Едва главная литературная паралимпиада страны обнародовала список финалистов, стало ясно: тринадцатый сезон «Большой книги» проходит под знаком Толстого. Налицо и мысль народная, и мысль семейная…

СКУЧНО НА ЭТОМ СВЕТЕ

Покойный Топоров однажды ехидно заметил: литературные премии надоели всем, кроме лауреатов. Добавлю: еще и потому, что это самая натуральная schlechte Unendlichkeit, дурная бесконечность. В полном соответствии с канонами Гегеля: неограниченный процесс однотипных изменений.
На старт в нынешних тараканьих бегах вышли аж 277 соискателей. До полуфинала добрался 41. Ба-а, знакомые всё лица: Глуховский с отменно нелепым «Текстом», Понизовский с недурно написанным, но абсолютно бессмысленным «Принцем инкогнито», Букша с абсурдной «Рамкой», Кузнецов с «Учителем Дымовым», похожим на треп кумушек у подъезда, – словом, все парии нацбестиария вновь отправились на ловлю счастья и чинов.
Большекнижные сказки для детей изряднаго возраста тоже в зубах навязли: «В этом году Совет экспертов… прочитал свыше двухсот произведений», – сообщает сайт премии. Да-да: 277 текстов за 38 дней. Credo quia absurdum.
Скучно на этом свете, господа.
Несколько развлек лишь председатель Совета экспертов Михаил Бутов. Для начала – беспримерным косноязычием: «Каждый год без исключений в длинный список попадают произведения литераторов, о которых мы, эксперты, прежде никогда не слышали… Должен заметить, в этом сезоне именно их тексты чаще всего стяжали сердца экспертов». Помилуй Бог, тексты стяжали сердца! – ладно, простим со скидкой на техническое образование...
Но суть-то не в этом. Загляните в шорт-лист: после бутовской реплики он вас гарантированно позабавит. Выходит, эксперты отродясь не слышали про вездесущего Дмитрия Быкова. И про девятикратно лаурированную Марию Степанову, экс-главреда OpenSpace.ru и нынешнего главреда Colta.ru. А равно и про букероносную Ольгу Славникову. И про яснополянского Олега Ермакова. И про Александра Архангельского, члена всевозможных литературных жюри, включая, кстати, и большекнижное, образца 2006 года. Вы эксперты или где?..
Однако все это мелочи, а пора бы уже и о главном.

МЫСЛЬ НАРОДНАЯ

Народная, сказал я. Должно быть, зря. По Льву Гумилеву, мы давным-давно вступили в мемориальную стадию этногенеза: народ – это наш плюсквамперфект, давно прошедшее время. А в настоящем мы – электорат, налогоплательщики, совокупность демографических единиц. Бесплатное приложение к нефтяной трубе. Возможна ли при таких вводных мысль народная?

*     *     *

Дмитрий Быков, комментируя шорт «Большой книги-2017», объявил: «Напрасно вы думаете, что себя я от этого литературного кладбища отделяю». Год спустя выяснилось, что это отнюдь не горькое признание, а заявка на почетное место на том самом погосте. Ну, вы понимаете: чтобы соседи именитые, чтобы ажурная каслинская ограда, березка в головах и стела из черного мрамора с бронзовым профилем и барельефом «Июня».
Давно заметил: о чем бы Дмитрий Львович ни писал, – о репрессиях 30-х, о пришельцах, о хазарах и варягах, – любая тема неизменно выруливает к его филологическим штудиям. Ну нет другого материала у профессионального читателя и быть не может. Добрую половину «Июня» Дмитрий Львович рассказал как минимум трижды: в статьях, в лекциях и по радио. Итак, старые песни о главном. Или главные песни о старом, как вам больше нравится. Российская история циклична. Метасюжет русской литературы XIX века – дуэль лишнего человека со сверхчеловеком. Метасюжет русской литературы ХХ века – раннее растление (читай: государственное насилие) и сбыча запретных мечт (читай: революция), которая вместо освобождения заводит в тупик. Евангелие – первый в мире плутовской роман. Чацкий – пародия на Гамлета. И так далее – читайте ЖЖ-сообщество ru-bykov и слушайте «Эхо Москвы».
Не диво, что персонажи в романе не столько живут и действуют, сколько думают авторские мысли и произносят авторские речи. Любимая тема Д.Б., претендующая на звание мысли народной, – тотальная вина, смыть которую можно лишь большой кровью, – тоже стократ высказана героями. То вместе, то поврозь, а то попеременно. По поводу и без. Скажем, взгромоздился 18-летний девственник на однокурсницу, которую хотел до-олго и без намека на взаимность. И что в итоге? Вместо законной гордости на паренька обрушивается термоядерное покаяние: «Пусть все в новом году получат то, что заслужили. Давно пора. Мы наработали на полноценный конец света, и за то, что я вчера сделал с Крапивиной, но большому счету, следовало бы меня примерно наказать». Подружка протагониста несет ту же самую хрень: «Вот если бы… слушай… я говорю такое, что сама не знаю… но подумай только, как было бы хорошо, если бы ты просто ушел на войну, а я бы тебя просто ждала!» Молодые люди, вы у психиатра давно были?
Весь советский народ, поддавшись агитации Быкова, дружно алчет очистительной гекатомбы. Слово «война» то и дело мозолит глаза, повторяясь вместе с родственными 214 раз, иногда дважды и трижды в одном абзаце. Хором на мотив Окуджавы, три-четыре: война, войны, войне, войною, о войне. Результат диаметрально противоположен авторскому замыслу: полная девальвация понятия.
И вообще, какая такая, к лешему, очистительная гекатомба? Советский человек в 1941-м собирался воевать точь-в-точь по Ворошилову и Лебедеву-Кумачу: малой кровью, могучим ударом. И в будущей войне числил Германию союзником. Вспомните хоть дневники Пришвина: «Фашисты и большевики, их сила в том, что они мобилизовали людей своих государств и сделали их неуязвимыми со стороны собственничества. И это победит, а старое развалится… Я предсказываю: союз с Германией вопреки всякой идеологии сделается очень прочным, длительным и переделает весь мир».
Хватит, однако, об «Июне». Вдруг война, а я уставший…

*     *     *

«Бюро проверки» Александра Архангельского – очередная попытка селекции: автор попробовал привить к древу Bildungsroman’а детективный побег. Синергия жанров не задалась – еще и потому, что и становление протагониста, и саспенс для А.А.  второстепенны. Важнее оказался сеттинг: Москва 1980 года, повсеместно наш ласковый Миша, соки в стеклянных конусах и молоко в треугольных пакетах, батон за 13 копеек и пломбир за 19.
Ольга Тимофеева, критикесса отнюдь не въедливая, уверена: советский человек оценит эти ностальгические зарисовки. И рад бы разделить ее чувства, да не могу: исторические реалии в книжке прописаны весьма неряшливо. «Пижон в роскошных клешах» в 1980-м уже стал реликтовым видом, и ареал его обитания совпадал с границами деревни Гадюкино. «Хрен с тобой, моя матаня, / Я хожу теперь в "Монтане”» – помните? «Дешевая паршивая машинка "Ятрань” по прозвищу "я дрянь”» – ага, дешевле некуда: как минимум 600 рублей, четыре мои зарплаты (монтер пути 4-го разряда). «Сабрина с цыцками» на магнитофоне – что за воспоминания о будущем? Итальянской поп-диве в ту пору едва-едва 12 стукнуло, а цыцки там если и были, то далеко не гаубичного калибра. А ехидная фраза Владимира Спивакова про прелести синьорины Салерно, сколько помню, пошла гулять по газетным полосам лишь в 1992-м. «Целлюлитный лимон» и «пацанский взгляд» тоже из разряда анахронизмов, ибо целлюлит еще не стал пугалом барышень, а реальный пацан – пугалом окраин. 
Впрочем, неряшливость – характеристика не только для исторической составляющей романа. Воля ваша, но не мог советский человек приписать тост «За нашу победу» штандартенфюреру Штирлицу. И аспирант философского факультета МГУ даже под наганом не попутал бы Шпенглера с Шопенгауэром. Не то воспитание, сказала бы Манька Облигация. Украшением паноптикума курьезов служит «антисоветская агитация и пропаганда (ст. 70 Уголовного кодекса РФ)». Александр Николаевич, статья 70 УК РФ, чтоб вы знали, – это назначение наказания по совокупности приговоров, а диссидентов карали по статье 70 УК РСФСР…
Необходимая оговорка: «Бюро проверки» я читал в журнальном варианте. В книге всех этих несуразиц может и не быть. Вдруг в «АСТ» квалифицированный редактор появился, чем черт не шутит…
Надо бы бросить ложку меда в бочку дегтя. Стилистически «Бюро проверки» – лучший опус большекнижного шорта, вот вам крест. Архангельскому подчас хватает одного прицельно точного эпитета, чтобы воссоздать картину целиком. «Ковры рокового венозного цвета», «улыбчивая щука на фаянсовом блюде» – по-моему, недурно сказано. И таких пассажей в тексте более чем достаточно.
Простите, увлекся: все-таки, у нас на повестке дня мысль народная. А.А. формулирует ее так: СССР был обречен, потому что советская интеллигенция повально страдала шизофреническим двоемыслием. Университетский профессор почитывает Аксенова и Войновича – ладно, дело привычное. Но даже на книжной полке замминистра МВД за собранием сочинений Брежнева обитают «Вестник РХД» с Иваном Ильиным. «Все это посыпется к черту. Поверь мне, я знаю», – пророчествует вполне благополучный торгпред. – «Посыпется, развалится, потом чего-то новое определится».
Главный герой романа, Алексей Ноговицын, тоже един в двух лицах. В советской своей ипостаси он – аспирант-философ, увлеченно штудирует Николая Кузанского и Аверинцева. В антисоветской – воцерковленный христианин, строго блюдет посты, ходит к причастию и, по совету наставника, ищет «людей, способных к подвигу духовной самообороны»: та самая 70-я статья, если кто не в курсе. И в итоге оказывается вовлеченным в изощренную гэбэшную провокацию. Научной карьере, само собой, конец, впереди – либо армия, либо зона. Занавес падает при полном отсутствии клаузулы, – и кто его знает, на что намекает?..
Сдается мне, этой книге ж-жутко не хватает эпилога. Про то, как все посыпалось, а потом чего-то новое определилось. Про то, как Войнович с Аксеновым всухую проиграли Донцовой и Устиновой. Про гуманитариев за рыночным прилавком. Про статью 148 УК РФ. Про «Мурку» в исполнении архимандрита Венедикта. Словом, про сбычу мечт вольнодумного советского интеллигента…

*     *     *

Мысль народную в изложении Алексея Винокурова уже успели уценить: на «Озоне» «Люди черного дракона» продаются за 365 рублей вместо 389. И то, по-моему, безбожно дорого. Судите сами. 
Пошли, стало быть, мужики из приамурского села на охоту. Глядь, а в луже дракон барахтается – небольшой, с таксу, при казачьих усах и пушкинских бакенбардах. Почесали репу да вспомнили, как допрежь охоты пили воду из колодца, где пришлый даос мешок опиума утопил. Вот оно, значится, и поблазнило. Смешно, жуть. 
А еще, чтоб вы так знали, их сосед, каббалист Кац слепил голема. Вейз мир, этот глиняный цудрейтер бегал по селу, портил, извиняюсь, девушек и, таки ойц, кушал курей живьем, пока не схлопотал пулю в живот. И что вы себе думаете за такой цорес? Уже слухайте сюдой: племянник, шлемазл, намазался глиной, чтобы не огорчать старого дядю. Еще смешнее.
Все это, по общему мнению рецензентов, есть магический реализм отечественного разлива.
О мифопоэтической основе магического реализма написаны штабеля книг. Однако почувствуйте разницу: где у прародителей жанра «Пополь-Вух» и сантерия, там у российских эпигонов городской фольклор – кр-ровавый жестокий романс у Буйды, похабные частушки у Филимонова и анекдоты у Винокурова.
Думаю, хоть и не пробовал, что погонные километры подобной прозы даются на удивление легко: воссоздавать характеры и быт не нужно, знай трави байки про русалок, драконов, водку ханшин, кулачный бой цюань-фа и прочий суньхуньвчай. А чтобы образованщина вконец разомлела, почаще кланяйся в пояс классикам, от Пу Сунлина (искусство «железной рубахи» из одноименной новеллы) до Маркеса (разъездной ярмарочный бордель, как в «Простодушной Эрендире»).
Говорят, во времена оны А.В. работал вторым сценаристом программы «Куклы». По языку очень даже заметно, что вторым: «бородатые очи старосты», «вязь во рту», «подъели последнюю мышь вместе с шерстью и хвостами», «кровь сухою краской выступила из пор» и проч. Вот он, наш ну о-очень магический реализм: бородатые очи! мышь с хвостами! – не иначе, автор тоже основательно хлебнул из даосского колодца…
А мысль народная… Она, по Винокурову, примерно такова. Взяли, стало быть, русский, китаец и еврей две полбанки. Только сели на завалинке, идет мимо буддийский монах-хэшан. Ом, говорит, мани падме хум! Ну, тут они ом, потом еще раз ом, – в общем, пока не падме. И наступил полный и безоговорочный хум. С драконами и русалками.

МЫСЛЬ СЕМЕЙНАЯ

Начать придется с автоцитаты – да, моветон, но очень уж к месту: «”Людей неинтересных в мире нет!” – некогда провозгласил гуманный Евтушенко. Примерно в те же годы доживала свои последние дни мода на пухлые семейные альбомы в пыльных плюшевых переплетах. Гостя усаживали на тахту и чинно демонстрировали ему небритого дядю Васю из Кинешмы и пучеглазую тетю Клаву из Чухломы. Гость судорожно зевал, не разжимая челюстей, и трагически осознавал: людей неинтересных в мире есть. И гораздо больше, чем хотелось бы».
Однако большекнижные финалисты уверены, что их тусклые родовые предания конкурируют с любым бестселлером. Нет бы вспомнить Мериме: «Меня вся ваша семья весьма мало трогает»…

*     *     *

Мария Степанова до сих пор была известна тем, что постоянно учиняла словам обрезание: «И весь он был, как воск, / Когда тогда приехал перевозк». В добрые времена такую лирику пародировал Александр Иванов, сейчас ее активно премируют и в России (подозреваю, за место работы автора), и в Европах (подозреваю, за пятую графу).
Сейчас М.С. имеет все шансы пополнить коллекцию регалий «Большой книгой». Сервильные рецензенты уже приклеили к «Памяти памяти» ярлык «лучший русскоязычный роман года». Хотя каким боком эта скуловоротно тоскливая эссеистика похожа на роман, знают лишь сами критики.
Теоретически «Память» – семейная хроника. Но авторесса знает о своих предках невыносимо мало. Прадедушка Залман варил мыло, бабушка Дора варила гороховый суп, а тетя Галя варила кофе и писала на редкость содержательный дневник:
«Только что замочила полотенца и ночнушки и др., что надо, кроме темного. Постельное позже. До того унесла все с балкона. За окном +3°C, вдруг овощи бы замерзли! Почистила тыкву и пока в короб ломтями, буду морозить».
Вместо персонажей здесь – анемичные призраки, вместо портретов – силуэты, размытые до полной акварельности. Не Бог весть какой аттрактант. Но для Степановой оно и не важно: бабушки, дедушки, а также разные прочие кузины и кумовья – лишь предлог для неукротимой логореи с навязчивой претензией на интеллектуальность. К дневнику тети Гали на живую нитку пришит дневник Сьюзен Зонтаг, к французским вояжам прабабушки Сарры – французские вояжи Шарлотты Саломон. М.С. самовыражается на разрыв аорты, во всю толщину БСЭ и во все мегабайты Википедии: Мандельштам под ручку с Зебальдом, Корнелл в толпе обэриутов, Цветаева верхом на Рильке, Пруст в обнимку с Лениным, – и кто еще там? В итоге имеем классику российской интеллектуальной прозы – «Взгляд и нечто», издание сто сорок мохнатое, исправленное и дополненное:
«Человек, переписавший от руки Дон Кихота, становится немного Сервантесом».
«Жилье – борхесовский алеф, монструозная аллегория правды, месиво нерасчищенных фактов и версий, так и не обретшее чистый порядок истории».
 «В известном смысле любой портрет хочет быть фаюмским – тем, что предъявляется, как паспорт, на границе жизни и послесмертия».
Николай Александров, говоря о «Памяти памяти», объявил: «Это, правда, событие. Для тех, кто умеет читать». Перевожу на разговорный русский: редкий читатель долетит до середины… Прошу срочно вызвать перевозк.

*     *     *

Если Галина Юзефович объявляет язык автора чарующим, живым, свежим и энергичным, то это уже смертный приговор, который обжалованию не подлежит. Андрей Филимонов не исключение. Право слово, «Рецепты сотворения мира» – источник вдохновения для сельского кавээнщика: «он больше не герой, а головная боль в заднице Антанты», «обдристанное кровью из носа, разбитого точным попаданием»; ищите и обрящете.
С глубоким прискорбием извещаю, что ничем другим филимоновский текст не примечателен. «Рецепты сотворения мира» – пряничные, фактически бессобытийные мемории про милых дедушку и бабушку, семью томских интеллигентов, где все было, как у людей: и карьерный рост, и строй корешков на книжных полках, и дефицит на столе:
«Рыбой в доме всегда занимался мой бесконечно трудолюбивый дедушка. Горбушу по-гурмански запекал в пергаменте. Судака тушил на медленном огне, посыпая венгерской паприкой. Щуку фаршировал á la juive мякишем белого хлеба. Осетрину варил с пастернаком и двенадцатью горошинами черного перца. Сельдь бальзамировал по особому кремлевскому рецепту. И так всю жизнь, на протяжении целого полувека их брака. Галина, образец вечной женственности, отвечала за десерт, по праздникам она стряпала «Наполеон» – пропитанные сгущенкой блины, посыпанные какао-порошком «Золотой ярлык».
На три сотни страниц семейной идиллии приходится всего две реперные точки. Бабушка по молодости лет шалила с французским летчиком из «Нормандии» и военкором-поэтом – правда, в последнем случае дальше легкого петтинга на плацкартной полке дело не пошло. А потом встретила дедушку, и тут началось большое, чистое чувство с золотой свадьбой в финале. Всем кушать дюрсо и перцовую – за советскую семью образцовую.
Пиетет к советскому человеку у А.Ф. ограничивается бабушкой Галей и дедушкой Димой. Все остальные достойны лишь брезгливого сожаления:
«Куда они в этой спешке несут эти лица? Наверное, в утильсырье, сдавать на вес, по три копейки за килограмм».
 «Человек уже не понимал, кто он такой на самом деле, тварь дрожащая или трава у дома».
Господи, да Советский Союз был хорош хотя бы тем, что задница там не страдала мигренями, – подобную хворь редакторы лечили одним росчерком пера. Но это так, к слову.
За чтением меня то и дело донимал вопрос: на кой мне все это рассказали? Я довольно-таки наивно ждал клаузулы, но вместо нее мне подсунули идиотскую психоделию: лирический герой, вусмерть обдолбанный всяко-разной дурью, отправляется на Луну в компании покойных родственников.
А где же мысль семейная? Про то ведают Бог да Филимонов. Вертелось что-то на языке у автора, но так не стало словом…

УЖЕЛИ СЛОВО НАЙДЕНО?

Напоследок еще раз помяну Михаила Бутова:
«Тринадцатый сезон отличается полноводностью».
Ужели слово найдено? И мысль народная, и мысль семейная в их большекнижном изводе – чистейшая, беспримесная, дистиллированная H2O. Да и могло ли быть по-другому?

http://webkamerton.ru/2018/11/bolshaya-kniga-2018-pod-znakom-tolstogo