Нила Высоцкая

В одном из номеров газеты "Киевский телеграф” появилась живая, добротная статья Александра Анисимова "Ирпень – это память о людях и лете” о пребывании поэта Бориса Пастернака летом 1930 года в Ирпене. Только подпись под фотографией, что поэт проживал в коттедже чоколовской дачи, вызывает крайнее сомнение. Разное приходится читать в прессе в последнее время: что Пастернак вскапывал здесь грядки и выращивал овощи, что по аллеям ирпенского Дома творчества писателей в обнимку прохаживались два гения – Довженко и Пастернак. Старейшина украинских поэтов, многолетний собиратель истории ДТ в Ирпене, Олекса Ющенко в декабрьском номере газеты "Литературная Украина” за 2005 год аргументировано опроверг такие измышления: Борис Пастернак никогда не отдыхал в Доме творчества писателей в Ирпене. Но и того, что происходило в нашем городе летом 1930 года достаточно, чтобы доныне будоражить интерес любителей словесности.

В том далеком тридцатом, в конце мая прибыли в Ирпень на отдых четыре московских семейства: директор Московской консерватории, известный пианист Генрих Нейгауз с женой Зинаидой Николаевной и малолетними сыновьями, философ и критик Валентин Асмус с женой Ириной Сергеевной, брат поэта, архитектор Александр Пастернак с многочисленными домочадцами, а также жена поэта Евгения Владимировна с шестилетним сыном Женей.

Самого поэта задержали в Москве литературные дела. Перед отъездом из столицы Борис Пастернак пишет тоскливое письмо двоюродной сестре Ольге Фрейденберг. Тон послания объясним творческой неудовлетворенностью, материальными издержками и трагическими обстоятельствами начала 1930 года: расстрелом знакомого молодого поэта Владимира Силлова и самоубийством Владимира Маяковского. Письмо начинается фразой: "Итак, я почти прощаюсь…”, а заканчивается указанием обратного адреса: Ирпень, ул. Пушкинская, 13. Борис Пастернак прибыл в Ирпень в середине июня. Позже доехал сюда приятель поэта, литератор Николай Вильмонт, в книге которого "О Борисе Пастернаке” находим связные описания местности, быта, природы и перипетий происходящего.

Каждая семья занимала отдельную дачу, а Нейгаузы снимали дополнительно комнату с роялем для репетиций Генриха Густавовича. Здесь, в укромных декорациях киевского предместья разыгрался грандиозный лирический спектакль: музыка, поэзия, художества, дружеские застолья, приезды гостей из Киева, пикники и прогулки. Атмосфера духовного взаимообогащения

И всеобщей влюбленности, поскольку дружили недавно, стимулировала творческую работу. Пастернак успешно дорабатывал, правил написанное ранее нарабатывал черновики. 15 июля дачники поехали в Киев на концерт Генриха Нейгауза, который состоялся на открытой эстраде купеческого сада. Во время концерта разразилась гроза, но пианист продолжал вдохновенно играть; и воодушевленные слушатели раскрыли зонты и дослушали до конца. Промокшие и восторженные ирпенские дачники до утра бродили по ночному Киеву. Спустя неделю Борис Пастернак пригласил друзей к себе на дачу и прочитал им две свежесочиненные баллады. Первая, с рефреном "недвижный Днепр, ночной Подол ", была посвящена Нейгаузу и казалась адекватным словесным воплощением незабываемого концерта. Вторая баллада, пока без посвящения, необычайно музыкальная с исступленным, как заклинание, повтором словосочетания "на даче спят” прозвучала гимном полноте жизни и предвосхищению чего-то назревающего и неотразимого. Собственно, на отдыхе Пастернак полностью написал только эти баллады, но они явились настоящими бриллиантами в короне Ирпеня. Знаменательной вехой стали они и для самого поэта: Пастернаку далась та изящная простота, к которой он раньше безуспешно стремился.

Из Ирпеня Борис Леонидович послал письмо отцу в Германию, в котором сообщает, как плодотворно ему работается и какие успехи делает начинающая художница Евгения Владимировна: нарисовала маслом дуб, растущий перед домом, портреты Ирины Николаевны и ее сестер. Отец поэта, художник Леонид Пастернак, покровительствовал невестке.

Еще одно письмо, лирическое, минорное, полное иносказаний и туманных намеков, поэт отправил Ольге Фрейденберг. К завершению сезона раскрылось то, о чем он туманно намекал в письме сестре: побудительной силой творческого и душевного перелома стала любовь.

Как сформулировал в воспоминаниях об отце старший сын поэта Евгений Пастернак: "Восхищение красотой жены друга, давно пугавшее маму, переросло в открытое увлечение. Теперь ко второй балладе появилось посвящение Зинаиде Николаевне Нейгауз.

Дачники покидали Ирпень в конце сентября. Именно в поезде Киев-Москва Борис Леонидович "налет недомолвок сорвал рукавом”, т.е. решительно объяснился в любви Зинаиде Николаевне.

Заключительный акт спектакля, драматический, болезненный, продолжался уже в других декорациях:

Москва, Германия, Киев, Грузия. По мере разрешения мучительного семейного конфликта Пастернаков и Нейгаузов, в который оказались вовлеченными Асмусы и Вильмонт, бурно эксплуатировалась в записях и высказываниях тема Ирпеня.

В конце 1931 года Борис Леонидович развелся с Евгенией Владимировной, а в 1932 году вступил в брак с Зинаидой Николаевной. Вышедший в том же году поэтический сборник Бориса Пастернака "Второе рождение”, весь – долгое эхо Ирпеня.

На взлете таланта и страсти поэт обогатил русскую классику истинными шедеврами.

Еще один момент статьи Александра Анисимова хотелось бы прояснить с ирпенских позиций. Автор предполагает, что вряд ли кто-то знает усадьбу, где происходили давние события. Так оно бы и случилось, если бы своевременно не спохватился любитель поэзии Николай Рычков. К 60-летию пребывания Бориса Пастернака в нашем городе в 1990 году он произвел добросовестное расследование с опросом жителей, учетом дробления участков и нескольких перенумераций и опубликовал в городской газете "Прапор перемоги” репортаж "А літо було чудове» с заключением: усадьба, носившая в 1930 году номер 13,сегодня имеет адрес: ул. Пушкинская, №47. Ирпенский архив впоследствии подтвердил умозрительный вывод Николая Рычкова.

Неоценимую помощь в сличении примет оказал сам Борис Пастернак, щедро усеяв произведения подробностями и деталями строения и усадьбы. Домик перестроен, но в сохранившихся фрагментах находишь или угадываешь «ступеньки террасы», «балкон полутемный и комнат питомник, упрямую заросль и кровлю, и вход», а у входа могучий дуб, некогда воспетый поэтом и запечатленный художницей. Даже фигурирующему в статье Анисимова полю, поросшему чабрецом, нашлось подтверждение: старожилы помнят, что от церкви в эту сторону тянулся песчаный пустырь.

Приезжайте, охочие посмотреть священные руины, пока их не поглотили окружающие вычурные новостройки, или просто подышать воздухом, которым дышали великие и гениальные, в нашем уникальном городе-музее, где теперь приходит в упадок все, чем должна дорожить держава.