Елена Сазанович

28 ноября – день рождения Стефана Цвейга..

«После шестидесяти требуются особые силы, чтобы начинать жизнь заново. Мои же силы истощены годами скитаний вдали от родины. К тому же я думаю, что лучше сейчас, с поднятой головой, поставить точку в существовании, главной радостью которого была интеллектуальная работа, а высшей ценностью — личная свобода. Я приветствую всех своих друзей. Пусть они увидят зарю после долгой ночи! А я слишком нетерпелив и ухожу раньше них...» Стефан Цвейг задумался. Что-то еще, еще... Еще... Нет. Ничего, пожалуй. Это же не литературный роман. И не его продолжение... Писатель окинул равнодушным взглядом гостиничный номер курортного поселка Петрополис близ Рио-де-Жанейро. Какое неправдоподобное солнце за окном! Словно декорация из не вспомнившегося фантосмагорического фильма! А в его родной Австрии в это время - зима. Сугробы, пронзительный снег. А, может, и мелкий дождь. Но солнце - солнце! - это навряд ли. Ведь сегодня 23 февраля! К тому же 1942 год. Вряд ли в это время страшной войны его родина выглядит сказочно...

Цвейг внимательно посмотрел на жену. Потом почему-то его взгляд упал на молчащий телефон. Нет, это не просто всё. Это - конец. Это - просто счеты с жизнью. Хотя и жизнь имеет право предъявить всем свой счёт...

И он поставил точку в своем прощальном письме. Смертельная доза веронала. И вот уже - смерть с женой. Одна на двоих... Телефон по-прежнему равнодушно молчал...

«Люди, не имевшие корней, были чрезвычайно нестойки – в их жизни случай играл решающую роль. Если бы в тот вечер в Бразилии, когда Стефан Цвейг и его жена покончили жизнь самоубийством, они могли бы излить кому-нибудь душу, хотя бы по телефону, несчастья, возможно, не произошло бы. Но Цвейг оказался на чужбине среди чужих людей», - написал потом Эрих Мария Ремарк в своём романе «Тени в раю».

Если существует связь бытия и небытия, то спустя пару десятилетий Стефан Цвейг, возможно, и прочитал эти строки своего младшего товарища "по потерянному поколению". Которого он когда-то буквально вытащил из депрессии, поддержав его в начале творческого пути. Но сам с отчаянием и депрессией не справился. Телефон так и не зазвонил...

"Мы - те, кому сейчас шестьдесят лет... Чего мы только не видели не перестрадали, не пережили? Мы перелистали от корки до корки каталог всех мыслимых катастроф... Я сам был современником обеих величайших войн в истории человечества . Все мертвенно-бледные всадники Апокалипсиса проскакали через мою жизнь, – писал Стефан Цвейг. – Революции, голод, инфляция, террор, эпидемии, эмиграция... Нам пришлось увидеть войны. Концентрационные лагеря, пытки, ограбление и массовые бомбардировки беззащитных городов... Для нашего поколения не существовало, как для прежних, возможности спрятаться. Поставить себя в стороне от событий. Не было страны, куда можно было бы бежать, не было покоя, который можно было бы купить, всегда и повсюду настигала нас судьба и втягивала в свою ненасытную игру...» (Стефан Цвейг "Вчерашний мир").

И все же его жизнь и его мировоззрение столкнулись не один раз... Нетерпение сердца...

Как выходец из богатой семьи, он был убежденным индивидуалистом. И вместе с тем мечтал о всемирном счастье и гармонии, равенстве и единении народов. Нетерпение сердца? Или все же определенная логика?

Юный Цвейг пришел в литературу как и положено модному буржуазному юноше как приверженец модернизма. Со сборником стихов "Серебряные струны". Но совсем скоро он зачитывается философской прозой Достоевского и Толстого и мужественной демократичной поэзией Эмиля Верхарна... Мало кто в литературе мог сочетать великие идеи всеобщего Мира и собственные идеи своего мира. Нетерпение сердца? Или литературная логика?..

Австрийское усердие и пассивная созерцательность. И много русской безудержности, впечатлительности, импульсивности. Нетерпение сердца? Или немецкая логика?..

Он приветствует Великую Октябрьскую социалистическую революцию. Её масштабность. И грандиозность. Но он верен буржуазной "просвещенной" Европе с ее индивидуализмом. И вскоре пишет Ромену Роллану: "Теперь все уже решено: я вижу, что война будет длиться до бесконечности... Чтобы помешать этому, необходимо действовать, необходима революция..." Нетерпение сердца? Или индивидуалистская логика?..

В 1919 году Анри Барбюс организовывает группу "Кларте". Идейная основа - пропаганда идей интернационализма. И противостояние войне. Стефан Цвейг не раздумывая вступает в это сообщество. И вдруг, не видя конкретной политической программы, называет себя пораженцем.

Он верит в борьбу не с конкретным злом, не с конкретными бесами. Он борется против вечного Зла. За вечную Правду... Нетерпение сердца? Или интеллигентская логика?..

Стефан Цвейг ненавидел войну. И был убежденным пацифистом. Так, 10 мая 1933 года на фашистском "празднике костра" только в Берлине было сожжено 20 тысяч книг. Сочинения гуманистов, марксистов, идеалистов, антифашистов. Труды Альберта Эйнштейна, Карла Маркса, Томаса и Генриха Маннов, Эриха Кестнера, Зигмунда Фрейда... И, конечно, Стефана Цвейга. Который так и остался убежденным пацифистом. Разве что... Может быть, в конце жизни, в далекой Бразилии, в дешевом гостиничном номере его пацифизм приобрел иное значение. Иное понимание. Иной... такой трагичный смысл.

Он часто был резок. Но революционером не был. И остался до конца дней гуманистом. Возможно до одного. Своего последнего дня.

"Неавстирийский австриец"... "Нееврейский еврей"... Стефан Цвейг почувствовал свою родину Австрию, только когда с ней расстался. Большую родину - Вселенную - он чувствовал всегда. Он был человеком мира.

Его философия - это философия смирения жизни. Эту философию он сам же и отверг. Не смирившись. В первую очередь с собой. И добровольно уйдя из жизни. Возможно, это был его последний, не пацифистский протест... Против всеобщего зла. Которое не бывает своим или чужим... Нетерпение сердца? Или писательская логика?.. Логика только его жизни?..

Иногда кажется, что каждый человек сам останавливает свою жизнь. Формально. Точка ставится там, где он достиг предела желаний. Или счастья. А потом - потом просто идет жизнь. Как спектакль. В котором это человек - всего лишь одно из действующих лиц пьесы. И не всегда - главное... Иногда кажется, что Стефан Цвейг остановил свою жизнь где-то в 20-х годах. Когда был еще

молод. Красив. Знаменит. Когда был любим многими. И когда многие его любили. Когда с ним была его родина. Когда "Смятение чувств" могло еще запросто обернуться в "Звездные часы человечества". Когда ему непременно - в минуты отчаяния или одиночества или в минуты радости - непременно хотелось поговорить на страницах своих произведений с теми, кто был ему близок. С Роменом Ролланом, Максимом Горьким, Томасом Манном, Марселем Прустом...

А потом он словно сам, добровольно и лично для себя, остановил часы. И уходил все дальше и дальше в прошлое. В своем творчестве. Нет, не потому, что закрывал глаза на фашизм и ужасы войны. А просто потому, что ему в прошлом было легче...

Что ж, и в этом приходит спасение. Он научился там жить. Даже с Марией Стюарт. Или с Эразмом Роттердамским. И, конечно, с Магелланом или Бальзаком.

В Советском Союзе - более, чем в других странах - любили и ценили Стефана Цвейга. Уже в 20-х годах прошлого века вышел 12-томник его произведений. "Изумительное милосердие к человеку", - писал о его творчестве Максим Горький. Цвейг отвечал той же любовью и благодарностью: "И сегодня, чествуя его (Горького), это им самим созданное имя с благодарностью повторяет весь духовный мир и все, кто подлинно сознает себя народом в семье других народов, потому что горечь его была благотворна для целого поколения, потому что голос его стал рупором целой нации, слово его - счастьем и великой милостью для духовной жизни нашего времени..."

Нетерпение сердца влекло Цвейга в разные жанры литературы. Стихотворения, драмы, очерки, эссе, рассказы, поэмы, новеллы и репортажи... И привело к единственному законченному роману... Иначе и не могло быть. Нетерпение сердца породило "Нетерпение сердца": "Есть два рода сострадания. Одно - малодушное и сентиментальное, оно, в сущности, не что иное, как нетерпение сердца, спешащего поскорее избавиться от тягостного ощущения при виде чужого несчастья; это не сострадание, а лишь инстинктивное желание оградить свой покой от страданий ближнего. Но есть и другое сострадание - истинное, которое требует действий, а не сантиментов, оно знает, чего хочет, и полно решимости, страдая и сострадая, сделать все, что в человеческих силах и даже свыше их..."

Некоторые критики считают этот роман считают чуть ли не родоначальником массовой "плаксивой" литературы. Но это - не просто ложь. Не просто стремление унизить писателя и его творчество. Это - желание встроить сегодняшние плаксиво-неплаксивые тексты в один ряд с великими произведениями. Чтобы в очередной раз снизить планку Литературы... Если бы хоть одна десятая той литературы, которая зовёт себя "массовой" встала в один ряд со Стефаном Цвейгом... Нет, тогда бы мир был совсем другим. Не просто нравственным. Не просто духовным. И талантливым. Он вообще был бы другим. Миром, где живёт настоящее сострадание и настоящее желание помочь ближнему. И не ближнему тоже.

В этом романе Цвейг уходит и в прошлое. Но это уже не имеет значения. Вечные темы не бывают ни прошлыми, ни настоящими, ни будущими... Молодой лейтенант знакомится с дочерью богача. Но она больна. И искренне любит его. Он её искренне жалеет. И это приводит его к мысли, что девушку нужно полюбить. Но в последний момент он (кстати, и по стечению обстоятельств) сбегает. Естественно, девушка заканчивает жизнь самоубийством... Мыльная опера? Мыльная литература?.. Тогда уж почти вся классическая литература такая же...

Писатель начинает роман почти по-библейски: "Ибо кто имеет, тому дано будет..." И заканчивает: "Но с той минуты я окончательно убедился, что никакая вина не может быть предана забвению, пока о ней помнит совесть..."

Круг жизни. Круг порядочности. Круг вечности... То, в чем мы живем и жить будем. А это уже ни много, ни мало - Достоевский. Это уже не просто великая русская литература. Это - вечное сострадание. И вечная расплата за всё, что мы делали. И что, возможно, ещё сделаем... Это уже и Сент-Экзюпери: "Мы в ответе за тех, кого приручили..." А это уже - Книга Мудрости.

Стефан Цвейг не убил своего героя. Герой не покончил с собой и не погиб на войне, хотя искал смерти. Почему? Может быть, еще и потому, что писатель сам не хотел вот так просто умирать? В далекой Бразилии. В той Бразилии, где после Второй мировой так уютно обосновались сбежавшие от правосудия нацисты... Ведь мы никогда не узнаем тайну смерти любого человека. Здесь. На нашей Земле. Даже самого близкого... Она откроется только там... Далеко-далеко. На небесах... И, возможно, этой тайне мы удивимся. Нам ничего не дано знать...

В Германии на площади Бебельплатц, где в мае 33-го нацисты устроили "костёр из книг", стоит памятник сожжёным книгам. Возможно, один из самых страшных памятников, посвященных преступлениям нацизма, - "Утонувшая библиотека". Это - уходящие под землю пустые полки библиотеки, закрытые сверху толстым квадратным стеклом. Снизу пробивается слабый свет. Таинственный, пугающий свет. Из-под земли. И - пустота. Словно вечная смерть. Не для нас. Для книг. Впрочем - для нас в первую очередь. Ведь это мы должны читать. Чтобы знать. И чтобы жить... Можно считать это иллюзией... Но книги не тонут. А рукописи не горят. Даже если этого кто-то так сильно хочет. До сих пор... Даже если когда-то на этом месте горел Стефан Цвейг. Это невозможно. Ни для Цвейга. Ни для других писателей, которые потрясли мир.