Ника Черкашина

     Шел октябрь 1972 года. От моей подруги Зои Марчишиной я узнала, что ее жених Юра Кравцов работает у Мозолевского в Орджоникидзе, и экспедиция, несмотря на мало солнечные  и холодные дни, – до сих пор в поле.  Только что-то  очень важное могло задержать археологов на раскопе. Что именно? 

    «Мы ленивы и не любопытны!..» - одновременно вспомнили мы Пушкина и решили ехать к Юре. Очень уж хотелось познакомиться с Борисом Николаевичем Мозолевским…  Да и кто не мечтал после 1971 года познакомиться с этим «везучим», как многие его называли, археологом и от него самого услышать о его главной находке -  прославленной Пекторали…      

     Фотографии этого большого нагрудного  украшения скифского царя весом более килограмма облетели в прошлом году все известнейшие газеты и журналы мира.  Это дивное из дивних призведений искусства было признано находкой века и стало символом  бессмертия дела рук человеческих.      Расположенные в три пояса изображения животных, цветов и  бытовых  сцен из жизни скифов выполнены  с необыкновенным мастерством. Даже иголка в руках скифа, шьющего рубашку из овчины, даже все завитки шкуры видны невооруженным глазом!   Но главное определили ученые:  Пектораль являла собой бесценную Летопись древней Скифии – ее историю, ее мифологию, растительный и животный мир.

     И все это – наш край! И все это таилось у нас под боком столько столетий!

Что еще открыли или прямо сейчас открывают археологи, раз до сих пор они в поле?..

     Для нас, приехавших вечером, Мозолевский дал званый ужин в ресторане при гостинице, где и жили археологи. Была приглашена практически  вся экспедиция, за исключением «дедов» - местных участников раскопок, бывших шахтеров. По какой-то причине не было и Надежды – девушки, с которой у Мозолевского, по всей видимости, был  в ту пору роман. Она пришла уже к концу банкета и очень корила шефа за его забывчивость. 

     Галантный Мозолевский с выгоревшей на солнце и отливающей золотом шевелюрой,  в превосходно сшитом костюме и ослепительно белой сорочке, с галстуком, украшенном  настоящей жемчужиной, прекрасно держал спину. Его осанка и манера поведения напоминали то ли  потомка  давно ушедших  Бурбонов, то ли вышколенного польского шляхтича. Но с первой минуты подкупали его предельное внимание к гостям, естественная простота в сочетании с подлинным внутренним достоинством. Он умел не переступать черту, т.е. не быть за пани брата, и одновременно был настолько своим, что через час  казалось -  мы знаем его уже тысячу лет...     

    После ресторана нас  знакомили с гостиничным бытом. Больше всего  поразила стенгазета. На рисунке были изображены две кровати. На одной, спрятав голову под подушку, пытался заснуть участвовавший в раскопках и живший в одном номере с Мозолевским историк из Днепропетровска Иван Михайлович Елинов. На другой кровати из-под одеяла торчали четыре ноги, а над телами сверкали молнии... Вокруг этого рисунка  разместилась длинная рукописная поэма о том, как герои, поименно названные,  «сіганули в гречку». Об этом же была сложена и песня, рефреном у которой были те же слова «сіганули в гречку». Для гостей ее спели с азартом девушки экспедиции - пышнотелая Валентина и  высокая, статная  Надежда.

     Такой открыто  фривольный  образ жизни в экспедиции, как мы поняли, был  само собой разумеющимся делом. Нас с Зоей, воспитанных на кредо пушкинской Татьяны Лариной и в правилах, забытых в наш век, это чрезвычайно шокировало.  Мы с Зоей с полувзгляда поняли друг друга и решили завтра же утром уехать.

        Но утром на следующий день  Мозолевский повез нас на раскопки… Вслед за ним мы взошли на вершину еще зеленого кургана, где стояли на ветру, пока он рассказывал нам… не о себе, а о скифских находках Чертомлыцкого кургана, давшего в 1862-1863 годах первые значительные находки скифских сокровищ – гребень со сценами из жизни скифов. Он нам рассказывал о своем учителе, известном скифологе Алексее Ивановиче Тереножкине, об особенностях скифских захоронений, о бездумно распаханных и поврежденных во время сельскохозяйственных работ курганах…  

     Было промозгло, дул порывами сырой ветер, то пригибая к земле, то взъерошивая ковыль. Низкие рваные  тучи  неслись и   дымились прямо у нас над головой. Казалось, вот-вот пойдет снег. Мозолевский уже не напоминал светского жуира – остроглазый с орлиным профилем  человек зябко втягивал голову в поднятый воротник старенького ватника  и на фоне огромного кургана казался  маленьким, сутулым, только что сошедшим с золотой пекторали тружеником скифом... Мы с Зоей решили остаться еще на день… 

     Потом в гостинице, когда я попросила Мозолевского  дать интервью о событиях текущего года для областной газеты «Днепровская правда», он  сел верхом на стул и, обеими руками опершись о спинку, сказал: «Прежде, чем я  расскажу вам о нашей сегодняшней работе, вы должны услышать кое-что обо мне… Потому что  из-за моих стихов с «явно выраженной негативной позицией»  очень многие со времен Хрущева меня остерегаются. Не хочу вам неприятностей…».

     Мы проговорили часа три. Он рассказал, как мечтал стать летчиком и учился в авиационной школе, как в 20 лет,  после пяти лет упорного труда, его «по состоянию здоровья» (а в действительности - за анти хрущевские стихи)   списали на землю… Приехав в Киев, он работал на стройке, учился на  историческом факультете Киевского университета, а после его окончания  работал   археологическом журнале и продолжал писать стихи. 

   За стихи, в которых он выплеснул свое отношение к  Хрущеву и существующему при нем режиму, его отовсюду уволили. Единственное место, которое после долгих мытарств все-таки нашлось для него  - кочегар в котельной железо-бетонного завода. Неизвестно, как бы сложилась его дальнейшая жизнь, но однажды,  в 1966  или в 1967 году в котельную вошли два молодых мужчины в синих габардиновых  плащах. С ними у него состоялся странный разговор.

    Они: «Вам  – человеку с высшим историческим образованием, талантливому поэту разве место в этом подвале? Почему вы не пробуете изменить свою жизнь?»

    Он: «Не раз пробовал, но куда ни обращался,  - везде отказ».

    Они: «Это вы ходили по разным инстанциям до нас, теперь пройдитесь после нас…»

     В ходе этого визита он узнал, что его крамольные стихи уже не были «преступлением перед советской властью», а стали «актом гражданского мужества». После визита незнакомцев его взяли внештатным сотрудником Института археологии и профессор А.И.Тереножкин брал его в свои экспедиции на раскопки . Ему поручили возглавить какой-то археологический кружок, а потом  однажды (в 1969 году) и экспедицию, когда сезон уже давно закончился. Но надо было снять и исследовать несколько поврежденных курганов…  И в первый же год ему несказанно повезло: фигурка золотого вепря, найденная в одном из курганов, подчистую ограбленным еще в древности, стала лучшей находкой  года. 

     Тогда же он присмотрел для себя и курган, который в последствии сделает его знаменитым на весь мир – т.н.Толстую могилу. Именно в этом кургане оказалась та золотая пектораль, о которой, как о находке века, писали в 1971 году все известнейшие газеты и журналы мира. После этой сенсационной находки его быстренько приняли в штат Института археологии, ему дали квартиру и даже персональную ставку в 200 рублей от Председателя Совета Министров УССР В.В.Щербицкого.

     Он предлагал родному институту подготовить выставку и  провести по всему миру Пектораль и найденные скифские сокровища Толстой могилы. Институт мог бы заработать миллионы, но ни Мозолевского, ни пектораль  не выпустили за границу. Художественная ценность Пекторали не имела цены, а при вывозе за границу оценивали только вес золота. Автор же находки был и тогда еще невыездным. Правда, через несколько лет по многим городам СССР провезли голограммную выставку данных реликвий. Кажется, побывала она и за границей, но без Мозолевского.

   Слава, которая обрушилась на него, никак не изменила его образ жизни. Он любил степь, и не представлял себе жизнь без этих раскопок, этой огромной Луны, зависшей над курганом, без этих ежевечерних посиделок у костра и песен до утра (Одной из самых любимых была песня «Ой, чий то кинь стоїть…»)… Он не мог жить без этого одуряющего запаха полыни и запаха земли, под уже снятым  курганом … Без этой надежды и нетерпения найти еще не найденное…        

       И вот сегодня он снова   в Орджоникидзе, где в одном из близлежащих сел пришлось снять несколько поврежденных курганов, среди которых была и Первая Завадская могила - один из немногих ранних и  единственный за всю современную историю раскопок курган в степи, конструкция которого в точности соответствовала описанию царского скифского кургана. Его сделал   историк Геродот, посетивший эти места в 1У-Vв до н.э.

        Это открытие 1972 года по своему научному значению не уступало Толстой Могиле. Потому, что давало основание предположить, что столица Скифии Герры, описанная Геродотом, могла быть именно в этих благословенных степях. Именно этот, хоть и ограбленный, курган «Первая Завадская могила» мог стать путеводной нитью в  поиске  мифических, как многие считали, Герр. Мозолевский был тогда единственным, кто поверил Геродоту.

       В ноябре 1972 года в «Днепровской правде» под рубрикой «По родному краю»  была опубликована  моя статья «Возвращение к тайне». В статье подводились некоторые итоги работы экспедиции Мозолевского за последние годы. Это несколько десятков курганов, раскопанных в этом районе перед надвигающимися карьерами. Это открытые  для истории более ста погребений всех археологических эпох- от ранней бронзы до средневековья. Это и три самых выдающихся памятника – курганы скифской знати: Толстая Могила, Хомина и Первая Завадская.

      На следующий год весной  появилась в «Днепровской правде» моя зарисовка о самом Мозолевском, его судьбе и  стихах вместе с впервые опубликованным  его стихотворением «Герры». 

      Примчавшийся на следующий день в Днепропетровск Мозолевский нашел меня и рассказал, что он был в это время в Орджоникидзе и зашел к первому секретарю горкома партии, чтобы заручиться поддержкой  и выбить технику для предстоящего сезона. Тот поднялся ему на встречу, пожал руку и кивнул на лежавшую перед ним на  столе газету: «А я вот только что читал о вас…».

      С этого дня и началась история нашей многолетней дружбы. Я несколько раз бывала в экспедиции, где уже к тому времени работали доктор археологии из Германии Ренате Ролле, будущий известный украинский писатель Леонид Череватенко.  Верны были экспедиции Мозолевского историк Иван Михайлович Елинов, шахтер Иван Яковлевич Косенко, будущий историк Виктор Толокнеев, сотрудницы института археологии Валя Рябова и Надя Шевченко. И, конечно же, -  Юрий Кравцов. Наездами здесь бывали известные историки Людмила Петровна Крылова и Ирина Федоровна Ковалева, начальник Орджоникидзевского горно-обогатительного комбината, Герой Социалистического Труда  Григорий Середа, директор Никопольского городского музея  Петр Ганжа. Часто приезжала из Кривого Рога «невеста» Мозолевского студентка Ольга…   Потом появились на раскопе совсем молодые - Василий и Галина Шатуновы, Мирослав Жуковский и мн.др. 

      Моя подруга Зоя Марчишина больше не была на раскопках, они с Юрой поженились в 1973 году, пошли дети, долго болела и умерла мама, потом умерли самый младший, четвертый сын Богдан, потом отец…  Ей, мужественно все это пережившей, было уже не до археологии. К тому же, во время раскопок в отсутствие Мозолевского, на Юру обрушилось  полтонны земли. С четырьмя переломами в тазу и ногах его на два месяца госпитализировали в городскую Никопольскую больницу. И Зоя с маленьким ребенком на руках моталась туда.   

      За эти годы я получила немало писем и открыток от Мозолевского. Он присылал  только что вышедшие из печати, прекрасно изданные то настенный   календарь, то комплект открыток с фотографиями золотой пекторали.  Он дарил сборники своих стихов «Веретено» (1980),  «Кохання на початку осені» (1985) и другие с автографами: «З ніжністю» или «З любов,ю через роки». Юра с Зоей и я - одни из первых  получили в подарок с автографами его книгу«Скіфський степ» (1983) и солиднейший труд  «Товста могила». В письме ко мне на четырех страницах он описал, как защищал  кандидатскую диссертацию по Толстой могиле...

     Он мог на пару часов прилететь в Днепропетровск, чтобы прочесть несколько новых стихотворений или привезти в Ялту, где я отдыхала, свою голограммную выставку скифских сокровищ. Он, избалованный женским вниманием, умел быть благодарным всю жизнь за доброе слово, сказанное когда-то в его адрес. Он влюблялся и старался влюбить в себя каждую женщину, встретившуюся на его пути, но больше всего ценил в женщинах недоступность и чистоту. 

      По знаку Зодиака Мозолевский  был Водолеем, а Водолей управляется попеременно то планетой высочайшего духа Ураном, то владыкой подземных глубин Сатурном. Потому и уживались в душе Мозолевского и    высочайшие прозрения духа, и низменные земные страсти.  Влюбившись, он мог подарить самое романтичное и незабываемо прекрасное мгновенье – пикник на вершине зеленого кургана, окруженного у подножия широкой, трепещущей  полосой алых маков. Он мог  при всей экспедиции сделать предложение руки и сердца, а на следующий день изменить   «невесте», нырнув под  первую попавшуюся юбку. 

     Наверное, если бы я не была в те годы смертельно влюблена в другого человека, и я бы не устояла перед его шальным обаянием…Но Бог миловал.

И потому он остался в моей памяти, словно «біле світло дитячих спогадів». А я, возможно, добавила какую-то малую черточку к  собирательному образу одной из героинь его стихов. Но кто может знать  это наверняка? 

     Поэзия, как и душа  человека, - неизведанная страна. Иногда достаточно одного, случайно сказанного слова, или  короткого, как точка, взгляда, чтобы поэт окунулся в прошлое или ворвался пророком  в свое будущее. Душа - самая совершенная машина времени. Тем более - душа Поэта. А Мозолевский был настоящим Поэтом. И в жизни, и в стихах. Его певучий украинский язык, его образное мышление, его философские раздумья и спорные научные гипотезы   еще ждут своих исследователей. Ведь это он предположил, что рубашка из овчины, растянутая скифами на пекторали,– это именно то «золотое руно», за которым предпринял сюда свое путешествие Ясон.  И Ясон  знал, за чем охотился. На этой рубашке из овчины, считал Мозолевский, была нанесена карта расположения царских курганов скифской столицы Геррос!       

    Как Поэт Борис Мозолевский, на мой взгляд, занимает в истории современной украинской поэзии не меньшее место, чем  удачливый археолог Б.Н.Мозолевский  в отечественной истории. И в райских садах Поэзии, и в скифских степях Истории  он возвышается словно еще не раскопанный  Курган,  стерегущий для потомков сокровища    духа.