Светлана ВАСИЛЕНКО

У кафе «Лира» меня встретил мой однокурсник поэт из Владивостока Юра Кабанков и объявил, что сегодня: а) умер Брежнев, б) в журнале «Литературная учёба» опубликован мой первый рассказ под названием «За сайгаками». Журнал у него был в руках. Известие, что умер генсек, меня опечалило. Известие, что в журнале вышел мой рассказ – очень обрадовало. Да что говорить, я просто была счастлива этим вторым известием. Решив, что эти два события нужно отметить, я побежала в институт и пригласила весь наш курс (мы были тогда уже на 5 курсе) в кафе «Лира».

Кафе «Лира» было тогда культовым заведением, ещё совсем недавно, в 70-е, там каждый вечер играл модный ВИА – вокально-инструментальный ансамбль, как тогда их называли, и молодежь (в том числе и я), заказав дешёвый салат и коктейль, могла весь вечер танцевать перед небольшой сценой, прямо перед музыкантами, среди которых выделялся парень с копной волос, сияющих вокруг его головы солнечным нимбом, по имени Андрей Макаревич. Ансамбль же назывался, как вы уже догадались, «Машиной времени».

Но в 80-е кафе было перестроено, ансамбль из кафе исчез, и мы с курсом в десять часов утра сидели на втором этаже, выпивая за мой рассказ. Публикации студентов, да ещё в столичных изданиях, тогда были редкостью, журнал гулял по рукам, меня поздравляли, произносили тосты, дружески обнимали, читали стихи, радостно смеялись – короче, курс «гудел» по полной программе.

Но как и бывает в художественных произведениях, в самый кульминационный момент нашего громкого застолья в кафе неожиданно появился проректор Литературного института, будущий министр культуры страны, критик Евгений Сидоров. Все затихли. «Светлана, что здесь происходит?» – строго спросил он. «Рассказ отмечаем», – растерянно сказала я. «Увести весь курс из института в такой день! Брежнев умер!» – вскричал наш проректор довольно театрально, потому что был почти так же молод, как и мы. «Евгений Юрьевич, мы его помянули!» – сказал Юра Кабанков виновато. Первую рюмку мы действительно подняли за помин души Леонида Ильича, в смерть которого до конца всё же не верили, считая его бессмертным, как, впрочем, и остальных членов Политбюро. «В институт! На траурный митинг! Быстро!» – громким театральным шёпотом сказал Сидоров. Мы потянулись на выход.

Через несколько дней весь наш курс вместе с институтом стоял в длинной похоронной очереди, которая извивалась по всей Москве. Было прохладно, ноги и руки замерзали, прыгали, пытаясь согреться. Один из наших однокурсников, поэт и прозаик Михаил Попов, острил беспрестанно, на него словно бы что-то нашло, все смеялись. Одна из аспиранток, приближённых к ректору, спросила: «Кто этот острослов?» Ей сказали. Она повернулась к нему: «Зря смеётесь, Миша, ещё жалеть о нём будете». «Может быть», – сказал Миша. Больше он не шутил. Дальше шли не разговаривая. Но я отчётливо помню, что в осеннем морозном воздухе было разлито молчаливое, молодое и жестокое ликование.

 Светлана ВАСИЛЕНКО