Денис Драгунский: «Каждый раз я был влюблен на всю жизнь»
Я познакомилась с Денисом Драгунским на литературном вечере. Сначала долго не решалась подойти, вид у Дениса был неприступный. Однако первое впечатление оказалось ошибочным: мы познакомились, разговорились и даже подружились; договорились об интервью. Когда я позвонила Денису, чтобы назначить нашу встречу, он предложил приехать к нему домой:
– Чай, кофе, конфеты я обещаю.
– А дома еще кто-то будет? – спросила я, еще не уверенная в том, что правильно поступаю.
– После работы придет жена, но она нам не помешает.
– Да нет… Я наоборот… То есть хорошо бы, чтобы кто-то в квартире был.
– Это вы на что это намекаете? Насиловать меня что ли собрались? Даже не думайте!
…
На уютной домашней кухне закипал чайник, Денис расставлял чашки. Поставил вазочку с конфетами.
– Вам любые вопросы можно задавать?
– Абсолютно! Для меня нет никаких запретных тем.
С какого возраста вы себя помните?
Примерно с трех лет. Помню коридор большой коммунальной квартиры, где мы жили в одной комнате с мамой, папой, бабушкой и няней. За стеной было слышно, как распевается наша соседка – певица, ее муж был дирижером, а сын учился играть на пианино. В комнате напротив жила другая семья, муж-старик постоянно ссорился со своей женой. Она его громко умоляла: «Гриша, ради нашей любви!» А он стучал кулаком по столу и кричал: «Не надо жертв!»
Яркое воспоминание, когда в семь лет был на похоронах, подошел к гробу, привстал на цыпочки и увидел лицо мертвого человека.
У нас был необычный дом, в нем жили самые высокопоставленные советские чиновники, министры и маршалы. Хорошо запомнилось, как мы играли в песочнице, а мимо шла тетя в синем платье в цветочек с пучком на голове, из сумки торчала газета «Правда», парень рядом спрашивает: «Знаешь кто это?» – «Кто?» – «Нина Петровна Хрущева!»
Я родился в 1950-м году, воспоминания о войне были еще сильны – все играли в войну, чертили карты, спорили, какой маршал самый крутой и все сходились во мнении, что самый крутой – маршал Жуков. И однажды во дворе говорят – Жуков приехал! Мы с ребятами поехали на великах к другому подъезду, смотрим, и правда, стоит в штатском Жуков и беседует с каким-то маршалом, а мы вокруг все ездим, насмотреться на живого Жукова не можем. Я спрашиваю у ребят: «А почему Жуков в штатском?» – «А ты не знаешь?» – «Нет» – «Хрущ его из армии выгнал!» – «А почему?» – «Да Хрущ его обосрался». Вот так подслушанные разговоры детей больших начальников выходили во двор.
Вас строго воспитывали?
У меня было строгое трудовое воспитание. Меня не наказывали, никогда не били, но я должен был исполнять много обязанностей по дому – уборку, готовку, мыть посуду. Я даже штопал носки на специальном грибке для штопок.
При этом, мне не запрещали курить, что самое странное и непонятное сейчас. Я курил с самого раннего возраста – в двенадцать лет впервые попробовал, в четырнадцать уже курил серьезно. Дома я курил на балконе или на лестничной площадке, когда приходили гости – гостей туда выгоняли курить, и я шел с ними вместе. В комнатах у нас не курили.
То есть ваш папа не курил?
Он скорее покуривал, довольно редко. Когда-то он курил папиросы Беломор, даже есть такие фотографии, где он с папиросой в зубах. Но он мог курить и не курить, а когда у него началась сильная гипертония (уже под конец жизни) – он бросил.
А я бросил курить в 52 года, причем очень легко, видимо, свой вагон табака я уже выкурил за 40 лет.
Строгое трудовое детство дало свои результаты? Вы стали хозяйственным мужчиной, домовитым?
Да, наверное. У нас с женой нет распределения обязанностей, каждый делает то, что он умеет и хочет делать. Моя жена Оля – ученый-экономист, она пишет книги по международным финансам, и так же, как и я, бывает занята. Поэтому я часто готовлю. Всегда делаю мясо, когда приходят гости. И лучше всех в семье варю гречневую кашу. Я умею многое делать по дому – врезать замок, что-то починить, подпилить, мне кажется, такие навыки необходимы для человека: умение работать руками хорошо тренирует мозги. Наверное, современная молодежь меня не поймет и осудит, сейчас другие нравы – заплатить за услуги слесаря, монтера… А нас воспитывали по-другому.
Кто в вашей семье был более строгим – мама или папа? Если вы что-то натворили, кого больше боялись?
Да я никого не боялся. Может, немного маму, она больше мной занималась (как все мамы), от этого кажется, что она была более строгой.
Учились в школе хорошо?
Нет, учился я не очень хорошо, были пятерки по литературе, русскому и истории. По английскому пятерки не было, хотя я занимался с учительницей дома. Еще изучал немецкий и латынь – тоже с домашними учителями. У меня были плохие отметки по математике, химии, физике. Родители попросили позаниматься со мной дополнительно математикой одного нашего знакомого и тот, видя, что я полный дуб в математике все быстренько решал за меня, а я только записывал за ним, и оставшиеся 40 минут времени мы занимались вопросами философии в математике – размышляли, что такое доказательство, теория, функция. Потом мне это пригодилось – в университете я довольно ловко справлялся с математической логикой.
А гости к вам приходили часто?
Да, часто, и компания всегда была стабильная – папины друзья детства, их было четверо: два рядовых советских чиновника, один – профессор-литературовед, и еще – крупный начальник из оборонной промышленности. Папа, даже став уже знаменитым, предпочитал именно эту компанию. Хотя у него были и друзья-писатели, например – детский поэт Яков Аким, очень хороший человек. Папа еще дружил с Юрием Нагибиным, они были близкими литературными друзьями, так редко бывает, что совпадают и литературные вкусы, и хорошее человеческое отношение друг к другу. Когда я прочитал дневник Нагибина, то загордился тем, что мой папа оказался чуть ли не единственным человеком, которого Юрий Маркович не ругал. Он там про всех рассказал «всю правду» – какие все мерзавцы и подонки, привластные жополизы, алкоголики, развратники и скупердяи, а про Виктора сказал, что это был прекрасный человек. Это было приятно читать.
Как вы выбрали университет, сами или родители подсказали?
Сначала я хотел стать художником. Я в детстве замечательно рисовал – сначала сам, потом начал ходить в художественную студию. И вот там у меня перестало получаться рисовать, потому что я был одаренным ребенком, а когда такого начинают учить, у него сразу перестает получаться. Я любил рисовать пастелью, она сразу видна, тогда как гуашь или масло должны просохнуть, чтобы понять, что там получилось. У меня была выставка в детской библиотеке, и в выставочном зале газеты «Комсомольская правда», про меня писали в журнале «Пионер», «Семья и школа». Потом талант художника из меня выдохся, и я стал интересоваться языками, особенно английским – разбирал старинные английские стихи, пытаясь понять значения слов, купил историческую грамматику, и потом уже стал изучать немецкий и латынь. И как-то само собой все подошло к отделению классической филологии МГУ. Наш курс состоял из трех человек – все парни, девочек не было. Мы и сейчас периодически встречаемся. Я даже на встречи одноклассников хожу и с Мишкой дружу.
Да!? С тем самым Мишкой?
С тем самым Мишкой. Он худой, как щепка, и всегда таким был. У отца есть рассказ «Что любит Мишка?», и там он изображен страшным обжорой, на всех иллюстрациях Мишку рисуют щекастым толстяком, а в жизни Мишка очень худой.
Интересно было учиться на филологическом в МГУ?
Мне – очень. Со второго курса меня стали перетаскивать в византиноведение, можно было ходить в Исторический музей и Библиотеку им. Ленина, изучать древние рукописи, посещать домашние семинары. Еще я был председателем научного студенческого общества. Меня избрали, потому что я все время тянул руку, выступал с идеями, ходил на философские семинары, научные дискуссии. А помимо этого я еще был комсомольским работником – член комитета комсомола факультета, однажды даже занимал должность зам. секретаря по научной работе. Мы прекрасно знали о Гулаге, цензуре, читали Солженицына, Пастернака, книги самиздата, проклинали Сталина, но при этом совершенно нормально воспринимали комсомольские задания, например, провести «ленинский зачет». Просто не связывали одно с другим, такая была жизнь. У меня было много романов и влюбленностей, и кроме того я любил выпить. Поэтому зачастую в институте у меня бывали хвосты – не хватало времени.
Я так понимаю, вы были влюбчивым молодым человеком?
Каждый раз я был влюблен на всю жизнь. Про это очень хорошо сказано у Виктории Токаревой, отец спрашивает дочку: «Это у тебя надолго?» Она говорит: «Пока – навек!» Мы расставались по разным причинам, бывало, что меня девушки бросали. Обычно объясняясь, но бывали случаи и без объяснения, это мучило. С одной девушкой, которая меня вот так оставила без объяснения причин, написав мне короткую прощальную записку, я недавно встретился и спросил – почему? Она мне объяснила, и я принял это, а ведь прошло почти 50 лет… Но и я в свою очередь объяснил ей, что она все не так поняла!
И в чем же была причина расставания?
Ну, неважно… Выпендривался много, вот главная причина!
Дрались в юности?
Я был довольно драчливым, в основном давал сдачи, первый не лез. Меня папа учил драться, он был физически сильным и ловким в драке. Он учил куда бить и как. Мальчишки в основном как дерутся – пихаются, кулаками машут, а я бил точно в нос или в зубы. Жестоко дрался. Потом перестал.
Вы рано женились?
Я был женат четыре раза. С первой женой я познакомился еще в институте в комитете комсомола, мы года через полтора расписались. Отношения у нас были сложными, мы часто ругались и ссорились, жили то вместе, то раздельно (каждый у своих родителей). Через год я познакомился с другой женщиной (моей второй женой), и мы стали жить вместе. Правда, не расписались. Но наша с ней жизнь была гораздо ближе к понятию «семья» – совместный быт, общий бюджет, покупки, походы по магазинам, поездки на отдых – собственно, мы и были настоящей семьей, хотя и без детей. Потом я встретил свою третью жену, там отношения были еще серьезнее, потому что у нас родилась дочка Ирина. Но и этот долгий брак со временем распался. И теперь у меня прекраснейшая жена Ольга, она младше меня на 11 лет, а познакомились мы с ней в редакции научного журнала «Космополис», главным редактором которого я был довольно долгое время. Мы живем вместе уже 6 лет и я уверен, что это мой последний брак.
В ФБ я встретила такой комментарий под вашей фотографией (от дамы) – «Не верьте ему, он – бабник!» Как прокомментируете?
Прекрасно отношусь к таким комментариям! Это невероятно лестно для меня. Когда человеку моего возраста говорят подобные вещи, он должен в ответ отправить букет цветов!
У вас не было желания написать "Иринкины рассказы"? Так же как в свое время ваш папа писал Денискины?
Нет, не было, как-то я об этом никогда не задумывался. Я помню истории ее детства, какие-то смешные случаи в детском садике… Интересная мысль, может еще и напишу. Вы дали хорошую идею.
Сделав себе еще по чашечке кофе, мы перешли в кабинет, и тема нашего разговора изменилась.
Вы долго работаете над текстами – вычитываете, правите, редактируете?
До бесконечности! Когда я сдаю книгу в издательство, мне кажется, что там придраться уже не к чему, ну может, только где-то запятую убрать или добавить. Издательский редактор, правда, так не считает и все равно находит, что исправить. У меня есть такая писательская особенность – сокращать написанное. Напишу рассказ, скажем, на 5 тысяч знаков и начинаю его сокращать до 4-х, и все равно текст кажется избыточным, кажется, что много лишнего, сокращаю до 3 тысяч, и чем больше перечитываю, тем короче получается рассказ. Но тут появляется другая опасность – «засушить» текст. Поэтому все хорошо в меру.
Тогда, наверно, ваш любимый писатель – Чехов?
Да, так и есть. Любимый за то, что его не видно. Чехов – это один из тех писателей, про которого никогда не скажут – как хорошо написано. В рассказах Чехова обсуждают – что там написано: людей, историю, судьбу героев. И никогда не скажут – ах, как хорошо написано, какие эпитеты, какие фразы, потому что он выше этого. Чехов как стекло, читаешь и все написанное встает перед глазами. За это я его обожаю. И не люблю писателей, увлекающихся плетением словесности. Скажу сейчас ужасную вещь, но, и на Бунине, и на Набокове, на мой взгляд, есть налет литературной второсортности. Как сказал один злой критик – Бунин описывает запах антоновских яблок куда лучше Тургенева, но вот Зуров, эпигон Бунина, описывает поцелуй крестьянки на морозе намного лучше Бунина, а Набоков описывает тень, упавшую от крыльца, гораздо лучше всех предыдущих. Ну и что? Мне это все напоминает ювелирную работу по созданию миниатюр на рисовом зернышке: вырезать портрет Ленина и еще уместить надпись «капитализм – империализм». И что дальше с этим делать?
Моя любимая притча. Однажды к Александру Македонскому привели человека, который до того навострился, что умел попасть маковым зернышком в игольное ушко с пяти шагов. Человек спросил у царя: «Чем же меня одарит великий царь за мое искусство?» Македонский повернулся к своим воинам и приказал: «Подарите этому человеку мешок мака и сундук иголок».
А Чехов – правильный писатель, его признали еще при жизни, рассказы переводились сразу на несколько языков. К тому же он был еще и очень скромным писателем, думал, что даже имени его потомки знать не будут, а если и вспомнят, то наряду с писателями конца 19 века – Леонтьевым-Щегловым, Потапенко, Лейкиным (довольно слабыми писателями по сравнению с ним).
Что бы вы посоветовали, скажем, начинающему писателю, как писать не надо?
Я не люблю тексты с большим количеством прилагательных, сравнений – «она шла по улице и была как…, а улица была как будто…, ветер дул такой-то, а птицы пели вот таким манером», так и хочется сказать – ну, Боже мой, когда уже до дела дойдет! Куда она пошла?
Когда говорят – пиши подробно и будет как у Пруста, я отвечаю: нет, как у Пруста не будет, потому что если повнимательнее его почитать, то станет видно, что Пруст очень экономный писатель, из огромного потока сознания он выжимаем самое основное, а нам кажется, что и этого много.
Писатель должен писать о том, что происходит с героем, потому что все наши чувства к миру реализуются посредством наших действий и это даже могут быть мысленные действия, фантазии героя.
Если мы посмотрим на персонажей Достоевского, то все они выражают свои чувства и переживания в действии – топчут деньги, берут в долг, пишут письма, дерутся, проклинают. Но там нет вот этих заштампованных фраз – он чувствовал, что в его душе пробудилась… и дальше все доходит до бабочек в животе.
В марте у меня начался цикл лекций в одной из литературных школ – как писать рассказы. Приходите.
Почему вы перестали писать сценарии для кинофильмов?
Не получалось.
Почему не получалось? Результат был хороший.
Плохой. Фильмы получались никуда не годные.
А их до сих пор смотрят…
Ну мало ли кто на что смотрит. Вот на заборе написано, все смотрят и читают.
Сценарии к фильмам по отцовским рассказам получились слишком иллюстративными. Это не кино, а киноиллюстрации. Когда я начинал писать сценарии, мне казалось, что нужно быть ближе к тексту. Понимаете, можно, конечно, в точности передать историю, эпоху, одежду, обстановку, сделать абсолютно аутентичный фильм, но для этого нужно быть Алексеем Германом. Для Денискиных рассказов нужно было бы всю Москву переделать: один праздник в клубе металлистов чего стоит с тогдашними аттракционами и бутылочками «ситро». Но уж если делать иллюстрацию, так достоверную. А не как в недавней экранизации «Тихого Дона», где многие дома в станице построены из силикатного кирпича. Ну могли хотя бы покрасить под мазанку.
Сценарии к другим фильмам тоже неудачные, их особо никто и не брал. Я писал пьесы для театральных постановок, некоторые поставили, но в основном отказывали. Ну не во всем я талантлив, это нужно признать.
Вы не слишком критически к себе относитесь?
Минуточку, я критично к себе отношусь и как к писателю, но при этом мои книги без проблем берут издательства, они продаются хорошими тиражами, я получаю много одобрительных отзывов от читателей и от критиков. А сценарии не брали. Конечно я перфекционист, но я же вижу реакцию людей и могу адекватно ее оценить. И по этой оценке, и по отзывам я понимаю, что у меня получается, а что нет.
О чем мечтаете?
Написать побольше. Поскольку я человек уже немолодой… Когда мне было 40 и даже 50 – были ощущения, что впереди много времени и все успеется. А в 65 начинаешь понимать ограниченность времени. Я знаю, что мне хочется написать, у меня составлен целый список. Сейчас мне нужно написать еще десяток-другой коротких рассказов, чтобы закончить новую книгу. Еще хочу написать документальную книгу о себе, о своем детстве, такую «Подлинную историю Дениса Кораблева». В планах – несколько повестей, уже есть наброски и задумки, о чем именно. Недавно я закончил одну большую книгу, это довольно необычный, авантюрно-философский роман об одной девочке из Австро-Венгрии, действие происходит в 1914 году. Повествование ведется от лица этой девочки. Мне интересно, как книгу воспримут читатели. В общем, мне есть чем заняться. Это касается моей личной, персональной мечты, а в глобальном смысле я мечтаю о мире во всем мире.
Беседовала Ирина Терра
Москва
февраль 2016
Интервью напечатано во втором номере "Этажей" (март 2016)
Ирина Терра – журналист, интервьюер. Живет в Москве. Интервью публиковались в «Московском Комсомольце», «Литературной России», журнале «Дети Ра», «Новый мир»и др. Лауреат еженедельника «Литературная Россия» за 2014 год в номинации - за свежий нетривиальный подход к интервью. Лауреат Волошинского конкурса 2015 в номинации "кинопоэзия", шорт-лист в номинации "журналистика".
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.