если ты будешь в будущем, то будущее выглядит не так уж плохо!

В Переделкине раньше жили дон кихоты и подлецы. Кого было больше, не знаю. Скорее всего, подлецов. Их не назову и не назову дон кихотов, которых тоже было немало. Первая жена  Евтушенко, высочайшая в поэзии Белла Ахмадулина, была дон кихотом, но в Переделкине, по-моему, не жила. Но зато здесь я увидел Дон Кихота- Евтушенко,  счастливчика и печального рыцаря, умудрённого старца и играющего ребёнка. 

Он показывал картины в своём музее – Шагала, Пикассо, Леже, Пиросмани, Сикейроса.   Поэт не просто показывал и рассказывал - он входил в потаённые дверцы картин и заводил туда и нас. Он  погружался в реку жизни, и мы  плыли с ним по этой самой великой реке. 

А ещё отдельно - его книги. Их много, кажется, они бесчисленны. В каждой книге фотографии, вначале он молодой, резкий, упоённый славой, ворвавшийся в жизнь - как ветер в скучные торговые ряды, а потом, умудрённый, пророчески  глядящий на настоящее и уже видящий будущее. Издали Поэта на 72 языках, на русском только больше 150 книг.

А в отдельных шкатулках лежат особые слова, которые повторяют миллионы: «Со мною вот что происходит: ко мне мой старый друг не ходит», «Ты спрашивала шёпотом: "А что потом? А что потом? Постель была расстелена, и ты была растеряна...», «Дай Бог, чтобы моя  страна меня не пнула сапожищем,  Дай Бог, чтобы моя жена, меня любила даже нищим, Дай Бог всего, но лишь того, за что потом не станет стыдно», «Я —каждый здесь расстрелянный старик. Я —каждый здесь расстрелянный ребёнок…»,  «Идут белые снеги...И я тоже уйду. Не печалюсь о смерти и бессмертья не жду». «Поэт в России - больше чем поэт…»    

И много других строчек, которые помогали российскому  человеку  жить, и выживать, и любить.

http://www.chayka.org/node/6730