Николай ПЕРЕЯСЛОВ 

В ряду знаменитых полководцев Великой Отечественной войны фигура моего двоюродного дедушки маршала К.С. Москаленко, родившегося 11 мая 1902 года[1] в селе Гришино (ныне это Донецкая область) кажется самой малозаметной и почти не привлекающей к себе внимания историков и писателей, теряющейся на фоне блистательных фигур Г.К. Жукова, И.С. Конева, К.К. Рокоссовского и других выдающихся военачальников той поры. А между тем, его вклад в Победу ничуть не меньше, чем вклад вышеназванных командиров, а что касается характера, личности и способности к принятию неординарных решений, то они вообще заслуживают изучения в командных училищах и военных академиях.

Главные черты, которые выделяют этого полководца из среды его коллег по армейскому делу, это свойственная ему привычка действовать, руководствуясь не приказами свыше, а сложившейся ситуацией и вытекающей из неё целесообразностью, а также предпочтение атаки обороне, за что Сталин даже присвоил ему шутливое прозвище «генерал наступления».

Так, например, если бы не полководческая инициатива маршала Москаленко и не его способность совершать неординарные (и откровенно смелые для того сверхосторожного времени) поступки, то освобождение Донбасса могло оказаться гораздо более затяжным и кровавым, чем это было в реальности. Как рассказывал он сам в книге «На Юго-Западном направлении», в ноябре 1942 года его начало беспокоить то обстоятельство, что в случае продвижения войск Юго-Западного и левого фланга Воронежского фронтов в глубь излучины Дона, его 40-я армия может оказаться очень далеко от железных дорог, и из-за этого при наступлении в сторону Донбасса возникнут серьёзные трудности с материальным снабжением войск. Чтобы предотвратить возможные перебои, считал он, было необходимо заполучить в свои руки рокадную (т.е. параллельную линии фронта) железную дорогу Воронеж — Ростов, часть которой пока ещё находилась на территории, занятой противником. А значит, нужно было срочно освободить её, нанеся удар в направлении Острогожска, Россоши и Кантемировки, что в данной ситуации как раз и могла взять на себя подчинённая ему армия.

— Мы должны немедленно наступать в юго-западном и южном направлениях, чтобы очистить от врага участок железной дороги от станции Свобода до станции Миллерово, — обдумав план возможной операции, высказал он членам Военного совета армии свои соображения.

— Вот ты и доложи Верховному, — тут же предложили они, кивая на телефон. — Попроси активную операцию для нашей армии...

«Я задумался», — пишет в своих воспоминаниях Кирилл Семёнович, и эта его тогдашняя заминка сегодня абсолютно понятна. Было бы странно не задуматься, когда тебе предлагают взять и обратиться к самому Сталину! Ведь от этого звонка мог измениться не только дальнейший ход военных действий на данном участке фронта, но могла очень круто измениться и судьба самого звонившего, и, если бы знать, что это изменение будет именно в лучшую сторону! Кто знает, как отнесется вождь к этому звонку? Что он подумает о смельчаке? Посчитает его выскочкой? Умником? Слишком прытким?.. По тем временам это было не менее опасно, чем оказаться зачисленным во «враги народа». А если ещё, не дай Бог, выпрошенная операция обернётся неудачей? Тогда вообще конец...

«Обдумав всё, — продолжает далее Москаленко, — я подошёл к аппарату ВЧ и попросил соединить меня с Верховным Главнокомандующим. Вместе со мной подошли К.В. Крайнюков (дивизионный комиссар) и И.С. Грушецкий (бригадный комиссар). Я ожидал, что сначала ответит кто-нибудь из его приёмной. Придётся доказывать необходимость этого разговора, а тем временем можно будет окончательно собраться с мыслями для доклада. Но в трубке вдруг послышалось:

— У аппарата Васильев.

Мне было известно, что «Васильев» — это псевдоним Верховного Главнокомандующего. Кроме того, разговаривать со Сталиным по телефону мне уже приходилось, да и узнать его спокойный глуховатый голос с характерными интонациями было не трудно. Волнуясь, я назвал себя, поздоровался. Сталин ответил на приветствие, сказал:

— Слушаю вас, товарищ Москаленко.

Крайнюков и Грушецкий, тоже взволнованные, быстро положили передо мной оперативную карту обстановки на Воронежском фронте. Она была мне хорошо знакома, и я тут же изложил необходимость активных действий 40-й армии с целью разгрома вражеской группировки и освобождения участка железной дороги, так необходимого для снабжения войск при наступлении Воронежского и Юго-Западного фронтов на Харьков и Донбасс.

Сталин слушал, не перебивая, не задавая вопросов. Потом произнёс:

— Ваше предложение понял. Ответа ждите через два часа.

И, не прощаясь, положил трубку.

В ожидании ответа мы втроем ещё раз тщательно обсудили обстановку и окончательно пришли к выводу, что предложение об активизации в ближайшем будущем действий 40-й армии является вполне обоснованным. Это подтверждалось уже тем вниманием, с каким отнёсся к нему Верховный Главнокомандующий. Однако, какое он примет решение, — этого мы, естественно, не знали. Одно было ясно: сейчас, в эти минуты, предложение всесторонне взвешивается в Ставке, и нужно терпеливо ждать ответа.

Ровно через два часа — звонок из Москвы. Беру трубку:

— У аппарата Москаленко.

Слышу тот же голос:

— Говорит Васильев. Вашу инициативу одобряю и поддерживаю. Проведение операции разрешается. Для осуществления операции Ставка усиливает 40-ю армию тремя стрелковыми дивизиями, двумя стрелковыми бригадами, одной артиллерийской дивизией, одной зенитной артиллерийской дивизией, тремя танковыми бригадами, двумя-тремя гвардейскими миномётными полками, а позднее получите танковый корпус. Достаточно вам этих сил для успешного проведения операции?

— Выделяемых сил хватит, товарищ Верховный Главнокомандующий, — отвечаю я. — Благодарю за усиление армии столь значительным количеством войск. Ваше доверие оправдаем.

— Желаю успеха, — говорит на прощанье Сталин.

Кладу трубку и, повернувшись к Крайнюкову и Грушецкому, определяю по их радостно возбуждённому виду, что они поняли главное: предложение одобрено Ставкой. Подтверждаю это и сообщаю им всё, что услышал от Верховного Главнокомандующего. Добавляю:

— Скоро и 40-я армия от обороны четырьмя ослабленными стрелковыми дивизиями и одной стрелковой бригадой перейдёт к активным действиям в усиленном составе.

Новость производит на всех нас большое впечатление. Крайнюков и Грушецкий встречают её восторженно. И мне становится ещё радостнее от мысли, что этот необычайный день так тесно сблизил нас троих...».

«...Изложенные выше переговоры по ВЧ с Верховным Главнокомандующим происходили 23 ноября, — пишет далее Кирилл Семёнович. — А несколько дней спустя по его поручению на командный пункт 40-й армии прибыл генерал армии Г.К. Жуков. Для меня это было подтверждением того, что Ставка не только заинтересовалась возможностями проведения наступательной операции на нашем участке, но и придавала ей важное значение.

К моему удивлению, Георгий Константинович был настроен несколько скептически. Не возражая против самой идеи проектируемого наступления, он, однако, считал, что при его осуществлении встретятся чрезвычайно большие трудности.

— Далась тебе эта наступательная операция, — говорил он, хмуро глядя на карту, разложенную перед ним. — Не знаешь разве, что перед тобой крупные силы противника, глубоко эшелонированная оборона с развитой системой инженерных сооружений и заграждений?

— Трудности, конечно, встретятся немалые, — отвечал я, — но всё же вражескую оборону прорвём, противника разобьём...».

И действительно, хотя и несколько позднее, чем он предполагал это в своих планах, но, тем не менее, в ходе начавшейся 14 января 1943 года Острогожско-Россошанской наступательной операции, намеченная К.С. Москаленко задача была с лихвой осуществлена: оборона противника была прорвана, противостоявшая Воронежскому фронту на Дону между Воронежем и Кантемировкой вражеская группировка окружена, а к 27 января расчленена на части и ликвидирована. Участок железной дороги Лиски — Кантемировка был освобождён от немцев, и 40-я армия вышла на рубеж реки Оскол, продвинувшись на западном направлении на глубину 140 км.

О том, что совершение абсолютно самостоятельных, порою даже скрытных от руководства действий было ему не в новинку, красноречиво свидетельствует один из эпизодов упомянутой нами Острогожско-Россошанской операции. Так, не сумев тогда убедить командующего фронтом генерал-лейтенанта Ф.И. Голикова в нецелесообразности проведения активных разведок на участке расположения 40-й армии (где передний край вражеской обороны был тщательно изучен, структура каждой пехотной дивизии, её вооружение, боевой и численный состав выявлены, места расположения командных и наблюдательных пунктов, а также точки нахождения огневых позиций артиллерии и миномётов разведаны, и даже фамилии командиров частей и соединений известны), К.С. Москаленко решил сделать вид, что подчиняется приказу, а на деле организовал всё так, как считал нужным сам.

«Поскольку наступление главных сил намечалось на 14 января, — пишет он в своих воспоминаниях, — значит, разведку боем силами передовых батальонов нужно было провести 12-го. И вот, не посвящая командующего и штаб фронта в свои намерения, я распорядился — конечно, устно: к 12 января произвести смену войск на плацдарме, с тем, чтобы дивизии первого эшелона заняли исходные районы для наступления; главным же силам быть готовыми в случае успешного продвижения передовых батальонов немедленно перейти в наступление.

Решение несколько рискованное, согласен. Ведь противник мог случайно обнаружить появление у нас на переднем крае новых дивизий. Однако этот риск не шёл ни в какое сравнение с серьёзной угрозой, которая могла возникнуть, если бы мы, проведя разведку боем, предоставили затем врагу двое суток для организации отпора нашему наступлению...».

В подтверждение того, что Кирилл Семёнович был способен принять не только ни с кем не согласованное, но и противоречащее приказу свыше решение, говорят и другие эпизоды из его весьма неординарной биографии. Так, по воспоминаниям Д.И. Ортенберга, ещё накануне войны, зная о сосредоточении фашистских войск у нашей границы, он, выступая как-то на партийно-комсомольском собрании, без обиняков рубанул с трибуны несанкционированную правду: «Будет война! Надо ждать нападения немцев если не сегодня, то завтра-послезавтра». А потом ожидал, что ему за это всыплют в лучшем случае по командной или партийной линии, а то и вовсе арестуют как провокатора и сеятеля панических настроений.

В другой раз, как пишет полковник Ф.Д. Давыдов, случилось так, что «во второй половине мая 1942 года противник силами 1-й танковой, 6-й и 17-й армий окружил и разгромил основную часть наших наступавших на Харьков войск Юго-Западного и Южного фронтов. Оказавшийся под угрозой окружения К.С. Москаленко, самостоятельно отвёл свою 38-ю армию за реку Айдар, хотя это ему по тем временам и грозило тяжёлой карой».

А то был ещё и такой случай.

В конце января 1943 года, 40-я армия, которой на тот момент командовал Москаленко, выдержав мощный контрудар врага, смогла удержаться на южном фасе Курской дуги. Отсюда после отражения июльского наступления она начала победоносное продвижение к Днепру. По замыслу фронтовой операции, 40-я армия должна была действовать на второстепенном направлении фронта, прикрывая с севера главную ударную группировку. Но Кирилл Семёнович, говорит Ф.Д. Давыдов, исходя из складывающейся ситуации, сумел сделать второстепенное направление основным, и командование фронта, видя эти успехи, вынуждено было усилить 40-ю армию вначале одним, а затем и вторым танковым корпусом, несколькими стрелковыми дивизиями и артиллерией.

И вообще, как пишут многие знавшие Москаленко по совместной службе, на фронте было хорошо известно всем о его личном бесстрашии и способности к немедленным активным действиям. Сам Сталин называл его за это «генералом наступления».

Весной 1945 года, освобождая от немцев чехословацкий город Остраву, Кирилл Семёнович снова (как, впрочем, и почти всегда) не смог обойтись без очередной из своих неординарных выходок. Вот как об этом случае пишет в «Военно-историческом журнале»  Ф.Д. Давыдов:

«10 марта 1945 года 38-я армия начала наступление на Моравска-Остраву. Шёл густой снег, бушевала метель. Накануне К.С. Москаленко предложил командующему войсками 4-го Украинского фронта генералу И.Е. Петрову отложить наступление. Но тот, сославшись на сроки, утверждённые Ставкой, не согласился. Однако Кирилл Семёнович всё-таки добился переноса срока наступления. Произвёл перегруппировку, дождался хорошей погоды — и армия освободила не только Моравску-Остраву, но и расположенный в 80 километрах южнее г. Олоумец. До Праги оставалось 250 км.

5 мая там началось народное восстание. Гитлеровцы бросили на его подавление крупные силы войск. На помощь восставшим двинулись советские танковые и общевойсковые армии. К.С. Москаленко сформировал подвижную группу, основу которой составляли три танковые бригады, стрелковая дивизия на автомашинах, и приказал ей прорваться к Праге. Но, отправив группу, Кирилл Семёнович не усидел на своём командном пункте. На следующий день догнал её и возглавил наступление. Решительно обходил даже крупные вражеские силы, смело выдвигал вперёд артиллерию, пробивая путь танкам и мотопехоте. 9 мая подвижная группа вступила в Прагу с востока и встретилась с танковыми войсками 1-го Украинского фронта, наступавшими с северо-запада...»

В 1969 году, через год после подавления советскими танками попытки буржуазного переворота в ЧССР, в Праге вспомнят о дедушкиной роли в освобождении Остравы от фашистских захватчиков и присвоят ему звание Героя Чехословацкой Социалистической Республики. До более поздних времён, когда вчерашних героев-освободителей начнут яростно переименовывать в «оккупантов» и «захватчиков», он, к своему счастью, не доживёт. Господь освободил его от этого незаслуженного позора, и 2 февраля 1985 года, на самом пороге перевернувшей всю российскую историю перестройки, он скончался, не успев увидеть, что тот строй, на утверждение которого он отдал практически чуть ли не все годы из своей долгой 83-летней жизни, в одночасье прекратил своё существование.

Давид Ортенберг писал о нём: «Он часто бывал в самом пекле боя, на передовых позициях. Ему удивительно везло. У «эмки», на которой он прорывался из окружения в сорок первом году, были пробиты все четыре ската, на заднем сиденье убиты два офицера. На Сторожевском плацдарме во время посещения переднего края снайперской пулей был сражён солдат, сопровождавший командарма; во время Львовско-Сандомской операции — тяжело ранены осколками снаряда находившиеся рядом с Кириллом Семёновичем генерал Епишев, командир дивизии генерал Ладыгин и его адъютант. Рядом с Москаленко падали люди, а он, словно завороженный, оставался невредимым и вёл себя под неприятельским огнём так невозмутимо и хладнокровно, что даже сомнение брало, есть ли у этого человека естественный инстинкт самосохранения...»

Однако, забывая о своём личном самосохранении, Москаленко никогда не переставал помнить и заботиться о своих солдатах, проявляя о них без преувеличения отеческую заботу. В уже цитированной нами книге Давида Ортенберга «Огненные рубежи», выпущенной «Политиздатом» в серии «Герои Советской Родины» в 1973 году, описываются следующие эпизоды.

«В одном из батальонов, — вспоминал он на её страницах, — Кирилл Семёнович обратил внимание на солдат — выглядели они не очень хорошо. Сколько ни допытывался, нет ли жалоб, как кормят, дают ли, что положено, и вообще, знают ли они, что им положено, — все в один голос отвечали, не желая, очевидно, подводить своих командиров: «Жалоб нет». Но от глаз командарма не ускользнули иронические улыбки на их лицах. И он заставил бойцов разговориться. Те признались, что кормят плохо, в бане давно не были. Опросил многих командиров подразделений и убедился, что ни одному из них не известны нормы довольствия. Конечно, в батальоне порядок был наведен тотчас. А на следующий день во все дивизии и полки пошла листовка политотдела, в которой были напечатаны нормы довольствия бойцов и решение Военного совета, обязывающее всех офицеров изучить эти нормы, листовку хранить у себя и строго следить за тем, чтобы боец получал всё, что ему положено, по суворовскому принципу: «Свой паёк съедай, а солдатский — солдату отдай».

А вот — ещё один аналогичный случай из той же книги, показывающий, что забота о рядовых бойцах носила для Кирилла Семёновича характер отнюдь не эпизодический.

«Прибыли мы с Москаленко в деревню, — пишет Ортенберг, — где расположился один из наших полков. Недалеко от неё, на отшибе, разыскали казармы — старинные серые невзрачные здания, вытянутые в одну линию. Зашли в помещение. В комнатах холодно, грязно, на полу навалена в беспорядке солома.

Было уже девять часов утра, а кухня только-только задымила. В казарме мы не нашли ни одного старшего офицера, не говоря уже о командире полка и его заместителе по политчасти, хотя они имели строгий приказ дневать и ночевать с пополнением. Они, оказывается, жили в благоустроенных домах в двух километрах от казармы.

Вызвали полковое начальство сюда, в казарму. Пока дожидались, побеседовали с новобранцами. Это были парни, призванные из недавно освобождённых западных районов Украины и Молдавии, где они натерпелись от фашистов и сейчас рвались в бой. Эти парни, конечно, заслужили большего внимания и заботы, чем им уделили в полку. Нет необходимости рассказывать о том, какой разговор состоялся у Москаленко с командиром полка и другими офицерами... Словом, они пообещали исправить ошибку.

На второй день снова звонит Москаленко и говорит:

— Давайте ещё раз съездим к тем новобранцам. Посмотрим, как там дела.

И снова мы застали там точно такую же картину, как и накануне. Командарм приказал телефонисту соединить его с командиром полка, который продолжал отсиживаться в деревне.

— Всё сделано, — отрапортовал тот. — Всё, как приказали. Всё исправили.

— А где вы сейчас находитесь? — спросил Москаленко.

— Я? В казарме у новобранцев, — бодро ответил командир полка, думая, что Кирилл Семёнович звонит из штаба армии.

И тут Москаленко сделал тонкий ход конём. Совершенно серьёзным тоном он сказал:

— Если вы в казарме, то я у вас на квартире. Приезжайте немедленно сюда, в свой дом.

Можно представить себе немую сцену на том конце телефонного провода. Командир полка сразу догадался, где мы находимся, и тут же примчался в казарму. Вот тогда и состоялся один из резких разговоров...»

Как пишет Д.И. Ортенберг, аналогичную заботу о солдатах Москаленко проявлял и после войны. В одном только 1972 году он провёл в поездках по воинским частям 187 дней — т. е. более половины года!

Помимо заботы о качественном пропитании и обмундировании солдат, Москаленко не забывал и о снабжении своих подчинённых духовной пищей. Как упоминает о том в своих воспоминаниях в журнале «Военная мысль» полковник Ф.Д. Давыдов, несмотря на свою весьма плотную загруженность делами, Кирилл Семёнович довольно «часто выступает с интересными статьями в периодической военной печати». Да и бывший главный редактор газеты «Красная Звезда» Д.И. Ортенберг, и генерал армии Д.Д. Лелюшенко, и целый ряд других мемуаристов тоже указывали на тягу маршала Москаленко к литературно-журналистскому труду и на то, что он относился к печатному слову с большим почтением, «всегда находил время, чтобы перечитать труды В.И. Ленина по военным вопросам, заглянуть в книги по истории древних и современных войн, по стратегии, оперативному искусству. Пушкина, Толстого, Некрасова, Кольцова, Байрона, Шиллера, книги советских писателей читал запоем». С юности был знаком с классиком украинской литературы (тогда, правда, ещё молодым поэтом) Владимиром Сосюрой, который осенью 1917 года помог ему поступить в агрономическое училище, а несколько позднее — дружил с Константином Симоновым.

В дневниковых записях последнего, кстати, сохранилась запись о посещении им командного пункта 38-й армии и встрече с К.С. Москаленко. Писателю было известно, что готовится наступление, он хотел узнать о нём более подробно и ради этого отправился на встречу с командармом. Москаленко хорошо знал Симонова, относился к нему с большим уважением, но раскрыть ему раньше срока план операции всё равно не мог.

«Днём, — записал в своём дневнике Симонов, — я пришёл к Москаленко с надеждой хотя бы примерно узнать, что предстоит, каков общий замысел операции... Но, к моему огорчению, вместо этого Москаленко целый час очень мило говорил со мной о литературе, сперва о Некрасове и Кольцове, потом о Новикове-Прибое и «Порт-Артуре» Степанова. Обо всем этом я с удовольствием бы поговорил с ним в другой раз, но вчера меня интересовала предстоящая операция, однако как раз о ней и не было сказано ни единого слова...»

Если бы судьба сложилось по-иному и Москаленко не связал свою жизнь с Армией, он наверняка стал бы писателем, критиком или литературным редактором. Во всяком случае, тяга к литературе и книгам проявлялась в нём постоянно, о чём он и сам признавался в воспоминаниях, которые были изданы им ещё в глубоко подцензурном 1973 году и по неписанным законам того времени не могли содержать сведений о потерях Советской Армии. Иначе, как объяснить, что в описании столь грандиознейшего сражения, в котором только с немецкой стороны участвовало около 50 дивизий (в том числе 14 танковых, включая известные эсесовские танковые дивизии «Адольф Гитлер», «Райх», «Мёртвая голова» и моторизованную дивизию «Великая Германия»), не упоминается ни одного погибшего с нашей стороны солдата? Зато, как о чём-то стратегически важном, дедушка пишет о двух полученных им в эти дни из Главного политического управления посылках с книгами.

 «Книга всегда была моим другом, — отмечает он, рассказывая об этом моменте. — Библиотека, которую я начал собирать с детских лет, к началу войны стала довольно обширной. Наряду со специальной военной литературой, в ней были сочинения классиков марксизма-ленинизма, книги по философии, истории, художественные произведения отечественных и иностранных писателей и поэтов. Увы, её постигла участь многих культурных ценностей, погибших в огне войны, развязанной врагом. Поэтому я был вдвойне обрадован скромным, но таким дорогим для меня подарком. И тогда же послал секретарю ЦК партии и начальнику Главного политического управления А.С. Щербакову письмо, в котором от души благодарил его за внимание».

И далее приводит само это, сохранившееся в архивах, письмо, в котором, в частности, он говорит:

«Мною получены из Отдела агитации и пропаганды ГлавПУ РККА две посылки с книгами: «Краткая советская энциклопедия», «Мемуары» Армана де Коленкура, «Хождение по мукам» А. Толстого, «Дипломатические комментарии» Кикудзиро Исии, «Генерал Багратион» С. Голубова и «Брусиловский прорыв» С. Сергеева-Ценского... Для меня этот подарок особенно ценен, так как я своих книг не имею. Моя богатая библиотека, с любовью и старанием собранная мною до войны, вместе с вещами досталась фашистам. Постараюсь ваше внимание и заботу оправдать практическими делами.

Командующий войсками 40 армии генерал-лейтенант К. Москаленко.

27 июня 1943 года».

А уже через неделю после получения посылки с книгами — 5 июля 1943 года — началась историческая Курская битва, которая длилась до 23 июля и закончилась полным провалом гитлеровской операции «Цитадель» по захвату Обояни, Курска и окружения советских войск в районе Курского выступа. Всего в ней с немецкой стороны участвовало около 900 тысяч солдат и офицеров, до 10 тысяч орудий и миномётов, свыше 2,8 тысяч танков «Тигр», «Пантера» и штурмовых самоходных орудий «Фердинанд», более 2 тысяч усовершенствованных самолётов «Фокке-Вульф-190А» и «Хеншель-129».

С советской стороны им противостояли 1 млн. 900 тысяч солдат и офицеров, 30 880 орудий и миномётов, 5 130 танков и самоходок и 3 200 боевых самолётов Воронежского, Степного и Центрального фронтов.

Если верить данным о потерях Советской армии в Курской битве, которые приводятся в книге Б.В. Соколова «Тайны Второй мировой», то нам эта победа обошлась в 1 677 000 убитых, пленных и раненных (против 360 000 у вермахта), 2 300 самолётов против 700 немецких и 6 064 танка против 1 500 немецких (тут, правда, у Б. Соколова наблюдается какая-то явная неувязка, так как, по другим данным, с советской стороны немцам противостояло всего 5 130 танков, поэтому непонятно, откуда в числе уничтоженных советских танков взялось ещё 934 танка).

Так что, даже если эти данные отчасти завышены Соколовым ради придания своей книге максимально «разоблачительного» характера, можно понять, что победа в битве на Курской дуге досталась нам ценой очень высокой человеческой и технической жертвы. И к чести Кирилла Семёновича, он и в своём мемуарном деле не удержался, чтобы не нарушить устоявшихся традиций и не проявить определённого своеволия. Ему всё-таки удалось протащить мимо потерявших бдительность цензоров несколько сводок о потерях нашей техники: так, например, он как бы мимоходом сообщает о 415 советских самолётах, потерянных нами на Курском выступе в течение июня, а также о 300 наших танках, сгоревших в бою 12 июля под Прохоровкой, а также о некоторых других, закрытых в те времена для широкого читателя, цифрах потерь.

Кроме того, двухтомник воспоминаний К.С. Москаленко «На Юго-Западном направлении» переполнен именами М.Н. Тухачевского, В.К. Блюхера, И.Э. Якира, И.П. Уборевича, Г.Д. Гая, В.А. Кулика, К.А. Мерецкова, К.К. Рокоссовского и целого ряда других строителей Вооружённых сил России, с которыми он начинал свою военную карьеру, дружил, встречался, учился на военных курсах, не скрывал своего восхищения их полководческим талантом, и большинство из которых затем получили ярлыки «врагов народа» и были уничтожены в недрах возглавляемого Л.П. Берией «архипелага ГУЛАГа». Всё это подтверждает, что как бы близко от самого Москаленко ни падали «снаряды репрессий», он всё равно оставался собой и не боялся говорить и писать то, что думает, чувствует и помнит.

Думается, что именно такая черта характера Кирилла Семёновича как смелость и способность к самостоятельным поступкам и повлияла на то, что через восемь лет после Победы для операции по аресту (или даже, как считают некоторые, по ликвидации) страшного Л.П. Берия, состоявшейся 26 июня 1953 года, Н.С. Хрущёв пригласил в первую очередь именно его, не боящегося рискованных шагов «генерала наступления».

Как описывает это событие сам Москаленко, накануне, утром 25 июня, ему позвонил Хрущёв и спросил, имеются ли в его окружении близкие и преданные люди. Москаленко ответил, что такие люди у него имеются, после чего Хрущёв сказал, чтобы он взял этих людей и приехал с ними в Кремль к Маленкову. Тут же он добавил, чтобы Москаленко взял с собой планы ПВО и карты, а также захватил оружие...

Вскоре после этого последовал звонок министра обороны маршала Булганина, который предложил Москаленко сначала прибыть к нему. В беседе с глазу на глаз министр объяснил ему задачу и спросил: кого можно ещё привлечь, но без промедления? Москаленко предложил взять на дело Жукова. Министр согласился, но при этом поставил условие, чтобы Жуков был без оружия...

В 11 часов дня 26 июня по предложению Булганина группа военных села в его машину и поехала в Кремль. Подъехав к зданию Совета Министров, Москаленко вместе с Булганиным поднялся на лифте, а генерал-майор Баксов, генерал-полковник Батицкий, полковник Зуб и майор Юферев поднялись по лестнице и расположились в комнате рядом с помещением для заседаний.

Как только Хрущёв дал условный звонок, они быстро вошли в кабинет, где шло заседание, и Маленков объявил: «Именем советского закона арестовать Берию». Москаленко направил пистолет прямо на Берию и приказал ему поднять руки вверх...

Надо признать, что различными авторами эта история пересказывается всегда по-разному, но первым среди обнаживших оружие неизменно называется Кирилл Семёнович Москаленко. Да это и понятно, поскольку в Кремль тогда с оружием никого не пропускали, и вооружённым во всей группе заговорщиков был тогда только он один, поскольку его об этом попросил накануне непосредственно Никита Сергеевич Хрущёв. Да и сам Г.К. Жуков, рассказывая о сцене ареста Берии, проговаривается:

«Да, забыл. В момент, когда Берия поднялся, и я заломил ему руки, тут же скользнул по бёдрам, чтобы проверить, нет ли пистолета. У нас на всех ведь был только один пистолет...».

А у кого именно он был, мы уже знаем: практически все источники сообщают, что Булганин провёз в Кремль Москаленко с оружием, и что первым в зале Президиума обнажил оружие тоже именно он. Так что, если когда-нибудь выяснится, что Л.П. Берия действительно был убит задолго до суда — непосредственно в день своего «ареста», — то сделать это мог тогда только один человек: Кирилл Семёнович Москаленко. Который всем видам обороны предпочитал наступление…

Таков пунктирный портрет этого незаурядного и отчаянного человека, до сих пор остающегося в тени своих прославленных боевых товарищей. Вся жизнь которого была одной непрерывной работой на Великую Победу. Включая и эту, до сих пор по-настоящему не исследованную и кажущуюся многим полумифической историю с арестом и смертью зловещего Лаврентия Берии.