ВОЗВРАЩЕНИЕ К ИСТОКАМ. ИЛИ К СЕБЕ?


Лето – пора отпусков – заканчивается. Мы снова дома – и оцениваем поездку, знакомства с новыми людьми, встречи с давними друзьями и дорогими нам местами. Иногда мы понимаем, что, обнимая землю детства, мы возвращались... к себе.

... Пятидесятилетний мужчина смотрел на звезды – и вытирал катящиеся по щекам слезы. Щемило сердце. Стыдно. Как было стыдно за себя, тогда десятилетнего, так с годами и не понявшего, что человек, которого он считал пропащим алкоголиком, был настоящим героем. Он только что узнал об этом от дочки того человека, давно его похоронившей, но продолжавшей собирать документы о боевой юности отца. А тогда, 40 лет назад, изрядно выпивший и кричащий на всю деревню мужчина: «Я – военный летчик!!!», - вызывал страх и осуждение, и желание спрятаться от него... Желание вполне понятное, естественная реакция на пьяное поведение у чистого тогда подростка... Но было, наверное, что-то и еще в десятилетней душе, раз было так стыдно сейчас. Что, не зная, осудил человека, вынес ему приговор алкоголика на много лет, считая себя чистеньким, а его пропащим? Что не понял, почему человек взялся за граненый стакан после войны и не мог опустить его до конца жизни? А может, сердце болело за миллионы таких же, брошенных страной под танки, чудом выживших, и снова брошенных на произвол судьбы любимым государством? А ведь так поступили и с его дедами, практически в нищете доживавшими свой век, горбатясь за трудодни в колхозах и совхозах на благо и во имя процветания великой страны строящегося развитого социализма.

Да, конечно, что он мог понимать в свои неполные десять лет, но ведь позднее мог об этом подумать! Уже сотни раз мог вспомнить и постараться понять своих дедов и бабушек, своих дальних родственников – жителей деревни с красивым названием Новый Бор на живописном берегу речки Торопы в Тверской области. Да, они все практически были родственниками, еще с 39-года, когда с окрестных хуторов были свезены сюда – и возникла новое поселение. Его родственником был и этот человек, высокий, плечистый, красивый мужчина, идущий с рассветом к берегам реки с косой на правом плече. Он радостно улыбался восходящему летнему солнцу, что-то напевая, и его негромкой ритмичной песне вторили кузнечики в прибрежной зелени родниково-чистой Торопы. Именно таким этот подросток иногда его видел, когда приходила очередь их двора (то есть Мишки и Наташки Годенковых) пасти деревенских коров, и они с дедом Мишей вставали с рассветом или еще раньше для выполнения своего деревенского долга.

Но вечером (и хорошо, что таких вечеров в его памяти сохранилось не так уж много, а может, и было их не так уж много)... вечером Павла Никандровича было не узнать. Опущенные плечи, болтающиеся руки, которые помогали ему удерживать равновесие и вертикальное положение, налитые кровью глаза – и пьяные отрывки военных песен вперемешку с криками: «Я... военный... летчик!!!». И такие вот «концерты» почти возле каждого двора деревни.

Особенно долго он почему-то задерживался на лужайке у дома Мишки Годенкова, предлагал подростку конфеты, пытаясь попасть дрожащей рукой в замусоленный карман, а тот прятался за толстый ствол растущей перед домом черемухи. Почему возле них, почему его? Может, надеялся, что именно здесь (и именно этот пацан, хотя бы через года) его услышат, поймут, вспомнят (раз не помнило тогда государство), что он – действительно бывший военный летчик, с 1942-го по 1945 –ый не раз смотревший в лицо смерти, имевший правительственные награды за взятие Варшавы, Праги, Берлина, благодарственные письма маршала Конева, удостоившийся чести весной 1945 г. в составе показательной группы советских солдат-победителей сопровождать визит министра иностранных дел Молотова в США, в Сан-Франциско... Что даже в плену ему недолго случилось побывать, после того, как их самолет был сбит где-то на территории Европы, но каким – то чудом на следующий день ему с другими членами экипажа удалось бежать... Три раза за войну был ранен Павел Никандрович Годенков, не позволяли раны служить дальше, вот и демобилизовался он в 1945 году. Вернулся в деревню, где ждала помощи его мама Прасковья Ивановна с 4 своими детьми и тремя – репрессированного брата.

Вернулся тогда, как приехал в Новый Бор этим летом и я, тот самый подросток, ставший взрослым мужчиной, в котором встреча и разговор с родственницей Валей Годенковой (Малыш) разбудили эти детские воспоминания.

... Прасковья Ивановна... Тетя Паша – так мы звали ее в годы нашего детства. Небольшого росточка, добрая, улыбчивая, тихая – но было в ней что-то такое, что заставляло рядом с ней как-то подтягиваться внутренне, что ли, следить за своей речью и поведением... Она дружила с моей бабушкой Наташей. По большим престольным праздникам (это сейчас я знаю эти слова, а тогда, в 60-е, об этом и говорить было нельзя) они вдвоем рано утром уезжали за 20 км в райцентр, откуда бабушка обязательно привозила мне леденцов и вкусную пресную проскурку (тогда я не мог никак запомнить это название, и как только не ломал язык, чтобы попросить еще). Еще привозила она лампадное масло, которое тайком наливала в лампадку перед иконами на кухне, отдернув шторки, делающие их почти не видными. Потом, блестя какими-то особенно светлыми глазами, быстро крестилась, и снова задергивала занавесочки.

И такие же необыкновенно светлые глаза после возвращения из Торопца, нашего райцентра, были и у тети Паши...

... А ведь именно она положила своему сыну Павлу в нагрудный карман в 1942 году листочек с подорожной молитвой, именно она день и ночь все военные годы молилась за своего сына, чтобы он вернулся с войны живой и здоровый, под это мирное звездное небо, на которое смотрю я сейчас. Под наше радостное солнце, на родную, ласковую землю с непередаваемой красоты рассветами и мягкими волшебными закатами, к нашей любимой труженице и кудеснице - вечно спешащей куда-то реке Торопе...

Может, именно этим – молитвами тети Паши - можно объяснить те чудеса, которые происходили с Павлом Годенковым в течение 4-х страшных военных лет, когда сохранить жизнь, с честью воевать и вернуться домой действительно считалось чудом?

Чудеса начались сразу после того, как Павел уехал из деревни, когда его отправили учиться в ФЗУ (фабрично-заводское училище). Не доехал до станции назначения состав, попав под бомбежку, а Павел остался жив. Он вернулся в деревню, которую только что заняли немцы – и сразу же попал к ним руки. «Солдатская» прическа коротко постриженного Павла показалась фашистам признаком советского солдата, да и что они могли еще думать, ведь линия фронта была совсем рядом! Павла собирались живым закопать в яму, он сам рыл себе могилу в земле, бывшей ему такой родной... Какие молитвы читала тогда мать, чтобы его отпустили, какие слова говорила немцам, наверное, вспомнившим, что у них тоже есть матери – об этом тетя Паша никогда не рассказывала. Как не делилась и тем, как молилась – когда фашисты, занявшие их дом под постой, пригрозили убить ее месячную дочь Нину (мою теперешнюю крестную), если она издаст хоть один звук, хоть один плач. Как моя крестная смогла всю ночь молчать, знает только Бог...

42-й год, Павел Никандрович – новобранец, только что призванный в армию, еще не успевший получить оружие, также, как и еще сотня новобранцев, сразу же брошен в бой. Пушечное мясо – говорим мы теперь... Мясорубка войны смолола в том бою всех, кроме Павла, который вернулся домой, к маме. Да и куда ему еще было идти-то? Дезертир – другого клейма на нем бы никто не поставил, а что его вины нет ни на капельку – разве докажешь?

Тетя Паша, какие молитвы ты читала в этот раз, когда в соседней деревне вдруг разместилась летная часть под командованием Василия Сталина, и ты пошла к нему – просить, чтобы сына приписали к этой части? Где ты взяла сил и мужества предстать, да еще с просьбой, перед сыном самого «вождя народов»? Сердце ли материнское, любовь ли безграничная, сам Господь дал тебе их? Как бы то ни было, с того твоего похода в деревню Белицы рядовой Павел Никандров – воздушный стрелок Калининского, а затем Украинского фронтов.

И совсем уже невероятный случай, когда любящее материнское сердце провело тетю Пашу через две линии фронта (нашу и немцев). Из одного из писем сына в первые дни его службы, она поняла, что его часть в данный момент стоит совсем рядом, за семьдесят километров, а снабжение в ней сейчас никакое (ну, попросту, голодают бойцы). 70 километров – да разве это так много? Да и сын голодный ведь! И собирает Прасковья Ивановна узелок продуктов – и вперед! Что она говорила немцам, как наши бойцы даже перевезли ее через реку, чтобы попала она к сыну (часть находилась в районе Ильино) – опять она уже не расскажет. Да и не очень разговорчива была она, скромная очень. Но что ее сын, проводив ее и сразу же попав в жестокий бой, проявил чудеса героизма – в этом, наверное, есть и ее заслуга: после героизма матери как не стать героем сыну?! За тот бой Павел Годенков был награжден своим первым орденом Красной Звезды, а тетя Паша без приключений, а точнее, без особых осложнений, вернулась домой. Вернулась, чтобы еще 4 года ждать возвращения сына с войны. Молиться, чтобы пришел живой. Воспитывать и кормить 7 детей. И делать в совхозе тяжелую мужскую работу.

... Чудеса... Чудеса – говорим мы. Только творим мы эти чудеса своими руками. Иногда мы привыкаем жить среди них, считая, что это – нормальное состояние, а когда они прекращаются – впадаем в тоску. Иногда нам приходится за них расплачиваться, и мы понимаем, как высока цена тому, что мы должны были совершить – и свершили, и мы не жалеем о сделанном. А иногда мы вдруг оказываемся белой вороной, когда в нас или бросают камни, или делают вид, что мы – такие же серые, как они. Помните горьковскую притчу про Сокола и Ужа? Читали Ричарда Баха «Чайка по имени Ливингстон»? Хоть раз парили в самолете над застывшей землей, выше туч, выше облаков? А если вся ваша жизнь – полет, а вам приходится только ходить по земле, не имея возможности взлететь? А если не пускают в полет еще и вашу душу, которая от рождения крылата и не может не летать? Что ты хотел сказать мне, дядя Павел, военный летчик, воздушный стрелок Калининского и Украинского фронтов, тогда, 40 лет назад, о чем предупредить? Что нельзя держать в клетке свою бессмертную птицу – душу, что надо учить ее летать все выше и выше, не смотря ни на что?

Я тебя, услышал, Павел Никандрович, дорогой мой родич. Спасибо тебе и прости нас!



Игорь Годенков