Павел Бойченко



22 июня 1941 года, когда началась война, Любе было 20. Ей студентке 3-го курса Днепропетровского медицинского института, этот день запомнился на всю жизнь. Студентов с самого раннего утра по распоряжению коменданта не выпускали из общежития на улицу. Он ничего внятно объяснить не мог, и ссылался на какой-то приказ сверху. Но молодость есть молодость. И Люба вместе с подругами кое-как спустились из окон по простыням и пошли в город. А там всё бурлит. Война…
На следующий день курс собрали в актовом зале и сказали, что теперь учеба будет происходить по ускоренной программе, а по окончании их направят военврачами на фронт. Но он стремительно приближался. Днепропетровск стал прифронтовым городом, и их институт долгими фронтовыми дорогами эвакуировали в Орджоникидзе (теперь Владикавказ). Там начались тяжелые беспросветные, похожие один на другой будни: днем учеба, ночью работа в эвакогоспитале. Через ее руки прошли сотни раненых бойцов. Здесь она приобрела опыт, который в последствии ей пригодился на всю жизнь. Это не только лечение и выхаживание раненых, но и диагностика и лечение инфекций, которые являются неизменными спутниками войны – брюшной и сыпной тиф, дизентерия, холера, туберкулез, и, как впоследствии оказалось, это неизменные и безмолвные спутники упадка и распада страны. И хотя ее судьба складывалась, вроде бы, успешно – она уважаемый в госпитале молодой специалист, почти врач, но на сердце было не спокойно. Где-то на оккупированной территории остались мать и две младшие сестрички, нет никаких сведений об отце. По ночам, когда все спали, и у Любы случался перерыв в работе, она думала о родных и украдкой плакала, потому что молиться не умела, была хорошей комсомолкой и в Бога в то время не верила. Однажды Люба была дежурной по госпиталю и вместе с другими врачами на железнодорожной станции принимала большую партию раненых – тогда шли тяжелые бои за Кавказ.
- Помню, - вспоминала Люба, - я не спала вторые сутки и очень устала. И вдруг какая-то сила заставила поднять взгляд и посмотреть в сторону. Вижу вдалеке солдата, очень похожего на папу. Думала, что схожу с ума или сказывается усталость. Но я, бросилась к нему навстречу. Понимала, что здесь его быть не может, но закричала что есть силы: «Папа!». Самое страшное, чего я боялась услышать в ответ – это холодное недоумение. Но солдат обернулся, и из груди у него со стоном вырвалось «Люба! Доченька». Так Люба встретилась с отцом. Он рассказал свою историю. Оказалось, что у него, как у директора школы, была бронь – он эвакуировал детей из Запорожья. Но сейчас бронь снята, и его отправляют на фронт. О судьбе мамы и сестричек Любы ничего не знает, состав в котором они эвакуировались на Восток, был отрезан наступающими фашистами…
Прозвучала команда «По вагонам!», и Люба долго, как завороженная, смотрела вслед эшелону, увозившему ее отца на фронт. Все было как в тумане. Она стояла и не могла сдвинуться с места. Пока не услышала голос старшего: «Пойдем, работать надо!» И снова потянулись тяжелые будни эвакогоспиталя. Но теперь появилась надежда: есть родной и, самое главное, живой человек – папа. Ее первое письмо на фронт стало роковым. Сейчас мало кто знает, что письма, особенно на фронт, внимательно перечитывались в спецотделах. За одну только фразу в письме: «Папочка! Я знаю твой боевой характер. Ты уж там не высовывайся. Мы хотим видеть тебя живым» её вызвали в отдел, которого боялись даже герои-фронтовики. Тот, кто допрашивал Любу, не мог понять: почему она отца учит быть трусом? Наказание, как само то время было жестоким – тюрьма!
Сейчас я понимаю, почему было выбрано такое жестокое наказание для Любы. Она, как говорят, за словом в карман не лезла, была остра на язык, и к тому же всегда, что думала, то и говорила, ни перед кем не унижалась. И вот она из комсомолки – отличницы, без пяти минут военврача, становиться Зеком. Поначалу она работала наравне со всеми заключенными, а потом Любе сделали послабление в режиме – тут спасает ее врачебный талант, и она фактически становится лечащим врачом руководства колонии.
Казалось, весь мир перевернулся, и у Любы нет будущего. Но наступает 1943 год, Красная Армия освобождает Запорожье, где оккупацию пережили мать и ее сестрички. Первый вопрос мамы – где Люба? И она узнает страшную правду. Мама понимает, что случилось что-то страшное и непоправимое. Нет, она будет не она, если не попытается спасти дочь из тюрьмы. Долгая поездка в Москву. После скитаний по городу попадает на прием к Михаилу Ивановичу Калинину – «всесоюзному старосте», тогда, фактически, второму лицу в государстве. Разбирательство, как и суд, были не долгими. Не виновна. Полностью реабилитирована и восстановлена в правах… И это произошло не во время массовых реабилитаций, которые были в 80-90-е годы, а тогда, в разгар войны. Шел только 1944-й… И снова Люба комсомолка, отличница, молодой специалист, подающий большие надежды. Так, незаметно для всех и, прежде всего, для себя, Люба превратилась в уважаемого врача – Любовь Георгиевну.
В ее жизни было всё: и триумф блестящего врача–клинициста, ученого, и зависть коллег, предательство любимого человека. Она так и не смогла защитить докторскую диссертацию, хотя и сейчас, она куда более актуальна многих нынешних научных работ. Любовь Георгиевна осталась вечным доцентом в Ворошиловградском медицинском институте, из которого в 1990 году она ушла на пенсию. До последних дней была самым внимательным читателем научной медицинской библиотеки. Читала медицинскую литературу запоем. Много конспектировала. Когда я приходил ее проведывать, она никогда не жаловалась на жизнь. Но живо интересовалась, что делается нового в медицине, какие новые исследования мы внедрили. И всегда сокрушалась, что нынешние врачи мало читают, лечат по старым схемам. Последний раз я ее видел 28 февраля 2007 года: на глазах у Любови Георгиевны были слезы, и вела она себя очень растеряно. Я понял сразу, что случилось что-то серьезное. Мне показалось, что ей хочется что-то рассказать, но она не решалась сделать это. И мы вели разговор на какие-то общие темы. Потом она не выдержала и сказала:
- Павел, меня вчера ограбили…
- ?!
Она рассказала, что за сталинские лагеря не так давно получила большую сумму денег. А вчера днем ее пришли проведать какие-то женщины, которые представились как социальные работники и попросили удостоверение участника войны. Больше Любовь Георгиевна ничего не помнила. Когда она очнулась, то увидела, что лежит на диване, у нее сильно болели голова и поясница. Удостоверение ветерана лежало рядом, но все «сталинские деньги» пропали. Была милиция. Началось следствие. Но, как выяснилось, вещество, которым воспользовались преступники, оказало катастрофическое действие на ее организм. У нее начали отмирать почки, потом начались перебои в сердце, и буквально через неделю Любовь Георгиевна тихо умерла в больнице.
На поминках соседи и знакомые говорили, что в Луганске действует банда, которая уничтожает одиноких стариков и захватывает их имущество. Да нет, говорили другие, такие банды есть не только в Луганске, но и в Крыму, Запорожье, Киеве и действуют по всей Украине.
И при этом, преступников, как правило, не находят. Возможно, они связаны с ЖЭКами, нотариусами, агентствами, спекулирующие недвижимостью и даже с милицией. Мы долго-долго сидели и думали о судьбе Любови Георгиевны. Кто-то сказал: «И зачем она написала о сталинской тюрьме? Не получила бы деньги – до сих пор была бы жива». Я ничего не мог на это возразить. А ведь это правда, горькая правда!
Страшная судьба этого поколения: Сталинский режим и войну они пережили, но наше вечно молодое украинское государство породило и создало условия для преступников, которые добивают этих людей. Жизнь Любовь Георгиевны была очень сложной и противоречивой, но главный урок для всех нас – никогда ни перед кем не унижаться и оставаться самим собой. Незадолго до её смерти я спросил: «Верите ли Вы в Бога?» Она ответила: «Нет». Потом спохватилась и сказала: «Я верю в высшую справедливую силу…»
Да будет это так…

Павел Бойченко,
доктор медицинских наук.