Михаил Введенский

Митрофорный протоиерей Александр Введенский . Одесса 1913г.

Действительные качества о. Матфея Константиновского, бывшего духовным отцом великому писателю, раскрывает автор, опираясь на свидетельства современников, земляков и духовных чад этого замечательного русского священника, и тем самым полностью разрушает возведенную на него иными критиками и биографами Гоголя клевету.

Духовник Н.В. Гоголя
  (К переоценке его характеристики).
О. Матфей Константиновский!

Какая эта приятная и, во всех отношениях, симпатич¬ная личность! Сколько в нем энергии, непреклонной воли, святой ревности о славе имени Творца! Какая могучая, пламенная вера таилась в его душе, управляла всей его жиз¬нью и проникала собою все его подвиги, молитвы, заботы и труды! Какое доброе, отзывчивое, любящее сердце билось в его груди для всех слабых и больных, для труждающихся и обремененных, для униженных и оскорбленных! Сам он ничего не имел. Все отдавал другим, отдавал до последней копейки, до последней одежды. И жил «как птица, даром Божьей пищи». Его ни в чем нельзя было упрек¬нуть, потому что он жил не для себя, а для Бога и людей. Это был в полном смысле слова сего подвижник веры, которых с каждым годом становится все меньше и меньше и которым по всей справедливости может гордиться наша православная церковь.

Несмотря на это, несмотря на святость его жизни, на глубину веры, на пламенность религиозного чувства, «на тру¬ды, на славу, на добро», его не поняли, не оценили. Но это зло еще не так большой руки. Мало ли кого у нас забывают, не ценят, не понимают. Но беда в том, что о. Матфея, этого подвижника и борца за православную веру, опоро¬чили, осмеяли, осудили, оплевали. И за что ж? За то, что он, будучи духовником Н. В. Гоголя, привлек его к христианской вере, сделал его ревностным сыном православ¬ной церкви, и достойным образом подготовил его к за¬гробной жизни.
Вот вся его вина. Но враги христианства не простили ему этого. При всяком удобном и неудобном случае, «временне и безвременне» они клеймят его позорными именами и мечут гром и молнию за то, что он якобы погубил великого русского писателя, преждевременно отнял его из рук современного общества.
Мы приведем здесь несколько литературных характе¬ристик, чтобы видеть, как не любят, как презирают, как глубоко ненавидят этого замечательного человека.
Вот, например, что пишет Ив. Щеглов в своей кни¬жонке «Подвижник слова» (СПб., книгоизд. «Мир»).
«О. Матфей – изувер. Фигура этого фанатика достаточно выяснена. Ржевский протопоп был грубый, необразованный человек, себе на уме, достаточно практичный, чтобы брать от своих поклонников деньги за свои панихиды и молебны, и самое главное, быть человеком с большой силой воли.
Это обычное явление: люди тупые и ограниченные часто импонируют своей волей людям растерянным, нервным, слабовольным, хотя и стоящим неизмеримо выше по своему уму и дарованию.
Гоголь был именно такой развинченной, неврастеничной натурой, жаждущей указки.
Уже первая встреча с о. Матфеем характерна и для Го¬голя, и для ржевского Саванароллы в русской переделке.
Гоголя представляют о. Матфею. О. Матфей строго и вопросительно оглядывает Гоголя.
– Вы какого будете вероисповедания?
Гоголь недоумевает.
– Разумеется, православного!
– А вы не лютеранин?
– Нет, не лютеранин...
– И не католик?
Гоголь был окончательно озадачен.
– Да нет же, я православный... Я – Гоголь!
– А по моему выходит – вы просто... свинья!!! – бесцер嬬монно ответил о. Матфей. – Какой вы, сударь, православный, когда не ищете благодати Божией и не подходите под пастыр¬ское благословение.
Известный литературный критик К. И. Арабажин в своей интересной книге: «Этюды о русских писателях» (СПб., изд. «Прометей», 1912 г.) пишет об о. Матфее вот что:
«Несчастный писатель все более и более подчиняется влиянию о. Матфея. Ищет беседы с ним, много молится, заказывает ему молебны, пишет длинные письма, для нас безнадежно утраченные (стал бы о. Матфей беречь письма русского писателя!), ведет с ним долгие назидательные бе¬седы. Борется с ним, потому что о. Матфей все время наступал на Гоголя и требовал от него все новых и новых жертв и полного отречения от прошлого, даже от литера¬туры.
И Гоголь, смиряясь и падая духовно все ниже и ниже, сдает одну за другой свои позиции.
«Не прилепляйся к земному!», – вот грозный окрик невежественного иерея-фанатика, вкривь и вкось толкующего христианство в смысле полного аскетизма. Литература – «зем¬ное, следовательно, нужно отречься от нее».
Речи и послания о. Матфея действовали на Гоголя потря¬сающе. Однажды, когда о. Матфей зашел слишком далеко в своем обличительном пафосе, Гоголь не выдержал и простонал: «Довольно, довольно... оставьте! Не могу более слу¬шать... слишком страшно!»
Грудь Гоголя разрывалась от отчаяния...
Известный публицист В. В. Розанов в своей статье: «Небесное и Земное» передает слышанное им об одном таком разговоре о. Матфея с Гоголем.
«Гоголь был в религиозном экстазе. Гоголь уже от всего отрекся, от суеты, от славы, литературы; казалось, примирился с Богом.
– Нет еще примирения,– сказал ему о. Матфей, – от¬рекись от Пушкина и любви к нему: Пушкин быль язычником и грешником».
Гоголь был сломлен. На первой неделе великого поста 1852 г., в ночь с понедельника на вторник, за девять дней до смерти, и спустя три дня после разговора с о. Матфеем, Го¬голь велел затопить печку, собрал свои рукописи и бросил в огонь.
Он, как «тать в нощи» подкрался к больной, впе¬чатлительной душе великого писателя и вырвал ее из рук России. В его холодных объятиях живой талант Гоголя превратился в «мертвую душу».
Писатель перестал жить. Так как для Гоголя «не пи¬сать» – значило не жить».
Такими словами заключает В. Розанов характеристи¬ку взаимных отношений Гоголя и его духовника.
Приведем, еще, мнение по данному вопросу Мережковского.
Мережковский (в книге «Гоголь и черт») считал не¬преложной истиной печальное участие о. Матфея в душеубийстве Гоголя.
Какова исходная точка о. Матфея? По Мережковскому она такова.
– Не любите мира, ни того, что в мире; все в мире – похоть плоти, похоть очей и гордость житейская... Весь мир во зле лежит.
Это – смысл нашего черного, монашеского христианства. К нему-то и звал Гоголя о. Матфей.
– Беги от прелестей мира! Брось имя литератора и уйди в монастырь!
Гоголь долго защищался:
– Не знаю, брошу ли я, – писал он, – имя литератора, потому что не знаю, есть ли на это воля Божия.
Но о. Матфей упорно стремился к «угашению духа» Гоголя.
За две недели до смерти Гоголя, о. Матфей был у него. То, что произошло между ними, и было причиной смерти.
По всей вероятности, – продолжает Мережковский, – о. Матфей в последний раз потребовал ответа, желает ли он бросить литературу и сделаться монахом. Гоголь возмутился и «оскорбил» его. Но как только о. Матфей уехал, Гоголь послал ему последнее письмо, в котором просил извинения и благодарил за что-то.
Если бы Гоголь не согласился на отречение от литера¬туры и от мира, то о. Матфей сказал бы ему, как схимник в «Страшной мести» колдуну:
– Иди, окаянный грешник! Не могу о тебе молиться, – нет тебе помилования! Еще никогда в мире не было такого грешника!
Эта анафема носилась пред Гоголем всю жизнь; он боялся ее и готов был на все, чтобы только не подвер¬гнуться ей.
После отсылки письма о. Матфею, началось ужасное умирание Гоголя. Физически он быль здоров. Но стал поститься; совсем отказываться от пищи и сна, похудел и таял. Наконец, истощенный, он умер.
Так смотрит на дело Д. Мережковский.
Мы не будем больше приводить мнений и характеристик литературных критиков и публицистов. Скажем только, что приведенные нами – не первые и не последние. О. Матфея бранят не только В. Розанов, Д. Мережковский, Щеглов, Арабажин, но все те, кто только писал о Гоголе, о его смерти, о его произведениях. Достаточно вспомнить проф. Д. Овсянико-Куликовского («Гоголь». Изд. «Общественная Польза»), проф. С. Венгерова («Писатель-гражданин» II т., изд. «Прометей»), П. Анненкова («Гоголь», изд. Павленкова), проф. Веселовского («Этюды и характеристики») и мн. др., чтобы убедиться в этом.
Итак, какими темными красками не рисуют Ржевского протопопа! «Невежественный, изувер, фанатик, святоша, лицемер»; «прислужник власть имущих, мужик села Есько» (так выражался Щеглов в «Новом Времени»), «не¬ особенно умный» (слова Мережковского) и т.д., и т.д.
В то время, как светские писатели так резко отзы¬вались об о. Матфее, наделяли его всевозможными, оскорб¬ляющими человеческое достоинство эпитетами, духовные писа-тели взяли его под свое покровительство, добросовестно изу¬чили все относящееся к его биографии материалы и вынесли ему оправдательный вердикт. Они совершенно беспристрастно посмотрели на его жизнь, на деятельность, на отношение к Гоголю и решили, что это был «подвижник XIX века» (См. К. Поселянина «Русские подвижники 19 века». Изд. 3-е, 1910 г., стр. 410–426).
Такая резкая противоположность в отзывах ставила в тупик наиболее добросовестных, осторожных литератур¬ных критиков. И вот один из них, некто А. С. Панкратов, сотрудник «Русского Слова», чтобы точнее и беспристрастнее решить этот спорный вопрос, решил отпра¬виться в самый город Ржев, где свыше 20 лет пробыл о. Матфей и там, на месте, добыть необходимые сведения и решить литературную проблему в ту или другую сторону.
Оказалось, что город еще полон памяти об о. Мат¬фее. Остались лица, знавшие его лично. Жив внук его – Л. Н. Грешищев, жив престарелый пономарь Рафаилыч, живший бок о бок с ним и видевший его ежедневно, живы многие прихожане и прихожанки его. Только недавно скончался сын его, тоже священник.
Все эти лица сообщили А. С. Панкратову массу сведений об о. Матфее, поделились с ним весьма ценными впечат¬лениями от жизни и деятельности этого знаменитого ржев¬ского протопопа и тем совершенно разрушили в уме и душе паломника те предрассудки, которые создались благодаря тенденциозным литературным характеристикам.
После поездки в Ржев Панкратов совершенно иными глазами посмотрел на историю взаимных отношений Гоголя и его духовника. Стал иначе думать об о. Матфее и окон-чательно перешел на сторону его поклонников.
Вот в кратких чертах его думы и впечатления.
О. Матфей был известный проповедник. Знал, что значение печатного слова, когда оно несет людям нравствен¬ное поучение, огромно. Поэтому – от всех ли произведений он требовал отказаться? И почему непременно совсем отказаться от литературного, своего рода – проповеднического поприща, когда он силою своего слова и влияния на писателя мог направить талант Гоголя в сторону проповеди церковно-религиозных идей?
А весь последний, религиозно-мистический период жизни Гоголя – разве он не говорит, что на Гоголе, помимо всяких сторонних влияний, легла тяжелым пластом какая-то «страш¬ная тайна смерти», что эта тайна преобразила его и отняла у России художника-Гоголя гораздо раньше, чем стал на него иметь влияние о. Матфей.
Все письма к о. Матфею или умоляют: «Молитесь, мо¬литесь, молитесь за меня!», или разбивают доводы о. Матфея.
О «победе» о. Матфея над Гоголем можно говорить, – и то, конечно, предположительно, – только в тот момент, когда что-то произошло при последнем личном их свидании. Это было за две недели до смерти Гоголя.
Между тем Гоголь, начиная со времени «Переписки», совсем перестал походить на прежнего Гоголя – автора «Ре¬визора». Гениальный «смех сквозь слезы» куда-то исчез, заменившись односторонностью мистика и неоригинального морального реформатора. Протестующая против плесени общественных форм нота заменилась самым беспросветным миросозерцанием, которым оправдывалось крепостное право, как учреждение глубоко народное и христианское, и утверждалось, что вселенское православие спасут живущие по «Домострою» Сквозники-Дмухановские.
Гоголь, гениальный писатель, умер до о. Матфея. Ржев¬скому протопопу остался Николай Гоголь – больной человек, труп гения с разломом в мировоззрении и полным душевным хаосом, человек испуганный «страхом смерти» – бо¬лезнью, которой страдал и от которой умер отец Гоголя.
Такова общая точка зрения А. С. Панкратова. Теперь перейдем к частностям, собственно к тем впечатлениям, которые вынес он из Ржева.
Жизнь о. Матфея, пишет Панкратов, необычная. Ржев при нем жил общиной апостольского времени. Проповедь слова Божия была задачей жизни о. Матфея. Он ходил, как апостол, по деревням, собирал народ по ночам в церковь, беседовал у себя на дому. Неустанно, непрерывно всю жизнь проповедовал он Евангелие. К старообрядцам ходил в дома, но не грозил им ничем, кроме суда Божия. Полицейскими мерами не пользовался и земной властью не стращал. Изуверства и фанатизма, как видно, и помину нет (Эти и последующие замечания наши, текст – Панкратова).
Далее. Дар проповеди имел редкий. Впечатление от нее – потрясающее. В храме рыдали, когда он говорил. Слово его было «со властью», а воля непреклонна.
Вот вам и «мужик села Есько», вот вам и «не «особенно умный».
Никогда ничего не имел. «На земле живем в гостях, – зачем нам деньги? Ему массу давали, но он все раздавал. Отдавал и свои деньги. Собрали ему денег на дом, а он раздал нищим. Собрали вновь и уже отдали его жене. У него был странноприимный дом, всегда полный нищеты. Нищим за столом прислуживал иногда он сам.
Как все эти рассказы хорошо знавших и хорошо помнивших о. Матфея не согласуются с такою характеристикою Щеглова: «О. Матфей себе на уме, достаточно практичный, чтобы брать от своих поклонников деньги за панихиды и молебны».
О. Матфея, продолжает Панкратов делиться своими впечатлениями, обвиняли, что он укрывает беглых от преследования начальства. Он сказал им в ответ:
– Я принимаю меньшего брата Христа. И буду прини¬мать, как велит Евангелие.
Вот как он держал себя в отношении к началь¬ству. Между тем Мережковский говорит о нем: «прислужник власть имущих». Вот клевета!
На него доносили соседние священники, что он «смущает» народ своими проповедями и распространяем ересь. Один из архиереев, грозил ему заточением.
Он ответил: «Неверно, потому что считаю себя недостойным счастья пострадать за Христа!»
Всю жизнь провел в молитве и строгом посте. Ел столько, чтобы «сердцу всегда близки были слезы». Жил бо¬лее в храме, чем дома.
Из семинарии хотел бежать в пустыню. По окончании семинарии стремился в монахи. Но мать упросила, и он пошел в дьяконы. Женился и имел детей. За несколько лет до смерти потерял жену, но в монахи все-таки не пошел.
Если же в монахи не пошел о. Матфей, хотя и мог пойти, значит, он и Гоголя не мог склонять к монаше¬ству. Это очевидно, как Божий день.
Говорят и пишут, что о. Матфей был мрачным отшельником. Ненавидел мир. Был грозным судьею. И говорил, что все, что в мире, есть «похоть плоти, похоть очес, гордость житейская». Потому будто бы он и толкал Гоголя в монастырь и учил его ненавидеть мир.
Впечатления Панкратова говорят совсем иное:
«Его праведность, пишет он, носила мирской характер. Он шутил и часто улыбался. Это передает звонарь Рафаилыч, никогда от него и на шаг не отступавший.
Любовно, по-мирски смотрел о. Матфей на мир. Никого не проклинал, никому не грозил. «Даже не осуждал никого никогда», – говорил Рафаилыч.
Сын о. Матфея, тоже священник, теперь умерший, го¬ворил о своих юношеских годах:
– Молодой любил я веселиться, много спать и ленив был к церковной службе. Отец видел все, но никогда ничего не говорил. Разве зайдет и мимоходом бросит: «А сегодня будет торжественная служба…»
Все говорили, что этот сын похож на отца. А, между тем, сын быль жизнерадостен.
О. Матфей любил голубую рясу. Когда здоровье его стало расстраиваться, он стал пить кофе для поддержания сил. Перед смертью лечился и принимал все лекарства.
Таким образом, и это обвинение, будто он ненави¬дел свет, мрачными глазами смотрел на жизнь, от всего отказывался – тоже не соответствует действительности. Напротив, он шутил, улыбался, был жизнерадостен, имел голубую рясу и так далее, что совсем не согласуется с тем мрачным о. Матфеем, какой выставлен в критиче¬ской о Гоголе литературе.
Арабажин говорит: «О. Матфей – невежественный, ярый фанатик ». «Не особенно умный», – добавляет Мережковский.
Посмотрим.
Толпа ходила за о. Матфеем, повествует Панкратов. Все хотели видеть в нем святого, ждали пророчеств, но он всегда с этим боролся.
Рафаилыч рассказывает о комете с хвостом, появи¬вшейся однажды в небесном своде.
На всех напал страх. Бросились к о. Матфею.
– Скажи, отец, что это такое? Конец мира?
А тот шутливо ответил: «Поставьте лестницу и по¬смотрите... Я-то почем знаю?»
Придет бывало мягкотелая святоша-дворянка и расска¬зывает сон:
– К чему это, батюшка?
А он: «Спишь целый день, чего-нибудь и выспишь. А ты Богу помолись, ерунда в голову и не полезет».
В народной легенде о. Матфей остался без чудес, и только с одним случаем провидения. Это – редкость для такого популярного человека, каким был он. Его борьба с невежественной фантазией толпы обличает в нем человека недюжинного ума и воли. А главное – редкой честности.
Как все это не мирится с голословными обвинениями господь Мережковских, Розановых, Арабажиных, Овсянико-Куликовских, Щегловых, Венгеровых, Анненковых, Веселовских и прочих литературных критиков.
Об отношениях о. Матфея к власть имущим мы уже немного говорили. Теперь еще добавим одну-другую пару слов.
Остался себе верен о. Матфей, – пишет А. С. Панкра¬тов, – и в отношениях к сильным мира сего. Он страшно не любил лести и сам не любил льстить. Еще будучи диаконом, он выступил в церкви со словом обличения против помещика – главного прихожанина. Это в крепостное-то время! А обличал он помещика за то, что тот смеялся и разговаривал в храме. Помещик обещался отомстить, но ничего не мог поделать.
Его отношения к гр. Адлерберг, Тертию Филиппову, гр. Толстым были чужды унижения. Он и здесь, как везде, был проповедником и живым образцом высокой жизни христианина. И только.
А между тем что повыдумывали на о. Матфея литера¬турные критики?
Перейдем теперь к самой главной части обвинений, выставленных против о. Матфеея.
Мог ли о. Матфей быть душеубийцей Гоголя? Мог ли он грозить ему анафемой, когда «никого никогда не осуждал»?
Да за что анафему? За то, что он занимался литерату¬рой? Да?
Но мог ли «вечный молитвенник за всех» отказать одному Гоголю в молитве? Да за какую вину? Опять за литературу?
Нет, г-н Мережковский слишком увлекся. Одной чер¬ной краской своего настроения он разрисовал живую кар¬тину. Ему вообще приятен демонизм, а страшный конец Го¬голя навевает самые мрачные объяснения. И он с легким сердцем рядит в мефистофельский костюм о. Матфея.
Последний вопрос: мог ли о. Матфей обратиться с требованием к Гоголю – «сбрось имя литератора и уйди в монастырь»?
Сам о. Матфей не был монахом. хотя и мог быть им. Он вовсе не суровый Симеон Столпник, ненавидящий лукавый мир. И в монастыре он не мог видеть идеала земной жизни.
Но оставить литературное поприще он мог посовето¬вать Гоголю.
Почему?
Постараемся ответить на этот вопрос возможно точ¬нее и обстоятельнее.
Сын Н.Д. Квашнина-Самарина, Д.Н. Квашнин-Самарин, передавал мне такую мысль своего отца. Последний, нужно заметить, знал о. Матфея по рассказам близких ему людей.
– О. Матфей был настолько умный человек, что мог ценить художественные произведения своего духовного сына – Гоголя. Но когда великий писатель стал решать моральные проблемы и мнил быть пророком и спасителем России, чуткий христианин, о. Матфей сказал ему: «Сперва сам возвысся духовно, а потом и поучай!».
Так как Гоголь не проявлял склонности возвратиться на прежней путь, то о. Матфей и посоветовал ему: «Лучше брось имя литератора, а то ты больше навредишь, чем ока¬жешь пользы».
Рафаилыч рассказывал о предвидении о. Матфея.
– Волю предсказал.
– А как он сам относился к ней?
– Он видел истязания крестьян помещиками и только радовался воле!..
Это, нужно заметить, как раз тогда, когда Гоголь оправдывал крепостное право и называл его христианским учреждением.
Видел это болезненное направление умный о. Матфей и потому счел за лучшее сказать ему:
– Лучше оставь литературу!
Но это было только советом, о чем ясно говорит спокойный ответ Гоголя в письме из Остендэ:
– Бог да наградит вас за ваши добрые строки!
И при последнем свидании ничего демонического не про¬изошло, – о чем ясно говорит спокойное же последнее письмо Гоголя с благодарностью о. Матфею.
К какому же заключению приходит А.С. Панкратов в решении затронутого нами вопроса?
А вот к какому.
Гоголь убил себя сам. Или, вернее, его убила прогрес¬сировавшая болезнь «страха смерти» (Панкратов: «Ищущие Бога». 1911 г. Книга 2-я, стр. 181–191).
Слава Богу! Нашелся хотя один человек, который не пошел по старому пути, не пожелал довериться газетной и бумажной лжи, а вместо этого сам поехал на родину о. Матфея, на месте собрал еще свежие воспоминания и предания о нем; сгруппировал их воедино и с точки зрения новых, проверенных данных весьма удачно и вполне правдоподобно решил те вопросы, которые в освещении поименованных нами литературных критиков казались совершенно непонят¬ными и неразрешимыми.
Пусть же глохнут старые, лживые взгляды гг. Мережковских, Арабажиных, Щегловых и других! Пусть проби¬вается к свету правда, открытая и поведанная русскому обществу А.С. Панкратовым! Пусть проясняется и очищается светлей лик могучего и симпатичнейшего пастыря о. Матфея, заплеванный, запачканный и поруганный противниками христианской веры!
Долго над ним смеялись и издевались. Пора оставить эти «заушения и плевания». Пастыри церкви да помогут рус¬ской читающей публике освободиться от престарелых предрассудков в отношении к о. Матфею и представить себе его в настоящем, истинном свете.