Николай Тютюнник

Свой в доску парень   

      Анатолий Романенко… Толя. Говорят, мы с ним были внешне похожи. А что, вполне может быть: высокий, круглолицый, с легкой, вроде бы смущенной, улыбкой.  Что-то есть. Вот только характером я далеко не бесшабашный, каким был мой добрый друг и собрат по перу. Толя был на двенадцать лет старше, намного раньше был принят в Союз писателей, и когда я делал лишь первые шаги в литературе – Анатолий Романенко уже был достаточно известным поэтом. И как-то, зайдя в книжный магазин, я увидел небольшую поэтическую книжку с уже знакомой по газетным публикациям фамилией. Тут же купил ее, вышел на улицу, направился в сторону дома. Но – не выдержал, свернул на бульвар, который в Первомайске упрямо именуют аллеей, присел на крайнюю лавочку, наугад развернул страницы.

                                    Тебя давно не помню – где ты, что ты?

                                    Как будто скомкал в памяти и сжег.

                                    В последний раз с тобой был мальчик в шортах

                                    И девочка, вся в красном, как флажок.

      (Сорок лет прошло, но цитирую по памяти!)

      Этот изумительный по красоте поэтический образ – девочка вся в красном, как флажок, – раз и навсегда вошел в мою память! И как потом ни складывались наши отношения, но моя любовь к поэзии Анатолия Романенко была неизменной. Хотя наши редкие и легкие размолвки не были продолжительными. Да и как можно было долго обижаться на этого взрослого ребенка, как отзывался о нем наш талантливейший друг Гриша Половинко?! Впрочем, этими же словами Гриша характеризовал и меня: Мыкола – то вэлыка дытына.

                                   Мороженое вышло никудышным,

                                   Хотелось рюмку – горькой и простой.

                                   Спросить хотелось: для чего мы дышим

                                   Под призрачною этой пустотой?

      И не оторвался, пока там же, на бульваре, не прочел не только это стихотворение, но и весь сборник.

      Конечно, там было чему поучиться. И кажущейся простоте, и умению находить самые необычные и самые смелые сравнения, да и вообще поэтическому восприятию мира, чем природа сполна одарила этого человека. Однако же, не забыла она и о своеобразном чудачестве, чем иногда грешил Анатолий, чудачестве, которое кому-то могло показаться совершенно безобидном, если, разумеется, речь шла о других. 

     Анатолий часто печатался в  Стахановской городской газете, где его всегда привечал и редактор, всеми уважаемый человек. Что потом могло произойти, чем не угодил нашему другу добрый и внимательный к людям  руководитель, – не известно. Но только Толя написал большой акростих, в котором, как известно, по первым буквам каждой строки можно прочесть дополнительное к основному тексту изречение. И, судя по этому изречению, один имярек (в данном случае – тот же редактор!) – «дуб дубом, и таких дубов у нас много». Редактор, ничего не подозревая, подписал эти стихи в печать, и они были опубликованы. Все бы ничего, но Толя в теплой компании рассказал о своей проделке, молва о ней тут же разошлась по городу, и разбирательство с поэтом-хулиганом потом велось на уровне городского комитета партии…

      Но только какой же он хулиган?! За долгие годы общения я ни разу не видел его злым или раздраженным. Всегда добрая, светлая улыбка, всегда добрые, прищуренные в этой улыбке, глаза. И даже с возрастом никто не называл его полным именем, а только – ласково Толя, Толик, на что как-то  в поезде обратил наше внимание и его друг, поэт-фронтовик Николай Погромский.

      – Нет, наверное, ни одного человека, кому бы Толька хоть раз не насолил! И всё равно к нему тянутся: Толя, Толик… А я всем хочу угодить и не могу!

      Только проговорил, в купе заглядывает Николай Малахута.

      – А   Толик где?

      Впрочем, Погромский был неправ. Его, прекрасного писателя-фронтовика, чудом выжившего после тяжелого ранения в одном из, так называемых, котлов, мы все и любили, и уважали. Просто он всегда имел серьезный,  даже недоступный вид и этим удерживал многих от излишних проявлений дружбы.

      С Анатолием мы чаще всего встречались в Луганске, в отделении Союза писателей. В основном – на собраниях. Он, конечно, радовался встрече с друзьями-писателями, среди которых у него никогда не было ни врагов, ни недоброжелателей. Но на собраниях больше отмалчивался, только все понимающе улыбался. Боюсь, что всё происходящее ему казалось не вполне серьезных, не стоящим его внимания. Разве что приём молодых авторов в эту организацию профессиональных писателей. Тогда все оживлялись, с интересом рассматривали, задавали вопросы и слушали нового претендента на высокое звание члена Союза писателей. Правда, вопросами мучали не всех.  Мне, при рассмотрении заявления в Союз писателей, не задали ни одного.

      – Да знаем мы Николая, – подал тогда голос и Романенко. – Какие там вопросы… Почитайте его книжки.

      Поддержали единогласно.

      Со временем мне предложили редактировать Первомайскую городскую газету «Шахтерский край» и, как главный редактор, я раз в неделю ездил в Стахановскую типографию, где печатались газеты ряда городов Луганщины. Толя знал об этом, и, приходя к друзьям за свежей прессой, всегда находил меня. И как-то познакомил меня с поэтом Виктором Мостовым, который стал для меня настоящим добрым другом. Мы не раз выступали с Виктором в его славном городе, в горном техникуме, где в разное время учились, я радовался его замечательным лирическим стихам, радовался вниманию, с которым его всегда слушала аудитория.

     Как-то выступал в Стаханове и с нашей, первомайской, поэтессой Ириной Журавлевой, после чего предложил ей навестить Толю Романенко, которого перед тем давненько не видел. И моя землячка была просто обескуражена скромностью жилья известного донбасского поэта и обрадована его необычной простотой и радушием. Ведь незадолго до этого жаловалась мне на другого литератора, который после выступления в одной из школ сказал учителям: что вы приглашаете этих девчонок? Вы приглашайте членов Союза писателей.

      У Анатолия же никогда не было ни малейшей позы, да и во внешности ни намёка на творческого человека, на поэта. Скорее, свой в доску рубаха-парень, с вечно расстегнутым воротом и лихо заломленной каракулевой фуражке, которую он носил даже в далеко не прохладные дни. Сказывалась отчаянная донбасская юность, а затем и учеба в Астраханском речном училище, после чего он долго не расставался с тельняшкой. Так же запросто и на равных он держался даже с самыми скромными стихотворцами, хоть некоторые даже со временем не стали поэтами.

      У Толи в наш приезд был сложный период. Да, признаться, и у нас не легче. Он обрадовался и нам, и скромным гостинцам, и организованному столу. Повеселев, читал по моей просьбе новые стихи. Некоторые из них затем вошли в книжку его избранных произведений, которую Анатолию уже не суждено было увидеть. Я же, получив этот сборник в подарок, ощущал граничащее с дрожью волнение от его ярких и пронзительных строк о военной поре, среди которых были и стихи о маме, о хромом почтальоне, которого и ждала, и боялась вся округа.

                                         Я знал, что значит почтальон хромой,

                                         Которого все ждали и боялись.

                                         – А вдруг таким… придет с войны… и мой?..

                                         – А вдруг… совсем… – на улицах шептались.

                                          Взвивался над селом истошный крик,

                                         И слово тяжеленное: «У-би-ли!!!»

                                         Я помню первым. И еще: «Зарыт…» –

                                         И, кажется, еще: «В сырой могиле».

                                         Шел почтальон, как ворон без крыла,

                                          Скрипел его костыль от хаты к хате…

                                         Так – каждый день…

                                          Осталось полсела

                                         Из тех, что ждут, когда их горе схватит…

                                         Уже стучит в соседнее окно,

                                         Уже сюда подходит… Шаг замедлил…

                                         – Не надо!!!

                                         …Это было так давно,

                                         Но и сейчас я слышу крик тот медный!

                                         …Когда вдали стихал костылий стук,

                                         Я мамины глаза искал…

                                         У стенки

                                         Стояло платье – ни лица, ни рук –

                                         И старенький будильник тонко тенькал…

      Читал и в который раз удивлялся его поэтическому таланту и благодарил Всевышнего за встречу на этой благословенной земле с таким замечательным человеком, как Анатолий Семенович Романенко. Хотя среди моих добрых друзей таких талантов, таких ярких личностей было немало.

2020 г.