Татьяна Янковская

 
            В 2019 году в издательстве «Алетейя» вышла моя книга «Когда душа любила душу. Воспоминания о барде Кате Яровой». Посмотрев видеозапись одной из презентаций, Владимир Степанович Скворцов написал мне: «Катя Яровая - гениальный поэт и музыкант! Яркая, восхитительная личность!» И предложил написать о ней очерк, основанный на воспоминаниях современников. Друг Кати  Эдуард Дробицкий, народный художник РФ, лауреат Государственных и международных премий и один из лидеров андеграунда, говорил в 2003 году на вечере в Москве, посвящённом десятилетию её ухода (Катя умерла в 1992 году в возрасте 35 лет): «В том, что Катя гениальная, великолепная поэтесса, уже никто не сомневается». 
Почему же она по-прежнему остаётся недостаточно широко известной? Катина творческая жизнь – как иллюстрация к стихотворению Бориса Пастернака «Быть знаменитым некрасиво»: «Цель творчества — самоотдача, а не шумиха, не успех». 
…Сверкают звезды на эстраде,
Их, как на небе, миллион.
Ревёт стотысячное стадо,
 И рукоплещет стадион.
И то рыдая, то ликуя,
Как клип, мелькая без конца,
Одна звезда сменить другую
 Спешит — не разглядеть лица.
Я не звезда, я не из гордых,
Пою, дыханье затая.
И уместилась в трёх аккордах
 Душа бессмертная моя.
 
Говорят, талант делает то, что может, гений – то, что должен. Катя чуствовала свою призванность: «Весь мир передо мной, Как черновой подстрочник, Который я должна, Должна перевести». Песни и стихи Яровой высоко ценили её именитые современники – и те, кто знал её при жизни, и узнавшие о ней уже после смерти. Катина однокурсница Сандра Мясникова (Саша Жирмунская) вспоминала, что в Литературном институте, где Катя занималась в поэтическом семинаре Льва Ошанина, преподаватели относились к Кате «по-особенному, почти на равных, и не только учили её, но и чему-то учились у неё самой. Ошанин всегда выделял Катю». Блистательный педагог Станислав Джимбинов, который в 1988 году был одним из рецензентов у неё на защите диплома (вторым была Юнна Мориц), сказал ей: «То, что вы уже создали, имеет высокую ценность. То есть, вы создали такие ценности, которые уже остались, даже если вы сегодня умрёте». А ведь Катя ещё не написала тогда многие из своих лучших песен! Знаменательно, что на выпускной фотографии курса Катя сидит в первом ряду в центре. Это свидетельство особого отношения к ней. На защиту диплома Дробицкий пригласил для её поддержки первого зампреда Госкомитета по телевидению и радиовещанию Генриха Юшкявичуса, что произвело фурор в институте. Дело в том, что Кате пришлось побороться за включение в диплом некоторых своих песен, которые Ошанин хотел выкинуть: «Лев Иваныч, вы сейчас находитесь в том возрасте и в том положении, когда вам бояться уже нечего и некого. Диплом – моя собственная судьба, и я несу полную ответственность». Когда она спела свой диплом под гитару – уникальный случай в Литинституте – комиссия аплодировала, вызвала её на бис и поставила «отлично».
А кто надежды подавал — тот просит подаянья.
А тот, кто в первых был рядах, — устал или отстал.
Толпою к Ироду ведут младенцев на закланье.
 А тот, кто молотом не смог — тот наковальней стал.
…А в темноте мы все равны и всё равно какие,
 A стать белей и чище стать и смысла вроде нет...
Но не покинет вера нас, надежда не покинет —
 Ведь впереди там должен быть в конце тоннеля свет!
 
«У Кати было драгоценное острое чувство современности, – отмечал Ошанин. – Молодая, красивая, обаятельная, с милым тёплым голосом и верной гитарой, что бы ни пела Катя — её всегда ждал успех». Леонид Филатов выступал вместе с Катей в Кольчугино в 1986 году и позже рассказывал Вениамину Смехову, что помнит её как «пригожего и даровитого человека». Она выступала на многих престижных площадках – Центральный Дом литераторов, Дом актёра, Центральный Дом художников, Колонный зал Дома союзов, ДК «Меридиан», театр Маяковского, в редакциях газет, в студенческих аудиториях и НИИ, в академическом пансионате (дважды, причём во второй раз её пригласил космонавт Гречко). Были гастрольные поездки в Таллин, Ленинград, Ташкент, Самарканд, Абхазию, Ялту… 
С Ялты всё и началось. Муж Кати Валерий Рыбаков вспоминает их поездку в Крым летом 1980 года. Она – администратор Учебного театра, он – студент 4-го курса ГИТИСа. В Ялте сняли комнатушку по их скромным средствам, которые «начали заканчиваться уже с первого дня. А на третий по радио объявили, что сегодня День строителя». И Валерий начал звонить во все СУ, которые были в телефонном справочнике, предлагая организовать в честь праздника концерт молодого талантливого барда из Москвы. «Через час переговоров у нас образовался небольшой список стройуправлений, в которых ждали Катю с выступлением. К этому времени у неё в репертуаре было всего несколько песен, написанных на стихи Цветаевой и Вознесенского. Я говорю Кате: “У тебя нет выхода, нужны ещё песни”. Перед отъездом на юг Римас Туминас, студент-пятикурсник, продал Кате вишневую гитару удивительной красоты и фантастического звучания». И Катя начала сочинять собственные песни. «Репертуар разросся, и мы стали намного увереннее. Из любопытства мы стали звонить в разные организации и часто получали согласие на концерт. Это путешествие стало трамплином для новых и новых Катиных песен».
А вот что рассказывал о своём общении с Катей в 80-е годы Алексей Дидуров, основатель Литературного рок-кабаре (к тому времени у Кати было уже более двухсот песен на свои стихи и число их непрерывно росло): «Почему я назвал её вменяемой и вывел к микрофону: большинство сочиняющих втайне, а иногда они это оглашают, чувствуют себя памятником себе. А Катя относилась к себе, как к материалу. Она была очень живой и навырост. Она хотела развиваться, расти, меняться в сторону Истины. Искусство, в отличие от того, как его понимает большинство, это не показ мод, а стриптиз. И обнаружилось, что она не только не против, но даже сильно за. Доказательством является “Венок сонетов”, где она честно и мужественно говорит о своих пороках. Если на его содержание наложить десять заповедей, вы увидите зазоры». 
 
Но песня перехватит горло,
И я опять с душою голой
 Стою, открыта всем ветрам…
 
В 1990-м Катя Яровая приехала в Америку по приглашению известного слависта и переводчицы, профессора Амхерст-колледжа Джейн Таубман. Ехала «смотреть и петь», а попала в больницу. У неё обнаружили рак груди, она прошла курс лечения и начала выступать с концертами. Сначала в американских университетах, для чего Джейн и Элейн Ульман перевели более двадцати её песен на английский язык. Тогда я и познакомилась с Катей. Я помогала ей с устройством концертов и написала большую статью о её творчестве, потому что боялась, что кто-нибудь может присвоить её песни – ведь у неё не было ни пластинок, ни книжки. Так и произошло: в популярной ленинградской газете «Час пик» летом 1991 года опубликовали статью, где песни Яровой приписывались эмигрантке из Нью-Джерси. Тут и пригодилась моя статья. Она была напечатана в журнале «Континент» в Париже и в нью-йоркской газете «Новое русское слово». Позже я работала над публикацией Катиного поэтического сборника «Из музыки и слов» и подготовкой избранного её песен на трёх дисках, провела множество презентаций. И всегда встречала огромный энтузиазм зрителей, которые влюблялись в Катю и её песни.
Однажды я спросила у неё: «Как прошёл концерт?» Она ответила: «Бессмысленный вопрос. Концерты всегда проходят хорошо». Действительно, её всегда принимали на ура. Многие на всю жизнь оставались её горячими деятельными поклонниками, готовыми дальше нести факел её творчества. С особым южным гостеприимстовом Катю принимали в Узбекистане. Ефим Тышлицкий сравнивает её с кометой: «В короткую эпоху перестройки и ужасных девяностых годов Екатерина Яровая ворвалась в бардовское искусство как сильный свежий ветер, который сметает всю шелуху вокруг и рождает новые чувства, взаимоотношения, новое искусство; оно называется: ГОВОРИТЬ ПРАВДУ». На концерте в Самарканде «Катя подошла к микрофону и заговорила. Через пару минут зал был полностью подчинён её необыкновенной харизме. Она была – настоящая, невычурная и неслащавая. Говорила то, что думала, и пела про то, что её волновало, невзирая на боссов от политики. Одна из слушательниц сказала: “Эта Яровая – просто Владимир Высоцкий в юбке”. Все песни были, как оголённый нерв, или такие, что зал покатывался со смеху». А в ташкентском госпитале для раненых она спела свою песню «Афганистан», где использовала цитаты из песни Евтушенко «Хотят ли русские войны?..» Вот как Евгений Александрович написал об этом в своей статье «Певшая от имени молчащих»: «Мне, конечно, было горько услышать Катину песню, которую она спела перед ранеными “афганцами” в Узбекистане... Но я не обиделся на Катю, потому что у неё была не издёвка, а боль. Она ведь написала: “Но зато я знаю, где душа, – Там, где боль от нашего прощанья”. У неё был именно такой, может быть, единственно человечный подход к людям и вообще к жизни. “Бросают их в десант, как пушечное мясо. Кто выживет – тому награды и почёт. Пока мы тут сидим, пьём чай и точим лясы, Сороковая армия идёт вперёд! Идут обратно в цинковых гробах, В медалях, звёздах, знаках, орденах. «Хотят ли русские войны? Спросите вы у тишины…»” Если так не написал я сам, спасибо, что это сделала она».
Катины песни настолько разнообразны, что каждый может найти в них что-то для себя. Пронзительно-сокровенная любовная лирика и философские размышления, психологические этюды и иронические бытовые зарисовки, гражданская лирика и политическая сатира… Недавно её «Песенка про режиссёра ТЮЗа» была включена в передачу Андрея Малахова. Вот уж неожиданность! Но, как говорил Катин друг, поэт Владимир Вишневский, «Катины песни и в пересказе способны впечатлять сегодня всех, кого хочется посвятить в это имя. Лучшие не устаревают и вопреки, и благодаря точнейшим и ароматнейшим деталям своего времени, которое так снайперски схвачено в этих песнях». 
Катина мама Эльга Васильевна Яровая рассказывала: «Катя была обыкновенная девочка. Я решила: а из Кати я сделаю поэта. И Катя очень долго мне сопротивлялась, считала, что это неестественно для неё. Катя всегда держалась очень естественно, никогда в ней не было фальши. Была благородная простота. Я создала какую-то методику. Катя говорила: как в консерватории ставят голос, так моя мама ставит мозг». На дне рождения матери в 1991 году Катя произнесла тост, где говорила о странностях и нестандартности Эльги Васильевны. Раньше ей хотелось, чтобы у неё была обыкновенная мама, совершенно нормальная, как все мамы. «А теперь я понимаю, что благодаря тому, что мама с нами так общалась, не похоже ни на кого, я стала поэтом». Мама заставляла их с сестрой Леной по 5-10 раз спускаться в подземный переход и снова подниматься, чтобы заставить их увидеть то, что вокруг. «С возрастом Катя поняла, что нельзя, чтобы всё было стандартно, потому что тогда получится стандартный человек, и тогда нет личности, тем более творческой личности». Катя говорила мне о своём пятом муже: «У него есть умение независимо мыслить, а ведь это самое главное». Она была замужем пять раз. Первый муж, Владимир Бордуков, был намного старше, Катя вышла за него в 18 лет. Брак распался, но они остались друзьями на всю жизнь.
На вечере памяти, который я упоминала, выступил Александр Минкин: «Другом ей я стал много позже, чем мы познакомились. Сначала я был её мужем… Если бы не Катя Яровая, никакого журналиста Минкина не было бы вообще в природе. Я был рабочим в каком-то вредном цеху какого-то вредного производства. Жили в страшной нищете, даже стакан газировки без сиропа (1 коп.) она записывала в расходы». Катя постоянно подгоняла Александра – надо что-то делать. «И тогда я пошёл в редакцию “Московского комсомольца” и сказал: “Давайте я вам что-нибудь напишу”. Вот так в 1978 году началась моя карьера. Никогда в жизни не думал этим заниматься. Она сделала меня журналистом. Мы прожили три года и расстались – так сложилась жизнь».
С третьим мужем, театральным режиссёром Валерием Рыбаковым, они могли бы прожить всю жизнь, потому что «были парой», говорила мне Катя. У них родилась дочь, тоже Катя. Через год она поехала с дочкой отдыхать на юг и там «ни с того ни с сего за месяц написала сорок песен». Это был прорыв, взлёт. В Хабаровске, где Валерий работал режиссёром в театре, она познакомилась с Юрием Юрченко, поэтом, драматургом, актёром, который только что поступил в Литературный институт. Узнав об этом, «Катя загорелась, засветилась, засыпала вопросами», прошла творческий конкурс и тоже поступила. «В Хабаровске её путь был тоже нелёгкий, – вспоминает Юрий. – Она была земной, и мне это нравилось. Катя была матерью своему ребёнку, земной матерью. Она была друг, ей можно было позвонить среди ночи с просьбой помочь». 
С Валерой они прожили семь лет. Катя рассказывала мне о его уходе, я пишу об этом в книге. Потом был короткий брак с физиком Михаилом Яблоковым. Она шутила: «Мужа было четыре, каждый следующий хуже предыдущего». Увы, пятый брак подтвердил эту закономерность. С бардом Александром Вайнером Катя познакомилась в Москве, куда он приехал выступать. Через час после знакомства он сделал ей предложение. Катя не собиралась навсегда покидать Россию, а он был гражданином США, что затрудняло совместное проживание. «Меня бы устроил вариант Высоцкого и Марины Влади, – сказала ему Катя. – Только судя по длине волос, я была бы Высоцким, а ты Мариной Влади». 
Катя Рыбакова рассказала в интервью «Новой газете» о первой поездке мамы в США, где она вышла замуж за Вайнера: «Год была в Нью-Йорке, ей вырезали опухоль. Вернулась с русским эмигрантом, в которого влюбилась, а вскоре снова поехала в Америку и взяла меня с собой. На этот раз врачи обнаружили метастазы, отказались от лечения, “спутник жизни” тут же бросил её. Бабушка нашла целителя в Новосибирске, который обещал спасение. А меня мама оставила в Америке — у малознакомых людей. Когда я вернулась в Россию, сразу поехала в Новосибирск, где мама лежала в больнице. Мама не дожила до нашей встречи, я с ней так и не попрощалась. Папа тоже не успел: он приехал в день смерти и, как потом мне рассказал, планировал снова сделать маме предложение».
            Предательство Вайнера было большим ударом для Кати. Но всё это время она видела столько внимания, любви и поддержки со стороны знакомых и не знакомых ей людей, что это позволило ей сказать в последнем в жизни интервью 19 сентября 1992 года перед отъездом из Нью-Йорка: «Всё-таки в мире есть какой-то баланс. В моей нынешней ситуации я понесла огромный моральный ущерб, но получила и огромнейшую моральную компенсацию. Так что я была всегда счастлива». На эту встречу был приглашён тележурналист Дмитрий Крылов. На вечере памяти у него спросили, дрожала ли у него когда-нибудь рука во время съёмок. Он ответил, что у него дрожала душа, когда он снимал интервью с Катей Яровой: «Это было одним из самых значительных событий в моей жизни, вот эти два часа, как ни странно. Я услышал для себя очень важные слова. Меня поразило то мужество и достоинство, с которым держалась Катя».
Давний друг Кати, режиссёр и журналист Алла Кигель, автор посмертных радиопередач и телефильма о ней (в семье сына Аллы Катя оставила дочь перед отъездом на лечение в Новосибирск), писала: «Крупный поэт, бард. Редкого обаяния человек. Это не о мужчине – это о хрупкой женщине необыкновенного мужества. О настоящей ЖЕНЩИНЕ. Уезжая из Нью-Йорка в свой последний путь в конце сентября, она положила в сумку лёгкие брюки – Катя, зачем, пришлём! – они мне идут!» Саша Жирмунская вспоминает, как на вступительных экзаменах в Литинститут «увидела в коридоре яркую молодую женщину с чуть раскосыми глазами и модной стрижкой каре. Одета женщина была красиво и продуманно: в брусничного цвета платье и точно такого же необычного оттенка летние босоножки. “Красавица! Похожа на  Анастасию Вертинскую! – подумала я. – Почему она поступает к нам, а не в театральный?”» (После школы Катя пробовала туда поступить, но неудачно – Т.Я.) И далее: «Как талантливы были её стихи и музыка… Как прекрасно её лицо… Как совершенна была её стройная фигура… В каких потрясающих нарядах   щеголяла около Дома Герцена, затмевая всех литинститутских модниц… Катя умела держаться по-свойски. Общалась с самыми разными людьми, не делая разницы между именитым литератором и студентом из небольшого городка. Она жила на полную катушку, торопилась жить, любила в полную силу, не щадила себя, отдавала себя всю, без остатка – и в личных отношениях, и на концертах. Щедрость – ещё одна из черт Катиного характера».
К женскому обаянию прибавлялось обаяние таланта. Александр Елисеев вспоминал, что до того, как впервые услышал выступление Кати, «с предубеждением относился к женскому бардовскому пению. Но пробило меня так сильно, что когда концерт закончился, захотелось выйти к ней прямо на сцену и выразить свои чувства. Когда мы вышли из ЦДЛ, меня постигло озарение: “Вот какими должны быть женщины-то!“. И девушка, которая шла рядом, показалась мне совсем никакой, я полностью потерял к ней интерес, и мы расстались навсегда.
Позже, когда Катечка уже была больна и возвращалась из Америки в последний раз, я её встречал на машине в Шереметьево и вёз домой. Меня поразила Катина активность, она была не унылая и понурая, а веселилась и шутила, как раньше, до болезни, а может, и ещё энергичнее». Елена Яровая рассказывала, что когда Катя прилетела и увидела, как вытянулись лица встречавших при виде её в инвалидной коляске, она откинула плед, встала и отбила чечётку. А за несколько часов до этого мы с Аллой Кигель и Катиной одиннадцатилетней дочкой провожали Катю в аэропорту JFK, и её, совсем больную, но не потерявшую силы духа, увезли от нас в инвалидной коляске в самолёт… 
Что же ты плачешь? Ведь я ещё видима —
Можно дотронуться лёгким касанием,
 Прежде чем я растворюсь навсегда.
Промысел Божий не зная, не ведая,
Я, за судьбою безжалостной следуя,
Просьбой о помощи не согрешу.
Я ещё слышу листвы шелестение,
Я ещё вижу полоску закатную
 И я дышу, Боже мой, я дышу...
 
Из интервью Кати Рыбаковой:
— Можно сказать, что Яровая была голосом тех, кто переехал на Запад?
— Нет, мама не призывала к отъезду. Наоборот: те люди, которые решились переехать в 70–80-е, вдохновили маму. Цикл «Прощание» этому посвящён. Уезжали навсегда — это все понимали — мамины друзья, любимый мужчина… Эмиграция в то время — как похороны заживо. Эмигрантам близки песни Кати Яровой, потому что мама сама пережила переезды, около двух лет провела в Америке — об этом песня «Чужбина» и «То живу я в доме этом, то живу я в доме том»… Мама поехала в Америку из любопытства — человеческого и творческого. Но не прижилась там. У неё есть такая строчка: «От России не спасёшься бегством».
…И, видно, недостаточна была
Мне ТА земля для тяжких испытаний,
Чтоб чашу до конца испить смогла
 Бездомности, сиротства и скитаний.
И выбор — самый тяжкий в мире груз —
Не облегчён гоненьем и изгнаньем.
«Чужбина» — слово пробую на вкус —
 Разлуки горечь в нём и соль познанья.
 
Александр Кувакин: «Катя – одно из тех звёздных созданий, что дарят нам дыхание жизни для того, чтобы помнили, откуда мы родом. Встретились в Литературном институте, в 83-м возник наш курс. В ней удивительно сочетались душевная хрупкость, очарование внутренней свободы с твёрдой, порой металлической решимостью социального гнева, неприятием “замороженности”, разлитой по всему обществу. Когда на семинаре звучала её гитара и её голос, менялась сама атмосфера “боевых” поэтических схваток. Непримиримых “творцов” объединяла её музыка и сразу возникавшее при звуках первых аккордов ощущение несомненности правоты и этого голоса, и этих слов, и самого исполнителя».
Не поймёшь — где Христос, где Иуда.
Не поймёшь — кто тут правый, кто левый.
Только в голос мы верим, как в чудо,
 Отделяющий зёрна от плевел.
            
Кувакин вспоминает, как группа студентов ездила выступать в  
Смоленск: «В купе Катя расчехлила гитару. И без всякого объявления дала концерт! И какой! Два часа безудержной энергии, абсолютной свободы, два часа песенного фейерверка. В ту ночь она была как никогда вдохновенна. Полный триумф её поэзии, её песни. Это стало центральным событием для участников Дней Литературного института в Смоленской области. 
Если песня от губ отлетает,
Как душа отлетает от тела,
Песня тает, но не исчезает,
 Даже если душа отлетела.
Катины песни никуда не исчезли, они с нами, они в нас».
            Ольга Гусинская рассказывает о своём знакомстве с девятнадцатилетней Катей Яровой, ставшей её лучшей подругой: «Она была сияющей, в волне светлых волос. Она щедро открывалась навстречу людям. Люди нуждались в ней. Эта щедрость по-другому называется любовью. Рядом с ней люди становились лучше, она в каждом видела его потенциал. “Всё нашенькое саменькое лучшенькое,” – любила говорить Катя». Об этом пишет и Саша Жирмунская: «Как-то герой Катиного нового романа пришёл к ней в Литинститут. Я увидела его и была страшно разочарована. И вот ему она посвящала такие пронзительные стихи?! Как такое возможно? Что она в нём нашла? Почему он вызывал у Кати такие неистовые чувства? Позднее я поняла, что у Кати особый дар, она видела этого человека глазами любви». Отсюда и Катин дар дружбы. Татьяна Зуншайн, с детства знавшая Катю, говорила мне: «Это подарок – иметь такого друга». У Тани в Коламбусе жила Катя с дочкой в самое трудное для себя время летом 1992 года. 
            Элейн Ульман, в доме которой Катя поселилась, когда проходила лучевую терапию в Амхерсте, вспоминала, что «все врачи и персонал больницы были совершенно сражены этой красивой, умной, дерзкой и экзотичной женщиной. Джейн устроила её выступление в Амхерст-колледже, я организовала концерт в Йельском университете». Я возила Катю на концерт в Юнион-колледж и видела, какое сильное впечатение она производила на американцев. 
            Выступала Катя и перед эмигрантами. Элла Горлова устроила два её концерта в Бостоне: «Оба концерта имели не просто успех – все, кто хоть раз видел и слушал Катины выступления, становились её почитателями. Катя не только пела – с каждой песней у неё была связана какая-нибудь история, которой она предваряла исполнение, и каждая такая история была законченным литературным произведением. Эти пять дней, что она провела у нас, были подарком судьбы». Элла отмечает в Кате пушкинское начало: «“Как некий херувим, Он несколько занёс нам песен райских…” Посылает Бог иногда на землю такие совершеннейшие таланты. Она пришла к нам ненадолго с её песнями». Катины черты, поразившие Эллу: «Невероятная жизнестойкость, оптимизм, лучезарность. “Сумасшедшая рыжая челка” и зелёные восточного разреза глаза. Какое-то её умение никогда не опускаться вниз, она из любого положения выходила – из пике вверх – и всегда заканчивала на высокой, оптимистической ноте. Это тоже отдельный талант».
Друг семьи Яровых Мария Ланевская отмечает: «Её поэзия всегда устремлена ввысь и питается высью. Думаю, в этом разгадка особой пронзительной органичности всего, что написала и сделала Катя Яровая – и в начале своего пути, и в конце – в конце, который конца не имеет». Отсутствие конца… Катя предчувствовала это в самом начале своего пути: «Не поставив последнюю точку, Я легко вознесусь на Землёй...» Основатель и президент Гумилёвского общества Ольга Медведко пишет: «Я счастлива, что очень рано в моей жизни Бог послал мне встречу с Катей Яровой. Значимость этой встречи стала проявляться потом, с годами и особенно с уходом Кати… Её лирические песни и даже политические – всё это очень актуально и сегодня. Уверена, что также современно и остро они будут звучать и через 30 лет. Но самое главное, что Катя оставила нам надежду: “Любовь не кончается, просто кончается жизнь…” Её поэзия становится классикой у нас на глазах».
Актриса и педагог Екатерина Гусева подружилась с Катей ещё в юности: «В 14-15 лет Катя была совершенно волшебной девочкой, русалкой, тревожащей очень, заставляющей всех чего-то добиваться. Она колебалась, стать ли ей актрисой или изучать японский язык. Но она всегда была поэтом по восприятию жизни». Однажды, когда девушки готовились к экзаменам, на улице начался ливень. Дождь шёл спошной стеной. Они скатились вниз по лестнице и скакали посреди улицы в лужах в совершенном восторге. «Это ощущение радости жизни, которое у меня ассоциируется с Катей».
Дождь, дождь, дождь...
Чудотворная возможность
Смыть с себя чужую кожу
 И отмыться добела.
 Дождь, дождь, дождь...
 Подставляйте руки, плечи,
Чтобы сердцу стало легче,
 Чтоб душа чиста была.
И плясали под дождём
Черноморы и русалки,
Те, кто был покрыт плащом,
Вид имели просто жалкий.
Был безумен карнавал,
Были плечи обнажённы,
Был смешон тот, кто бежал,
 Ливнем словно обожжённый…
            
Многие отмечают не только поэтический дар Кати Яровой, но и особенности её характера, которые тоже называют даром, талантом. «Катя больше, чем поэт, она больше своего творчества, – утверждает Ольга Гусинская. – Она выплёскивалась за рамки, нет никаких рамок». Саша Жирмунская вспоминает, что вместе с Катей диплом защищал Артур Доля, тоже выпускник Ошанина. «“Бывают времена, когда не держит воздух”, – декламировал Артур. Я взглянула на Катю. “Уж Катю-то воздух точно удержит”, – подумала тогда». Она права. Ведь сказал же Кате Станислав Джимбинов: «Поразило и восхитило: смелость, шаг с крыши с абсолютной верой в то, что полетишь». 
В разных была и обличьях, и обликах.
Сняв оболочку, я стану как облако.
Выдох и вдох, только выдох и вдох.
Что же ты медлишь? Возьми меня на руки,
Видишь, я стала чуть легче, чем облако,
 Где же ты, где же ты, добрый мой Бог?
 
Это строки из последней песни Кати Яровой. Саша Жирмунская так закончила свои воспоминания о ней: «Бог забрал её к себе так рано, в самом расцвете творческих сил, возможно, потому, что ей было уже многое открыто. Катя двигалась так стремительно, что, пройдя свой путь лишь наполовину, созрела нравственно, духовно – и Бог призвал её к себе, к своему Престолу».