Ирина Чайковская. Вениамин Борисович, через несколько дней по ТВ будем смотреть вашу Линию жизни. Там вас наверняка спросят о детстве, юности, родителях. Я же хочу спросить о другом. Вижу, что поэзия – ваша жизнь, но и театр – ваша жизнь. Что первенствует? А лучше так: что было вначале?

Вениамин Смехов. Вначале было слово. «Но забыли мы, что осиянно /Только слово меж земных тревог/ И в Евангелии от Иоанна /Сказано, что слово – это Бог».

ИЧ. Отвечаете строчками Гумилева.

ВС. Малограмотному в вопросах теологии, мне очень близко по всей моей биографии осознание непростого места на земле слова и более всего, конечно, слова русского. Иногда у меня закружится голова от эмоций - я могу сказать, что русскому языку повезло как никакому другому. Нигде так не ценят, так не зависят от слова, как в пределах русскоговорящих и русскослышащих. Это наше везение, это подарок от Бога. Наверное, я преувеличиваю.

ИЧ. Преувеличиваете? Но все русские писатели об этом говорят.

ВС. Наша замечательная родственница, племянница, которая знает уже четыре языка, сказала, что английский язык не слабее – и по влиянию, и по возможностям, и по божественности тоже. Вот прочитал у Бродского, как важно ему было находиться в Америке на родине поэтов, которых он любит. Это касается и Англии, конечно. У меня, по идее замечательного Юрия Темирканова, конец 2014 года, года дружбы России и Англии, сопровождавшегося музыкальными концертами, завершился моим вечером английской поэзии в русских переводах. Вот русский язык – это и есть ответ на ваш вопрос. А где он меня встретит, это зависит от разных обстоятельств. Театр на Таганке, прежде всего, начинался с Любимова и Фоменко. Он начинался с любви к слову.

ИЧ. Очень хорошо помню, как в юности попала на ваш спектакль о Маяковском, кажется, это был 1967 год. Это была ваша инсценировка, и вы в ней играли Маяковского. Там было как раз соединение поэзии и театра. Не оттуда ли все тянется. Нет?

ВС. Вы правы.

ИЧ. Недавно на канале КУЛЬТУРА нам показали вечер из цикла «Послушайте!» Название снова возвращает к Маяковскому. Это был вечер поэзии и в то же время спектакль-рассказ о Переделкине и живших там поэтах: Пастернаке, Заболоцком, Тарковском, Чуковском... Вы были автором замысла, композиции, режиссером и актером. Вам помогали в основном молодые актеры. Где вы их взяли? Как объединили? Как нашли таких талантливых? Они уже умели читать стихи или вы их научили? Как проходила работа?

В. С. Я предпочитаю здесь жанр сказки. Зная многие досадные события в мало ведомой мне области политики, в технике, науке и проч., я предпочту говорить о том, что знаю – и тогда не нужно мне преувеличивать мои какие-то достижения. Самое важное, что я могу сказать, Ирина, по поводу ваших впечатлений, это великая благодарность людям, которые работают на канале КУЛЬТУРА. В Москве, как и в других странах – во Франции, в Германии – есть этот канал АРТ.

Вот он - благословенный.

ИЧ. Да, он питает нас. Больше на русском ТВ нет питательных каналов.

ВС. Хорошо, что так далеко уходят волны его влияния. Но я говорю сейчас о России, родине языка. Люди, которые на канале КУЛЬТУРА работают, делают это без особых бюджетов и без рекламы. Но сам по себе этот канал – и есть реклама высокой культуры. Это не рекламная, а просветительская акция. Но они не скучные просветители. Очень живые и быстро работающие – по- другому там нельзя. Ни там, ни здесь. Они не любят, когда я называю имя главного редактора канала КУЛЬТУРА, ему это не нравится. Сергей Леонидович Шумаков, с очень большим опытом работы на телевидении. Который уходил, откуда хотел, оказывался где-то еще...

Вот был случай, когда он попросил меня прийти на Малую Никитскую, бывшую улицу Качалова, и сказал, что видел мою передачу в театре ПРАКТИКА, где я читал стихи. И это называлось «Золотые имена Серебряного века». Это было очень красиво. Это было устроено в маленьком очень молодом и элитарном по составу зрителей театре. Эдуард Бояков, Дягилев нашего времени, придумал много всего интересного, в том числе Золотую Маску, фестиваль в Перми, Международный Фестиваль театра , кино и поэзии ТЕКСТУРА, он много чего придумал... и театр ПРАКТИКА. Он и Вырыпаев, совершенно прекрасный человек нашей культуры. Вот там произошло мое объяснение в любви перед зрителями к нашей поэзии. А потом господин Шумаков попросил меня озаботиться ни много, ни мало как шестнадцатью именами русских поэтов и уложиться при этом в два дня съемок. Поскольку действительно они бедуют.

ИЧ. Это так быстро все снималось?

ВС. Это было давно. Называлось «Я пришел к вам со стихами». Я придумал восемь сценариев по два поэта: Маяковский-Некрасов, Высоцкий-Вознесенский, Саша Черный – Игорь Северянин, ну и еще другие.

ИЧ. Иосиф Бродский – Давид Самойлов, Борис Слуцкий – Александр Межиров, Даниил Хармс - Николай Эрдман, Александр Блок - Георгий Иванов.

ВС. Знаете?

ИЧ. Знаю, так как, увидев афиши, подумала: какая халтура! Разве можно восемь дней подряд выступать со стихами, по два поэта каждый вечер!

ВС. Понятно: потом увидели, что не халтура.

ИЧ. Не знаю, видела только Слуцкого-Межирова, и это халтурой не было. Но поразилась и вашей памяти, и актерской выносливости. Артисты, особенно музыканты, избегают двух концертов подряд – слишком сильное напряжение. У вас было восемь концертов, и каждый вечер вы читали программу из двух поэтов. Далеко не всякий выдержит, и далеко не всякий не превратит в халтуру.

ВС. При съемке фильма пришлось поместиться в два дня... Но зато это было счастливое время. И потом дальше начинается работа телевизионнного кино. Дальше они так смонтировали, придумали такой дизайн отменный. Из этого родился цикл «Послушайте!» - получивший название по стихотворению Маяковского.

Спектакль у Любимова о Маяковском тоже назывался «Послушайте!» После этого через пару лет меня попросили придумать восемь фильмов о Таганке «Золотой век Таганки». Его недавно показывали еще раз. Таганка, Любимов и компания, открыли такой сорт спектакля, как Поэтическое представление. «Антимиры» - по Вознесенскому, «Павшие и живые» - по стихам поэтов военного поколения, «Под кожей статуи Свободы» - по Евтушенко, «Пугачев» - по Есенину – вот этот золотой фонд Золотого века Таганки вошел в картину. Вот я хочу подарить вам книжку «Золотой век Таганки», здесь сценарии этого сериала.

 ИЧ. Спасибо! Видела его на КУЛЬТУРЕ. Очень мне понравился. Там замечательно о Высоцком.

ВС. Когда вышли эти фильмы «Золотой век Таганки» - о периоде с 1964 по 1984, - когда Юрий Петрович был изгнан из страны, прошло небольшое время – и жена моя Галя Аксенова , пламенный киновед и театровед, сделала два фильма на канале КУЛЬТУРА. Вот такой у нас роман с каналом КУЛЬТУРА.

ИЧ. А что за фильмы сделала Галя?

ВС. Фильм о Ладыниной, Марине Алексеевне, ей было 93 года, и она открылась Гале, когда она пришла со своей камерой, полупрофессиональной. Потом Галя погрузилась в подвал студии - и занялась самым любимым делом для киношника – монтажом. Это было трудно, так как Марина Алексеевна – очень пожилой человек и, как сама смеялась над собой, - «уходила в переулки». Ее уже нет, она ушла из жизни, но на канале КУЛЬТУРА уже трижды показывали Галин фильм «Кинозвезда между серпом и молотом».

ИЧ. Трижды показывали, а я почему-то не видела.

ВС. Ну посмотрите. А дальше был фильм о великом русском писателе Владимире Тендрякове.

ИЧ. Когда-то мне показалась очень сильной его повесть «Охота», там много о Науме Коржавине, иначе - Эмке Манделе, друге Тендрякова по Литинституту.

ВС. У Тендрякова была дача в Красной Пахре, в писательском поселке, гда были дачи Твардовского, Юрия Трифонова, Владимира Тендрякова, Павла Антокольского, Николая Эрдмана... Об этом пойдет речь в нашей следующей поэтической программе.

ИЧ. Она уже объявлена. «Поэты на Красной Пахре».

В С. После моих вечеров на ТВ были сольные выступления других артистов, например, Авангарда Леонтьева, который замечательно читает.

ИЧ. Слушала в его исполнении «Струфиана» Давида Самойлова, и поэма необыкновенно хороша, и чтение.

ВС. Еще читал Константин Райкин. А в этот раз - Год литературы – и канал КУЛЬТУРА получил этот заветный грант – и Галочка мне сообщила, что появился у нас заказ на шесть фильмов. Шесть программ, шесть композиций. Мы с Галей вместе над ними работали, помогая друг другу.

ИЧ. Вы вдвоем работаете?

ВС. В авторский период – конечно. Я помогал Гале в работе над фильмами о Марине Ладыниной, о Тендрякове... Вышел фильм про Иона Дегена, автора восьми самых сильных и страшных строк о войне, который, оказывается, на самом деле не погиб, а жив до сих пор, он профессор, травматолог, и фильм о нем – наша гордость.

ИЧ. Вот эти восемь строк, которые в 1944 году, находясь на фронте, написал командир танка Ион Деген, они передавались от одного бойца к другому и стали в результате «народными»:

Мой товарищ, в смертельной агонии
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.
Ты не плачь, не стони, ты не маленький,
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай на память сниму с тебя валенки.
Нам ещё наступать предстоит.

ВС. В начале фильма я рассказываю, как Борис Слуцкий, Межиров и Самойлов говорили мне, что самые мощные стихи о войне – эти восемь строк. А в конце фильма я говорю ему: «Ион Лазаревич, это же такие сильные строки, как у Гудзенко , которого в нашем спектакле «Павшие и живые» исполнял Высоцкий. А он замахал руками: «Нет, это поэт. А я врач, я врач!» Он врач в прямом и в метафорическом смысле, и о нем фильм вышел тоже на канале КУЛЬТУРА в дни Победы, 10 мая. И недавно вышел фильм о Борисе Заборове, который Галя своими руками сделала.

ИЧ. Вениамин Борисович, слышала об этом художнике, но, признаться, не знаю его работ.

ВС. Борис Заборов – великий художник. Живет во Франции. Но на самом деле, он ленинградско-московский. Родился в Минске, в дальнейшем оказался одним из самых заметных русских художников.

А вот что касается поэтических программ – они сняты для канала КУЛЬТУРА с минимальным, к сожалению, количеством репетиций. Актеры – после той артподготовки, которая была на моих поэтических выступлениях на этом канале, были более или менее согласованы. Там есть свой режиссер – телевизионный, а я как режиссер театральный занимался тем, чтобы это была одна семейная компания. И Авангард Леонтьев, замечательный актер, и Николай Чиндяйкин, Дмитрий Брусникин, Александра Урсуляк, Алексей Вертков, Дмитрий Высоцкий, Лика Нифонтова, Карен Бадалов и все-все мои партнеры - замечательные актеры - и мы сделали все в режиме семейного спектакля для друзей - мы друзья, и зрители в Доме музыки, где это снималось, - тоже друзья.

Как будто бы получился какой-то новый жанр.

ИЧ. Да, эта семейная атмосфера очень ощущалась даже на экране. Видно было, как вы все болеете друг за друга, подыгрываете друг другу – наверное, это не всегда была импровизация, там целые интермедии разыгрывались...

ВС. К этому много было приложено усилий талантливыми людьми. Актеров видно, мы соглашаемся, что мы такие молодцы, но самые главные молодцы не видны. Во тьме, с мониторами, они кроят, сшивают нитками живое тело программы. Мы приходим на два-три часа, а они просиживают вечера и ночи.

ИЧ. Назовете имена?

ВС. Здесь надо назвать, конечно, имена самых главных. Это, прежде всего, Катерина Ираклиевна Андроникова.

ИЧ. Дочь Ираклия Андроникова?

ВС. Да, его дочь, она из главных могикан российского телевидения. Начинала она с балета, а потом всю жизнь отдает ТВ, замечательный человек, которого бесконечно уважают и любят и телевизионщики, и все вокруг. Ее заместитель Карина Бальян. Они озабочены качеством, они редактируют и монтируют эти фильмы-спектакли. Мои сценарии всегда проходят редактуру Гали Аксеновой, потом их редактуру.

За камерами – тоже мастера своего дела, ну и наконец, актерская команда. Ее мне предоставляют, и мне ничего не остается – как осчастливиться.

ИЧ. Вот как! Я-то думала, что вы набрали своих актеров, а вы, оказывается, их не выбирали.

ВС. Я и Галя называли какие-то имена тех, которые умеют читать. Они называли имена новых, мы их знаем в актерстве, но не знаем в чтении.

ИЧ. Тогда это эксперимент. Читать стихи далеко не все актеры умеют.

ВС. Одна из молодых актрис, Саша Урсуляк (дочь режиссера Сергея Урсуляка, - И. С.) играла Шен Те и Шуи Та в «Добром человеке из Сезуана» чудесного режиссера Бутусова в театре Пушкина. Совсем другой «Добрый человек из Сезуана», но блестяще сыгранный. Вот такая история. Слово торжествует или, во всяком случае, должно торжествовать , если мы сильно захотим и будем споспешествовать этому.

ИЧ. Вопрос сформулирую так. Вы сейчас режиссер без театра, спектакли ставите по всему миру, но своего театра у вас нет. А если бы вы имели свой театр, он был бы похож на Таганку? Вы хотели бы быть таким, как Любимов? Или наоборот – не хотели бы быть таким, как Любимов?

ВС. Не знаю. Все мы на кого-то похожи, и все откуда-то происходит. Мне гораздо интереснее разбираться в данном случае в феномене Любимова, о котором вы, так или иначе, спрашиваете. Потому что, когда театр наш начинался в 1964 году, то «готовые» народные артисты, многие сложившиеся корифеи, называли это «Мейерхольд для бедных». Мол, Любимов повторяет зады русского авангарда, поставангарда, модерна. Что бы они ни говорили, Любимов придумывал что-то свое, но это свое получалось оттого, что он был действительно индуцирован великой эпохой русского авангарда. Пойдите в любой музей – в Метрополитен, в музей Балтимора или Вашингтона, - вы увидите следы этого мирового обожания. Мир склоняется перед именами Малевича, Кандинского или Фалька, или, скажем, Серова. В Метрополитен висят рядом Куинджи и Репин, а это все одно время, несчастное время конца Х1Х века. Еще более несчастное время – начало ХХ, когда расцветают золотые цветы Серебряного века. В одно из воскресений будет на канале КУЛЬТУРА Серебряный век. Потом будут поэты войны и 29 ноября, в день столетия Константина Симонова, будет фильм, снятый об этом удивительном человеке, поэте и прозаике.

Так вот. Я вышел из Вахтанговской школы. Оттуда вышло много успешных актеров, вышел и Юрий Петрович Любимов. Но он уже был пропитан этой эпохой. Пропитаны многие, а он был восприимчив. И он был вот этим гениальным звеном передачи традиций – оттуда, где сшибались лбами системы Станиславского, Мейерхольда, Таирова, Вахтангова. И все это вместе называлось «Станиславский с учениками». А потом Новое время, а потом время репрессий, когда были погублены миллионы людей и погублено в том числе «вещество жизни», как говорил Платонов. «Вещество жизни» культурных людей, творцов во многом было истреблено. Можно только удивляться тому, что даже в страшные времена рождалось очень многое.

ИЧ. Это был один из способов выживания.

ВС. Люди культуры – от природы оппозиционеры. Те, кто поют славу власти, либо неискренни, либо не имеют отношения к настоящей культуре.

ИЧ. Вы их не оправдываете?

ВС. Почему? Я могу понять. Я не сатирик и не саркастик. Я вижу, как замечательные художники начинают играть в политику, и мне их жаль. Но зато, как говорил Жуковский: «Не говори с тоской: их нет,/Но с благодарностию: были». Были. Про нас говорили, что мы уже измельчавшие по сравнению с теми - великими мастерами. Нынче говорят наоборот, нас возвеличивают. Мне очень смешно, когда про меня говорят «ключевой», «знаковый».

ИЧ. Очень мало кто остался из той великой когорты.

ВС. Мне сегодня снился Сергей Юрский. Он – классик. Таких немного, - как Табаков, как Джигарханян, Петренко...

ИЧ. Что ж, вы идете вслед им, примыкаете к этой когорте.

ВС. Я благодарен судьбе, времени, что не ушел из актеров. Хотел уйти в литературу. Я был литератором еще до того, как стал актером. Для меня важны театр на Таганке и театр Фоменко.

Фоменко для меня – самый важный человек. Петр Наумович Фоменко - я никогда с ним не расставался, даже когда он ушел с Таганки. Это невероятный урок. Урок Пушкина в самом космическом смысле этого слова. Его театр, по-моему, - лучший театр в России до сегодняшнего дня. И кстати, в Нью-Йорке я был свидетелем необыкновенного успеха его команды. Его мастерской. Мне переводили статью из Нью-Йорк Таймс, где было написано, что это один из двух-трех великих мастеров театрального мира. Биографически он начинал с Любимовым. Когда мы к нему приставали в 1990-е годы: «Почему вы не ходите в этот театр?», он отвечал: «Это уже другой театр». Но когда шел разговор, что Фоменко другой, он говорил: «Я учился слову и музыке у Любимова в театре». На что я говорил: «Ты учился – и ты учил, потому что Любимов был необыкновенно восприимчив, и он строил новый теат р – и брал от каждого из тех, кого назначал в свою команду».

Это мог быть Петр Леонидович Капица, великий академик, это мог быть Дмитрий Дмитриевич Шостакович, близкий очень к театру, или его ученики – Эдисон Денисов, Альфред Шнитке, Юрий Буцко. Все эти люди были с нами, хотя мы просто-напросто исполнители, а они созидатели, творцы.

ИЧ. Актер тоже творец, он наполняет костяк роли плотью, смыслом, в конечном счете, жизнью.

ВС. Мы хорошо знали свое место, голова не закружилась, нос не задрался...

***

В С. Мы снимали на ТВ с Галей Аксеновой, женой моей, цикл «Театр моей памяти». Это были 1990–е годы. Вышло около 30 серий.

ИЧ. Ого.

ВС. Я рассказывал, читал свой дневник... Это были передачи и о Любимове, и о Золотухине, и о Высоцком. То есть много о Таганке. Но и вне Таганки – о Фоменко, немецко-польском режиссере Вороне, ну и были две передачи, снятые в Америке.

ИЧ. Расскажите, пожалуйста, о ваших американских спектаклях.

В С. Вот был, например, "Колорадский Чехов". Сейчас одна из профессоров - Катя Москвер - здесь в Вашингтоне, чьи студенты участвуют в моей программе, сохраняет диски трех тогдашних маленьких комедий Чехова. Мы были в Колорадо Колледже по полтора месяца три раза. Каждый раз я ставил пьесы Чехова: «Юбилей», «Предложение», "Медведь". Придумал даже жанр, когда ребятки говорили (передразнивает американский акцент) по-русски – по левую сторону, а по правую этот же текст Чехова произносили по-английски. В этом что-то есть симпатичное. В Чикаго мы ставили «Голый король». На «Голом короле» зрители были наполовину американские, наполовину, как вы понимаете, наши.

ИЧ. Еще что-нибудь расскажете?

 ВС. В программе «Театр моей памяти» однажды участвовал Булат Шалвович Окуджава. Это была, наверное, предпоследняя передача, примерно за два года до его кончины. С ним так интересно было. Он очень близкий был Таганке человек, как и Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина. И Булат спрсил у меня после моих каких-то вопросов – а был он, как все великие, очень простой, проще нас с вами: «А ты сам считаешь, какой я человек?» И я ответил: «Вы не придаете себе ОСОБОГО значения, но знаете себе цену». Ему понравилась эта формулировка. Так можно говорить о немногих. Есть и другого рода люди, но в искусстве я люблю вот таких.

ИЧ. Станислав Рассадин в своей «Книге прощаний» целый период российской истории - с 1960-х по 1990-й год - считает «окуджавским». Прямым текстом там это не написано, но можно понять из контекста.

В С. У Рассадина великая книжка о Фонвизине.

ИЧ. У Станислава Борисовича много прекрасных книг, а театр и драматургов он любил, был большим театралом.

ВС. Он был влюблен в Мишу Козакова и отменял все остальные любови. Но был случай, когда Стасик Рассадин и его замечательная жена были на премьере спектакля «Дом на набережной». Рассадина я вез на своей машине до дому, и он был сильно возбужден. Он не очень любил театр на Таганке, но тут сказал, что Любимов создал какой-то гениальный спектакль, в котором он даже превысил авторское создание. То есть он сравнивал спектакль с повестью Трифонова.

ИЧ. У меня тоже было от этого спектакля сильное впечатление, но другое, не такое, как от повести. В тот вечер Глебова играл Золотухин - и я восхитилась его игрой, не ждала от него такого проникновения в образ... Время наше кончается. Последний вопрос – деликатный. Мы говорили о Любимове. После него на Таганку прислали Эфроса, оставившего свой родной театр на Малой Бронной. И Эфрос, и Любимов сейчас уже ушли из жизни. И нет ли у вас впечатления, что их участи оказались сходными? Оба были вытеснены своими же актерами из созданного ими театра. Напрашивается сравнение с королем Лиром, изгнанным собственными дочерьми.

ВС. Здесь, конечно, не так. Не журналисты должны умствовать на эту тему.

ИЧ. Поэтому я спрашиваю об этом вас.

ВС. А я не знаю. Я не волшебник. То что вижу, то вижу. Я описал историю семейного театра на Таганке. Из него изъяли живого отца и изгнали, и все ближайшие друзья Анатолия Васильевича Эфроса, великого, гениального режиссера, говорили, что нельзя идти ему на Таганку. Что это не только грех, это вред для самого Эфроса. И тут есть такая тонкость: его актеры страдали, что он уходит. Это он их наказал, а не они его выгнали, поймите. И Любимов тоже, когда какая-то дурная инфекция в театре завелась, начались интриги, алчность...

ИЧ. Ну да, конфликт был связан с деньгами...

ВС. Да, это реальные два человека, может, даже один, которые хотели дорваться до власти, до денег. Это было очевидно. Но у Любимова были и радости. Его жена спасала его. Хотя он был могучий человек. Волжанин. Это уж я точно знаю – я эти бицепсы видел, в раннем и позднем возрасте. Она ( жена Любимова, - ИЧ), с одной стороны, была спасительницей, с другой – презирала актеров. Она их унижала, она, плохо разбираясь в театре, сама себя назначила Императрицей театра. И это, конечно, сильно повредило Юрию Петровичу. Актеры не могли против нее выступать, чтобы его не сердить и не обижать, но , когда у них появилась возможность, они обидели Любимова. Или, как он сам говорил: «Если бы было возможно, я бы вызвал на дуэль - они обидели мою жену».

Это проблема не театральная, это новелла – о том, как замечательно помогая здоровью, жена одновременно вредит делу мужа. Она же сама до сих пор говорит, что они были «ленивые». Это правда. Это был другой театр. Это был не студийный театр, а арт-бизнес. Любимов до 1990-го года работал в категории искусства, жизнь отдавал за это, а когда пришло время... кто может кинуть камень в пожилого человека, который работал как и все? Корень в бизнесе. Он ставил спектакли, он делал их все равно здорово, но ребята, которые с ним работали, не знали того, что знали мы. Он им говорил: так и так, так и так... Но все равно были у него любимцы. С этими его любимцами я сейчас работаю. Я сделал спектакль «Нет лет» - по стихам Евгения Евтушенко и по просьбе Валерия Золотухина, чтобы на этой сцене, которую уже покинул Юрий Петрович, задышало то , что он придумал в театре. Поэтический жанр. И был сделан этот спектакль. Я счастлив, что мне почему-то удалось это сделать. Я приглашал Любимова на этот спектакль. Он благословил меня. По телефону мне сказал: «Я не священнослужитель, я не могу тебе давать благословение, но, если у тебя получится, я буду рад». Я знаю, что он был рад. Евтушенко был счастлив. Они созванивались. Спектакль идет и сейчас.

ИЧ. Он записан?

ВС. Я не люблю записанных, снятых на пленку спектаклей. Это другой жанр. Но он был записан, когда мы играли его в Париже, в большом зале ЮНЕСКО. Евтушенко приехал туда уже после ампутации ноги. Его награждали. И актеры играли. Было большое счастье. А в зале сидели Борис Заборов, Эрик Булатов, наши замечательные художники, эмигранты и неэмигранты...

ИЧ. У нас осталось пять минут. Успею задать вам еще один, на это раз точно последний вопрос. Он - о России. Вы чувствуете какую-то ответственность за то, что там происходит?

ВС. Есть разница между «микро» и «макро». И эта разница для меня отчетлива. Это разница между Малой родиной и шумом патриотизма. Когда-то Василий Васильевич Розанов сказал: «Любовь к родине – это громкое молчание». Есть темы, на которые можно говорить на исповеди. Эти темы сегодня идут с молотка - из-за пошлости наших СМИ. И наших, и Ваших, как мне говорят мои друзья. Но я считаю, что у нас все-таки погрубее.

Культура России – это и есть ее великое имущество, не сводимое к экономике и политике. Я много бываю в разных странах, работаю как актер и режиссер. В Америке бывал много раз. Спектакли и оперы ставил в Германии, Франции, Америке, Израиле, Голландии, Чехии. Ни об одной из этих стран я ничего не могу сказать. Мои друзья, которые живут в Америке по 40 лет, не могут объяснить эту страну. Но это прекрасная страна. Как Некрасов сказал: ты и прекрасная, ты и ужасная.

ИЧ. Ты и убогая, ты и обильная.

ВС. Ну да, думаю, что огромные державы - они все такие. Большое тело человека не может быть гармоничным и стройным, как хрупкая женщина, как вы, например. Желаю стремиться к гармонии и нашей огромной стране, и вашей огромной стране.

ИЧ. Я живу душой в России.

ВС. Душа - это ваше личное дело. А живете вы здесь.

ИЧ. Болею за Россию.

ВС. Все одинаково. Болеем, догадываемся, что ничего не знаем - и об Украине, и о Европейском Союзе. Там кажется, что Америка нами занимается каждый день. На самом деле, до нас ей дела нет.

Слава Богу, есть Фестивали – поэтому театры задышали. В театр ломится народ. Нигде в мире так не любят театр, так в него не ходят, как сейчас, сегодня, в России. Никто так не посещает концерты поэзии. Кто ходит? Какой процент населения? Скажут, маленький. Можно было сказать, что Пушкин был выразителем «мысли народа»? А сколько этого народа было?

ИЧ. Да, есть статистика, что тиражи Булгарина значительно превышали тиражи пушкинских книг. «Народ» Пушкина не читал.

ВС. Все, должен идти.

ИС. Только, пожалуйста, Вениамин Борисович, подпишите нам вашу книгу! И спасибо вам огромное за интервью!

***

 28 октября 2015, Мэрилендский университет, США