Вячеслав ЛОПУШНОЙ

Я немало писал о поэтах – хороших и разных. Больше о тех, с кем познакомился на волнах фб. Но сегодня черед кузбасского и просто русского поэта, милостью Божьей, Виталия Крёкова, никогда не имевшего какого-то пиара, не гулявшего в паутине…Ушел он, светлая память, несколько лет тому. Услышал о нем больше 35 лет назад от своего единственного тогда друга среди стихотворцев – Владимира Ширяева, царствие небесное... Недавно упоминал его как человека, с полувзгляда видевшего в стихе поэзию или отсутствие оной. Я в то время еще вовсю пахал в стройменеджменте и мало общался с поэтами, в этом смысле, «варясь в собственном соку». «Ты не знаешь Крёкова!? Это же гений!» – устыдил меня Володя. И начап шпарить его стихи. Попросил его привести Виталия ко мне в гости. Засиделись за «рюмкой чая» до утра. И я понял, что Володя, как всегда, прав…
Виталий – выходец из простецкой сельской семьи, не помню, сколько классов, потом то ли строительная школа, то ли ПТУ, вот и всё формальное образование… каменщик на стройке, классно клал печи. Самородок, одно слово…Хорошо, что пришел в лит.студию «Притомье», руководимой в те годы нашим мэтром Валентином Махаловым, светлая память, который отправил в плавание и мою поэтическую лодку. Он, конечно, сразу заметил дарование Виталия. И вскоре у Крёкова вышла первая книжка. Тем более, что он сложил мэтру печь на даче. А поскольку я печи класть не умел, то у меня книжка появилась не скоро. Шучу, конечно. Таланту Виталия нельзя было не дать дорогу. Обо всём этом я узнал позже. Но пора перейти к его стихам. Вот несколько фрагментов:

В твои глаза ночь вы́дышала росы.
Но губы твои алые – хоть дуй.
Я намотал на шею твои косы,
Чтоб долгим был ответный поцелуй…

Я помню на кончину февраля,
Лишь оттепель коснулась крыш немножко,
Ты вглядывалась в рыхлые поля,
Лицом уткнувшись в талое окошко.
А за окном стоял погожий день,
И на шестах скворечники теплели.
И уши распронизывала звень,
Когда стрясали снег седые ели…

О нежная, в стыду морозных кружев
Возьму тебя, как бабочку, в щепоть.
В слиянье губ я принимаю душу,
Целуя руки, принимаю плоть…

Каково, а? Можно сказать, магическая реинкарнация Есенина и Рубцова в одном лице, но только со своим ни на кого не похожим голосом, со своими уникальными образами.
А вот эта миниатюра явно написана человеком, сознающим, что он поэт и что это его предназначение:

Какая-то большая небыль,
Которую мне не понять:
Земля вот-вот сольется с небом,
И время повернется вспять.

Ноябрь в холодную обнову
Поля и кровли облачил.
А я от царственного слова,
Как раб, свободу получил.

Чуть отвлекусь. Виталий был интересным мужиком, хотя, казалось, и не слишком речистым в устном бытовом слове. Не сразу, но можно было оценить его своеобразный крёковский язык. Кроме того, он в совершенстве владел ненормативной лексикой необъятного объема, каковая, знамо дело, многое заменяет в русском языке. Имел успех у женщин, был женат не раз. Сватался даже к одной нашей докторице филологических наук и был искренне удивлён, получив-таки отказ. А вообще он скромняга был. Ровесник, а «выкал» мне, пока мы не сблизились как поэты.В СПР его приняли почти в 50...

Продолжу. В следующем стихе я уловил загадочность, какая сродни А.Блоку в «Девушка пела в церковном хоре» или в «Незнакомке». И здесь тоже ощущение, что поэту поручены Богом «глухие тайны»:

И стала тишина неслышно шарить,
По стенам, от угла и до угла.
И, шляясь темной ночью, чья-то память
Людей немых и странных привела.
Она коснулась век и лба устало,
Неосторожно обронив века.
И виделись невиданные страны,
Несхожие, как в небе облака.
И люди, коих Бог на землю бросил, –
Пусть навсегда исчезли их следы, –
Но каждый жил и нес поклажу в осень,
Кто горькие, кто сладкие плоды…

А вот фрагмент стиха «Рождение звезды»:

…Увижу новый свет и будет мать
Нежна от счастья…а спустя годами,
В лицо мне будет девушка шептать
И волосы перебирать руками.
И будет утро. Вечер. Звуки лир.
И обновленья вечное начало.
И будет мудрый и безумный мир
Меч поднимать и опускать забрало.
Приблизится, сгорая от любви,
Полнеба озарив алмазной плетью…
Я кану в мир нечувствия и тьмы –
За миг между рождением и смертью.

Помню, в 80-х, когда партия и ее надзор за газетами еще были сильны, редактор нашего «Комсомольца Кузбасса» Женя Богданов, светлая память, как-то исхитрился тиснуть поэму Крёкова «Данилкино утро», в которой, как у Блока в «Двенадцати» о времени революции, живописными фрагментами показаны срезы реальной жизни в застой. Тут и «Песня ты шахтерская, музыка прощальная…» Ведь в то время про шахтеров можно было только в радужных тонах. Тут и частушка про партийцев в юбках:

Девчонки-комсомолочки
Ребятам гладят челочки.
А девушки партейные
Ходят беспарнейные…

Не забыта там и заграница «загнивающая»:

А в городе Детройте карнавал прошел.
В пустынных скверах тишина клаксонит.
Воскресным утром ангела хоронят.
Хрупкая душа до кончика вытоптана.
Чувствует сердце Уолта Уитмена…

Вот вам и выпускник ФЗУ…Я не знаю, как ему это удалось, но Виталий сумел образовать себя покруче иных.

Вот его стихотворение «Письмо»:

Под вечным небом вновь цветет ранет,
Трава и листья набирают соки.
Быть может, через сотни долгих лет
В моих стихах ты прочитаешь строки
О том, как мы из миллионов лиц –
Среди надежд, отчаянья, обмана –
Искали наших солнцеликих жриц
Большого человеческого Храма.
Я позабыл о том, что есть покой.
Я вышел в путь к тебе, моя святыня.
Чтоб в лучший час единою судьбой
Мое с твоим перекликалось имя,
Чтоб долго видеть твой влюбленный взгляд,
Уже не устремленный в поднебесье,
Как поколенья между нас стоят,
Спасённые великим равновесьем.

У него есть прекрасные стихи о жизни простых людей («Наша бедность граничила с Богом…», так названа одна из его книг), о России, но надо завершать. Вот такие поэты рождаются «во глубине сибирских руд». А.Вознесенский воскликнул когда-то в память об одном поэте: «Завыть хочется оттого, что он больше ничего не напишет». Боюсь, наш Виталя не одобрил бы такое восклицание в свой адрес. Но как сказать иначе…10 августа ему исполнилось бы 73...К счастью, я сохранил подаренную мне автором этапную книгу «Деревьев люд смиренный», какая и послужила этим запискам. А в сети есть несколько ссылок о нем, но нашел только одно, очевидно, позднее стихотворение. Им и закончу:

Если станет с деньгами получше,
Не в Москву, не в Париж и Берлин,
Я уеду скорее в Урумчи.
Загляну к русской Нине в Инин.
Может, там отмеряют полозья
Санный путь за потаем потай.
Там в суровом полынном межзвёздье
В такт Вселенной вздыхает Китай.
Я не стану для Родины грузом.
Я не буду вымаливать мзду,
Но, как женщину, русскую музу
От разбойных людей увезу.
Будут плыть облака, будут ветры
Тополя серебристые сечь.
В лунных сумерках яшмовой флейтой
Будет слышаться русская речь.
Оглянусь я на дали и шири:
Не возьмешь Томь блескучую впрок,
Что течёт в притаёжной Сибири,
Где шахтёрский стоит городок.
Богатеи там есть, ну их в баню.
Там поэтов, что в поле травы.
Там построил мужик на «тайване»
Колокольню в четыре трубы.
Там разрезы, там шахты и штольни.
А горняк только славою сыт.
За копейки из преисподней
Выдаёт на-гора антрацит.
И всегда время подлое в силе.
Горький плач там и скрежет зубов.
Помню день: из домов выносили
В раз шестнадцать шахтёрских гробов.
Резанул мужиков взрыв кинжальный.
От железа осталась труха.
И на лицах погибших лежали,
Как на лицах святых, воздуха.
Что за мною: судьба ли, судьбина?
Только крест свой несу не один.
Ты жена – дочь шахтёрская, Нина.
Даст нам Бог, доберёмся в Инин.
Небеса сеют снежной порошей.
Вот Берёзовский - город возник.
Ты со мною, кулёма-матрёша,
Ненаглядный мой снеговик.