Школа позднего Заболоцкого
Анатолий Передреев – 80

«Литературная борьба каждой эпохи сложна» – так начинается некогда знаменитая статья Ю.Н. Тынянова. Это сущая правда, за исключением тех эпох, когда литературная борьба отсутствует вовсе.

С конца 80-х – начала 90-х годов прошлого столетия процесс этой самой литературной борьбы, до сих пор проходивший в пределах действующего, «роевого» (гр. Л.Н. Толстой) русского культурного пространства, практически полностью – и достаточно быстро – остановился (если угодно, был приостановлен). С той поры пригодные к тому литературные явления (события) размещались исключительно в пределах «неподвижного» искусственного культурного контекста.
Построение этой до сих пор достаточно успешно работающей системы стало возможным постольку, поскольку условия, при которых наблюдатель может сравнить/сопоставить «поддельное» и «подлинное», в искусстве были предельно затруднены (вплоть до полного отсутствия). Последовательно иссекались сами понятия преемственности и ценностной/качественной иерархии, без чего подлинный культурный контекст (и соответственно подлинная литературная борьба в толще этого контекста) в принципе невозможен. Как следствие, всё большее и большее число значимых сочинителей (ушедших и здравствующих) оказывалось вне пределов искусственного культурного контекста. Сказанное не означает, будто бы допущенные в контекст сплошь бесталанны. Подобные полемические упрощения здесь недопустимы. Но – и это особый разговор – современная аrt-индустрия поддерживает и воспроизводит (культивирует) лишь то, что не содержит в себе и намёка на преемственность и иерархию.
Начало этому процессу было положено ещё в 60–70-е годы ХХ века, когда в русской словесности развернулась ожесточённая борьба соперничающих культурных контекстов: условно пре-постмодернистского, который манифестировал себя как прогрессивный, демократический, и условно-традиционалистского, к которому принадлежали, как тогда выражались, «тихие лирики»: А.К. Передреев, Н.М. Рубцов, С.Ю. Куняев, Владимир Соколов и несколько поэтов помоложе – Эдуард Балашов, Александр Черевченко и некоторые другие.
Изначально речь шла о соперничающих литературных компаниях. Участники их были связаны, скорее, по признаку общности культурно-поведенческого стереотипа, который и лёг в основу объединившего их мировосприятия. Определение же «тихие лирики» (восходящее к В.В. Кожинову) следует понимать прежде всего в полемическом противопоставлении с «громкой/стадионной/эстрадной» поэзией Евтушенко и Вознесенского и их окружения. Такого рода соперничество внешне могло проявляться, так сказать, традиционно и довольно безобидно. Например, «…/ в 1971 году/будущий директор ПЕН-клуба Александр Петрович Ткаченко, а тогда просто Саша, артистично и очень красочно рассказал мне о том, как на железнодорожном вокзале Москвы поэты Андрей Вознесенский и Пётр Вегин, скупив в газетном киоске все оказавшиеся в нём экземпляры поэтической книги Анатолия Передреева, торжественно под аплодисменты провожающих тут же бросили их в мусорную урну», – читаем мы в воспоминаниях Григория Калюжного. В основе же своей борьба эта была некоей частью жесточайшей мировой войны культур, собственно – культурных подходов, или, как нынче любят выражаться, «войны смыслов». Не берёмся судить, насколько это обстоятельство понималось рядовыми её участниками.
Изучение перипетий литературной борьбы в русском культурном пространстве 60–70-х годов прошлого века требует по меньшей мере монографии. Мы же вкратце остановимся здесь на творчестве Анатолия Константиновича Передреева (1932–1987). Его творчество заслуживает пристального внимания, так как он, один из немногих, обладая высокой книжной грамотностью и чутьём историка литературы, осознавал, что происходит в русской словесности. «В эти годы Передреев чувствовал себя призванным восстановить связь с лучшими образцами классической русской поэзии XIX века», – отмечает очеркист Елена Игнатьева. Поэт Передреев – это твёрдый и внимательный, не без «угрюмства», посадский русский человек; ум его – весьма остёр и печален. Таков он и на (а точнее – в) природе. Передреевская ориентация на позднего Заболоцкого была, если угодно, теоретически обоснованна. Он особо её подчёркивал.
Сравните «Лебедь у дороги» Передреева со знаменитым «Лебедем в зоопарке»:

Рядом с дымной полосою
Воспалённого шоссе
Лебедь летом и весною
Проплывает, как во сне…
1970

Сквозь летние сумерки парка
По краю искусственных вод
Красавица, дева, дикарка
Высокая лебедь плывёт…
1948

В творчестве Передреева обращает на себя внимание практически полный отказ от главных черт, характеризующих тогдашнюю общепринятую поэтику как совокупность признаков «качественного», «хорошего» стихотворного произведения. Здесь отсутствуют: а) изысканная «богатая» рифма из разряда так называемой «корневой» и б) нарочито усложнённая, «внешняя» метафорическая система, изобилующая сравнениями и ассоциативными рядами. И что, на наш взгляд, особенно важно – у Передреева нет тех резких стилистических стыков, того обязательного сочетания лексики выраженно просторечной, вульгарной и столь же выраженно книжной, каковое можно рассматривать в качестве родового, «несущего» признака господствующего (и отчасти по сей день) направления русской стиховой культуры. В переводе на язык имён это направление определяется следующим перечнем: «Пастернак (в присутствии Маяковского и Северянина); Мандельштам (в парадоксальной на первый взгляд совместной упаковке с Цветаевой). Такая рецептура, частенько усвоенная стихотворцами не напрямую, а при активном посредничестве Вознесенского (а то и Евгения Евтушенко), была обязательной для 60-х годов. Сегодня подобная рецептура, в которой естественный для неё Маяковский сменился на вполне чуждого всем прочим составляющим данной смеси и к тому же неверно понятого Заболоцкого периода «Столбцов», а Вознесенский с Евтушенко уступили место Бродскому, всё ещё остаётся в силе, подкреплённая авторитетом влиятельных живых и отчасти мёртвых эпигонов, создателей жанрово-стилевых пародий на русскую поэзию. Впрочем, тот же решительный отказ от порождённой «модернизмом» поэтики являют нам и многие (из наиболее существенных) русские поэты 40–80-х годов ХХ века – ровесники и старшие братья Передреева: Я.В. Смеляков, всё ещё почти неизвестный читателю В.М. Мотрич и, наконец, Ю.П. Кузнецов.
Победа на той великой войне культур осталась не за «передреевскими полками». Человеческое, да и профессионально-писательское бессознательное (неосознанное, полуосознанное) мироощущение, отвечающее за отбор культурных предпочтений, оказалось не в силах противостоять старательно сконструированному искусственному культурному контексту. Пассивное же сопротивление в виде достаточно широкой публикации произведений названных авторов-традиционалистов («неоклассиков») ничего не дало. Даже напротив: сам факт этих публикаций рассматривался победителями как признак слабости данных сочинений: «Раз, мол, власти печатают и не критикуют – значит, стихи плохонькие».
Так учили и нас, 16–18-летних, едва пришедших в литературные студии при дворцах культуры и отделениях ССП. И мы долго потом переучивались.
«А за тем столиком – пьяный, видишь? Это Передреев – сильный поэт. Он, как упьётся, ходит и столы всем переворачивает: не признаю! – говорит. Недавно к моему столику подошёл. Посмотрел на меня – ну и я на него посмотрел: признаю! – говорит. Но поэт, правда, сильный – не потому, что столы переворачивает» (Борис Кочерга со слов поэта Юрия Влодова).
Нечто подобное Влодов (весьма далёкий от «тихих лириков») рассказывал и нам, в дни своих набегов на наш поэтический Харьков. Я успел тогда прочесть единственный сборник Передреева – «Колея». Мои прогрессивные старшие собеседники этак особенно, с раздражением, усмехались и требовали, чтобы я указал им на «хотя бы одно целиком отработанное стихотворение этого автора». Первое такое стихотворение мне прочёл Влодов – он был из тех, кого сегодня днём с огнём не сыщешь, потому что помнил чужое как своё:

...
Наедине с печальной елью
Я наблюдал в вечерний час
За бесконечной каруселью
Созвездий, окружавших нас.
Но чем торжественней и строже
Вставало небо надо мной,
Тем беззащитней и дороже
Казался мир земли ночной,
Где ель в беспомощном величье
Одна под звёздами стоит,
Где царство трав
и царство птичье,
К себе прислушиваясь, спит.
/.../

И я его запомнил.
В своих записках Станислав Куняев вспоминает о поэтическом вечере, где Передреева представлял присутствующим Смеляков. «Фамилия Передреев на рукописной афише в фойе была безжалостно переврана /.../ Смеляков не мог не сказать об этом. Он – Анатолий Пе-ре-дре-ев! ... Скоро его будут знать тысячи наших читателей. Это предсказываю вам я, Ярослав Смеляков!»
Да. Теперь и в самом деле – скоро.


Юрий МИЛОСЛАВСКИЙ


http://www.lgz.ru/article/20518/