Антон ДЕГТЯРЕВ

Платон Беседин жил в Киеве, своими глазами видел начало украинского кризиса и написал об этом несколько книг

Одним из гостей прошедших в июле Шукшинских дней на Алтае стал 39-летний писатель и публицист Платон Беседин. Сейчас он живет в Севастополе, но несколько лет назад писатель находился в Киеве и видел украинский кризис своими глазами – все события он описал в книгах "Дневник русского украинца", "Дети Декабря" и "Как исчезает дым". Беседин известен и своей публицистикой – ведет телеграм-канал, пишет тексты в СМИ и делает программы о кино и литературе на крымском ТВ. Журналист amic.ru Антон Дегтярев поговорил с Платоном Бесединым о литературе, проблемах в русской культуре, о жизни в Севастополе и о том, возможно ли примирение между русскими и украинцами.

"У меня русская система координат"

– Сначала спрошу о том, как вас можно представить. Вас позиционируют как русского и украинского писателя. Вы лично считаете себя больше русским человеком или все-таки украинцем?

– У меня есть книга, которая называется "Дневник русского украинца". В ней описано то, как начиналось противостояние между Россией и Украиной. Сейчас уже я бы назвал ее "Дневник украинского русского", потому что во мне нет ничего украинского, нет корней, крови украинской. Но так получилось, что 23 года я жил на Украине. Севастополь административно был Украиной, Киев был Украиной, поэтому я жил в украинском пространстве. Что-то украинское, может быть, во мне есть. Но как писатель я русский, потому что на русском языке я думаю, у меня русская система координат.

– А украинский язык вы знаете? Влияла ли как-то на вас украинская литература?

– Украинский язык я понимаю, но говорю на нем с ужасным акцентом. ТВ украинское я смотрел и книги читал. Правда, украинская литература на меня никак не влияла. Я читал ее – например, Тарас Прохасько – это неплохая литература. Однако в основном на меня влияла зарубежная и русская классика. Сначала "Остров сокровищ" Стивенсона, потом книги Жюля Верна, Гоголь, Достоевский, Чехов. А потом были какие-то случайные увлечения, типа Брет Истон Эллис, Ричард Йейтс. Меня восхищали "Мертвые души" Гоголя или "Бойцовский клуб" Паланика.

Тарас Прохасько – современный украинский писатель-прозаик из Ивано-Франковска. Один из деятелей так называемого "станиславского феномена", когда в Ивано-Франковске образовалась группа писателей и художников, в творчестве которых проявился постмодернистский дискурс.
Брет Истон Эллис – современный американский писатель направления постмодернизм и сценарист. Автор романа "Американский психопат" о маньяке-убийце Патрике Бэйтмене.
Ричард Йейтс – американский писатель, умер в 1992 году. Автор романа "Дорога перемен".

– Я так понял, что писать вы начали, потому что много читали?

– Да, я очень много читал. В три года начал читать. Для меня это было топливо. Как писатель я рано стартанул, в 20 лет попал на премию "Дебют", поехал в Москву. Но я был из тех писателей, которые находились за пределами России. Нас называли дебильным термином "русскоязычные". Мы не были в российском литературном процессе. Жили на Украине, где нас тоже за своих не принимали. Это огромная проблема писателей Украины, Эстонии и других постсоветских стран, что мы были русские писатели.

– Вы упомянули русских писателей на Украине. А что с ними сейчас?

– Я со всеми не общаюсь, но у них очень разная судьба. Тогда Россия не только писателей, а вообще русских людей не пыталась как-то поддерживать, ассимилировать, объединять. Мы были сами по себе, это очень тяжело. Не было толком русских литературных журналов. Поэтому некоторые люди просто уехали. Кто-то умер уже естественной или неестественной смертью. Кто-то в принципе бросил литературу. Кто-то перестроился и стал писать на украинском, потому что тебя эта машина сжирает.

Мне тоже предлагали писать по-украински, обещали хорошо меня публиковать. На Украине были школы огромные, НКО американские, соросовские. В Польше были курсы писательские. Это была такая политпропаганда в советских образцах, но улучшенная.

– Но ваш первый роман "Книга Греха" вышел и в России, и на Украине, правильно?

– Первая моя книга тогда вышла одновременно с разницей в месяц в России и на Украине. Причем на Украине она вышла раньше. Луганское издательство "Шико" увидело ее на премии журнала "Радуга" и опубликовало. Затем ее опубликовали в Санкт-Петербурге. Сейчас бы ее, конечно, не издали. Это страшная книга. Там о националистических, тоталитарных сектах, извращениях. Так что сейчас за нее меня бы посадили. Тогда же "остров свободы" в литературе был – писали что угодно и в России, и на Украине.

– А почему вы выбрали такую тематику для первого романа? Вы сами не состояли в каких-то политических организациях в юношестве?

– Нет, просто эта книга была каким-то внутренним побегом. Она о взрослении. Когда человек взрослеет, он радикал, хочет утвердиться, делает это через фанатские группировки, через ультрас, через музыку и политику. Вот это такое радикальное взросление. Поэтому для меня это была попытка повзрослеть. Сейчас бы, конечно, я такую резкую книгу не написал. Она предвосхищала большие социальные потрясения.

"Писатели – это не пришей кобыле хвост"

– Вы сказали, что вас издали в том числе благодаря премии. Насколько сейчас литературные премии для писателей вообще важны?

– Премии важны как один из пунктов продвижения писателя. И хорошо бы, если бы государство учреждало качественные премии. Это помогло бы людям узнавать о том, что есть такой-то писатель. А лучше сделать десять премий и их пиарить. Пока что у нас с премиями происходит полный бардак. Частные лавочки давали их непонятно кому и непонятно для чего. На премии рассказывали, что это большая книга. Человек шел, покупал, а там какая-нибудь фигня была. Он думает: "Зачем мне это надо? Я пойду Чехова, Ремарка или Оруэлла почитаю".

– Чем вы сейчас занимаетесь? Что-то пишете?

– Я был в Турции месяц, хотел о любви во время войны написать. Я туда приехал, проникся и мне захотелось еще сделать отдельную историю писателя. Скоро у меня должны еще выйти две книги публицистики, будет несколько, вероятно, литературоведческих произведений о культуре и об истории литературы. И еще по истории религии у меня будет пара книг. Но о планах говорить – смешить Бога.

Я сейчас не так много пишу, потому что у меня есть обязательства, проблемы личные, я очень много детьми занимаюсь. Но будем надеяться на лучшее. Еще, конечно, у меня есть передача на канале "Крым-24". Там веду программу "Игры в классики", это передачи о кино. Плюс делаю интервью "Бегущие по лезвию".

– Сейчас для вас написание книг – это способ, скорее, накопившиеся эмоции высказать или какую-то мысль донести?

– Для меня писать – значит делать то, что ты должен делать, все остальное имеет мало значения. Это звучит пафосно, но ты понимаешь, что книгу прочтет 500, максимум тысяча человек. Главное – ощущение того, что ты делаешь все правильно, что ты на своем месте. Конечно, сейчас тяжело писать. Раньше ты садился писать, и все шло. Я первый неизданный роман за месяц написал. А сейчас ты сидишь, ищешь слова, зная, что никому это особо не надо.

Теперь это способ оправдания своей жизни и желание какую-то мысль донести. Для меня было важно, чтобы читатель испытал эмоцию, чувства к людям. Потому что в телевизоре сейчас все замывается. А я хочу, чтобы человек видел все и понимал, что происходящие события на Украине – это трагедия.

– Вы сказали, что литература сейчас никому не нужна. Действительно ли настолько все плохо и литература потеряла свое влияние?

– Сейчас у литературы нет вообще никакого влияния. Писатели – это не пришей кобыле хвост. Мы просто никому не нужны. Литература – это что-то где-то там на пятых, шестых ролях. Я не говорю с позиции зависти, я говорю как читатель и гражданин. Есть какие-то популярные писатели, но то, что они пишут – это часто кошмар, некая просто продажа текста. Тот же жанр young adult, например. Да и кино сожрало литературу. Человек стал ждать не просвещения, а развлечения.

Young adult (в переводе – "молодые взрослые") – популярное направление, в первую очередь рассчитанное на детей и подростков от 12 до 20 лет. Главные герои, как правило, – подростки-изгои, которые сталкиваются с определенными проблемами и меняются.

"Тут убивают людей с беспилотников, а там ржут"

– Сейчас многие говорят о том, что государство продвигает неправильную культуру – слишком гламурную, ненастоящую. Как считаете, в области культуры действительно многим заправляет государственный подход или же искусство должно развиваться само по себе?

– Государство должно понимать, что оно делает в сфере культуры. Влияние его здесь большое. Ничего само по себе не развивается. Те же американцы всегда идеологически работали с кино и с литературой. Существует книга "Современная геополитика и искусство" Од де Керрос, и там рассказывается, что искусство будет всегда частью геополитики.

Сейчас я не понимаю, что в нашей культуре происходит. Это, конечно, дичь, параллельная реальность. Не в закрытых клубах, а на государственных мероприятиях то Ольга Бузова трясет одной частью, то Глюкоза в измененном состоянии. Выходит какой-нибудь Шаман и поет "Встанем" или "Я русский", а следом Инстасамка выступает с песней "Мы пампим нефть" на Петербургском экономическом форуме.

Или недавно рядом со мной человек листал каналы телевизора. Там на одних каналах танки едут, а на других все сидят, шутят и ржут. Все популярные шоу сейчас – это смех. Что у человека должно быть в голове – тут убивают людей с беспилотников, а там ржут? У меня такое впечатление, что это шизофрения какая-то. Мы же не едим огурцы, селедку с молоком, потому что понос будет. Так и здесь. Поэтому я считаю, что в принципе неплохо бы было государству подумать о том, как это стабилизировать. Это не значит, что нужно всем приказы раздавать, но хотя бы стоит выработать такое понятие, как чувство вкуса.

– А как вам кажется, почему сейчас в популярной русской культуре мало отзывается тема СВО и происходящих вокруг нее событий? Как будто культура делает вид, что этого нет.

– Все хотят нормально жить. У всех комфорт на первом месте, а война – это страшно. Люди вообще не понимают, что происходит. Они хотят тусоваться в кафе, есть бургеры. Можно ли обвинять кого-то? Не знаю. Но война требует серьезного отношения.

Культура же сейчас на другое заточена – и продюсеры, и прочие понимают, что есть коммерция, и эту тему просто не продать. Хотя появляются очень сильные вещи – и документальные фильмы, и поэты есть, и проза очень хорошая, но надо рассказывать о ней. Сидит Андрей Пиценко в Краснодаре, есть у него прекрасная проза, я считаю, уровня Бондарева, Быкова. Почему бы о нем не рассказывать?

Что касается кино, то оно должно быть государственным, а не продюсерским, потому что продюсеры нацелены на получение денег. На месте государства я бы взял патриотичных супертопов, объединил их и сделал крупное, честное кино с правильными смыслами.

"У меня свое понимание патриотизма"

– А сами вы не собираетесь написать книгу об СВО?

– Пусть пишут те, кто там был. Я написал книгу "Как исчезает дым" – она о том, к чему все привело. Я много раз в Донбассе был, но я не сидел в окопах и не могу об этом написать. Я должен быть честным. Все-таки для меня самое мерзкое в жизни, в искусстве – когда начинают врать. Ненавижу, когда люди приходят и начинают со сцены бездарные пафосные стихи читать о людях из Донбасса, истекающих кровью. Ты должен понимать, что ты пишешь о важном, о человеческой трагедии.

У меня было желание писать прямо с мест, но потом я не смог, потому что мне показалось, что все не то. Может быть, когда-то я что-то напишу, оно переварится до такой степени, чтобы это было что-то настоящее. Роман об СВО должен быть такой, чтобы ты его прочитал и неделю из комнаты не выходил. Литература – очень вневременная вещь, и тут нужно быть филигранным.

– В русской культуре произошел еще и раздел на две части – на уехавших и оставшихся. Причем последние критикуют первых и постоянно говорят, что все самые лучшие, талантливые Россию покинули. Как вы к этому относитесь?

– Нам сказали, что те, кто остались, – говно, а уехали великие. Утверждают, что пророссийские деятели культуры делают все за бабки. Это чушь. Лично я от государства получил минимум какой-то поддержки, хоть я и севастопольский участник "Русской весны", и "топил" за Россию, еще когда это не было модно. У меня свое понимание патриотизма, которое не вяжется с бюрократией. И много таких людей, которые для одних слишком критичные, а для других – слишком за власть. Конечно, есть те, кто вылизывает власти разные места. Настоящая это культура? Думаю, нет. Но остались и те, кто этого не делает.

Что касается уехавших – там совсем разные люди. Есть и мелочь пузатая, которая жрала от этого государства всю жизнь, а теперь показывают из себя оппозиционеров, сравнивают себя с белой эмиграцией, с Солженицыным, с Шаламовым. Но Шаламов в лагерях сидел. А где сидели эти люди? В ресторане "Жан-Жак? Они жрали всю жизнь нормально. Я их видел, все эти рожи, когда в Москву приезжал. Они жили так, что нам и не снилось, были в соку, лоснились.

Но в конечном счете неважно, кто уехал, – важно произведение в конечном счете. Если у человека нет литературы, нет хорошего текста, то нет разницы, уехал он или остался. От местонахождения его текст не стал лучше.

"Меня хотели побить и зарезать"

– Вы жили и в России, и на Украине, знакомы со многими людьми из двух стран. Русские и украинцы для вас – один народ?

– Это максимально похожие, но все же разные народы. Они, может быть, были когда-то одним народом, но потом изменения у нас появились. Разница есть в ментальности. У нас очень разная политическая культура, разное отношение к свободе. Но мы похожи, поэтому такой кошмар и идет. Мы сейчас воюем сами с собой. Мы все очень переплетены. У меня была история. В один день у соседки погиб брат на СВО, это я узнал в шесть вечера. А в девять вечера мне написала одногруппница из Киева, что у нее погиб муж. То есть смерти с двух сторон.

– А у вас много на Украине осталось знакомых или родственников?

– У меня все родственники в России всю жизнь были. В Питере, в Москве, в Брянске, в Волгограде. Десятки знакомых было в Киеве. Кто-то со мной перестал общаться сразу, потому что я фашист, рашист – не знаю, кто я для них. Но есть шесть человек, с которыми я пытаюсь общаться сейчас. Это тяжело бывает. Помню, в Киеве, когда люди спускались в метро с детьми или в подвал, что я им скажу? Но мы ходили на Днепр с ними, рыбу ловили. Почему я должен их ненавидеть? Они не хотят убивать русских. Такие люди есть. Их все меньше, но они есть.

– Когда вы жили в Киеве, там уже ощущалась атмосфера будущего конфликта?

– Я приехал в Киев в 2008 году и жил там до 2014 года. И тогда, помню, мы от этого смеялись – москаль, хохол, это было смешно, приколы были, но не помню ненависти какой-то. Не было понятно, что политика приведет к конфликту. В быту этого не прослеживалось. Я ездил по всей Украине, везде был по работе. И единственное место, где мне очень жестко предъявили за мой русский язык, был Ивано-Франковск. Там некоторые люди меня даже хотели побить и зарезать.

Постепенно по всей стране пошло давление, бандеровщина. Призывы говорить на украинском раздражали людей, и было понятно, что если так же будут дальше давить, это полыхнет. Это стало понятно уже окончательно в 2012 году, когда начались большие протесты. Перед Майданом я вернулся в Севастополь по личным обстоятельствам. Потом в Киев дорога была уже закрыта.

"Внизу стояли люди с автоматами"

– Вы сейчас живете в Крыму, в Севастополе. До 2014 года он был украинским или, как говорят, уже тогда он считался русским и существовал как бы отдельно?

– По сути, это был такой анклав. Крым даже при СССР был сам по себе. А Севастополь – это вообще остров в острове. Я пошел в школу в 1992 году, и украинский язык как предмет у нас появился только, наверное, в 1998 году. Мы смеялись над украинскими словами и в нас не было ничего украинского. В 1999 году на матче Россия – Украина весь Севастополь болел за сборную России по футболу. Был траур, когда Россия вылетела. Я почти не встречал в Севастополе людей, которые считали себя украинцами. Их были единицы. И многие украинцы это понимали. В сентябре 2014 года я приехал на книжную ярмарку во Львове, боялся, потому что Крым уже был российский, когда я там выступал. А мне сказали, что даже правильно, что так вышло. Считаю, что когда Украина потеряла Крым и Севастополь, она только приобрела, это создало ее более четкую идентичность.

– Вообще жить в Севастополе сейчас страшно? Ведь его периодически затрагивают обстрелы. В июне там украинская ракета упала в районе Учкуевки и Любимовки...

– В Севастополе жизнь адаптируется. Когда Учкуевка произошла, на следующий день была тишина. Через три дня на пляже воздушная тревога, и все уже на солнце остаются лежать. Но все равно жизнь там нервная. Прилететь может в любой момент. Перед отъездом на Шукшинский фестиваль неделю воздушная тревога была два-три раза в день. Это страшно, когда ты идешь с детьми, и вдруг сирена начинает выть. Ты ищешь, куда пойти. Вдруг у тебя над башкой взрыв, и ты чувствуешь дым. На детей это производит впечатление. Я видел людей, которые просто падают и прикрывают детей. У меня было такое возле кинотеатра "Россия". Когда я вышел, случился взрыв, и чей-то ребенок стал вопить, отец его так накрыл. Осколок прилетает. Это тревожно, но люди ко всему привыкают.

– Во время контрнаступления Украины ВСУ планировали войти в Крым. Вы не боялись в этот момент, что такое может произойти?

– Я не верил в контрнаступ вообще. Я не знаю, почему они это сделали, это был дебилизм. Взяло верх шоу. Я знал Владимира Зеленского еще с киевских времен. Он серьезный менеджер был, но иногда перехлебывал и очень много на себя всегда брал. Это было еще 12 лет назад. Я только работал с ним. Мы делали массовые мероприятия, и студия "Квартал 95" работала с нами на этих мероприятиях. По-моему, три или четыре раза и он сам, и его контора выступали. Я, конечно, с ним общался по работе, но не на личные темы. И Порошенко я видел. Сидел с ним совсем рядом в апреле 2014 года, еще до того, как Порошенко стал президентом. Я тогда рассказывал, почему Крым стал российским, а внизу стояли люди с автоматами.

"Если мы сможем понять друг друга и простить, то тогда может быть примирение"

– А как вам кажется, вообще примирение между Россией и Украиной возможно в ближайшем будущем? Например, если власти обоих государств сменятся...

– Это не от властей зависит. К конфликту привело критическое накопление противоречий и проблем. У людей то же самое. Они тоже что-то пробуют, говорят друг с другом, а потом просто бьют в морду. Куда денутся эти противоречия, я не знаю. Пока я не вижу предпосылок к миру. Для какого-то примирения нужно все остановить. Пока люди получают известия с фронта, что у них погиб внук, сын, муж, не будет примирения. Когда на Учкуевку прилетают в Севастополе кассетные боеприпасы, отец, потерявший четырехлетнюю дочь, никогда не примирится с тем, кто эту ракету пустил. Это рана, и он будет ненавидеть всю жизнь.

После того как закончится вся эта бойня, ситуация будет зависеть от тысячи факторов, но не от власти. Если мы сможем понять друг друга и простить, то тогда может быть примирение. Пока везде говорят: "Давайте всех убивать", то о чем говорить? Это возможно, только если люди начнут разговаривать друг с другом.

Но я хочу верить, что за нашу жизнь наступит время, когда русские смогут приехать на Украину. Нельзя же порвать все то, что нас так долго связывало. Те же Германия и Франция долго воевали, а сейчас их граждане ездят друг к другу в гости. Конечно, должно пройти время, но я думаю, что все это будет.
"Воюем сами с собой". Писатель из Крыма Платон Беседин — о культуре, Украине и мире | amic.ru | Дзен (dzen.ru)