Наталья Хаткина (1956-2009)

ТЕХНИЧЕСКАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА

1
У меня в груди дозатор.
Если вдруг так станет грустно,
если вдруг так станет тошно,
что без клизмы не заснуть, –
тут же щелкнет регулятор
и сработает пси-клапан:
станет тошно – но немножко,
станет грустно – но чуть-чуть.

У меня в груди дозатор.
Если я влюблюсь по уши
(безусловно безнадежно),
точно в зайчика медведь, –
тут же щелкнет регулятор,
выйдет пар, воспрянут уши,
и, влюбленная немножко,
я смогу себя терпеть.

У меня в груди дозатор.
Вещь, конечно, дорогая –
не любому по карману
и не каждой по плечу.
Как работает – неясно,
но работает прекрасно.
Щелк! Я слишком разболталась?
Все, мой клапан, я молчу.

2
У меня в груди фиксатор:
если кто-то занял денег,
ну, допустим, до апреля,
а отдал лишь к февралю, –
зафиксирует фиксатор.
Я скажу: "Какая мелочь!"
Но давать уже не стану
и на водку по рублю.

У меня в груди катетер,
доннерветтер и Штритматтер,
а еще рефрижератор,
синтезатор, эхолот.
И ничто меня на свете
по асфальту не размажет,
и никто меня на свете
даже палкой не убьет!

3
Я забыла про стоп-кран!
И тотчас же села в лужу,
поругалась с бывшим мужем,
оказалось, я всех хуже:
я забыла про стоп-кран!

Это мудрое устройство
отключает от геройства
и дает команду "Стройся!"
миру внутренних планет.
Этот кран ужасно важен,
к месту видному прилажен,
и не зря же, и не зря же
он покрашен в красный свет!

Сорок два веселых года
я служила без починки
и почти без рекламаций –
словно снегоход "Буран".
А теперь хожу, теряя
шестеренки и пружинки.
Вы простите меня, люди,
я забыла про стоп-кран!

ПРИЮТ

Олегу Губарю – с любовью (к сэконд хэнду)

На кой хер
я читаю газету "Курьер"?
Объявления "Продаю"
терзают душу мою.
Продается зеркальный шкаф. Очень хороший.
Недорого.
Боже, Боже!
Такой хороший – и никому не нужен?
Может,
ночью постанывает немножко,
кашляет,
может, простужен?

Когда мы рояль наконец загнали
(нашлась идиотка – купила!),
оказалось: бабушка в том рояле
спрятала три куска банного мыла.
На случай войны.
Они тогда будут нужны.
Не коммунистом –
чистым
надобно умирать.

Кровать.
Пружинная. Не скрипит.
Создает уют.
В ней еще кто-то спит,
а ее уже продают.
Приемник на кухню. Три программы.
Две табуретки и стол.
Очень хорошие табуретки.
Зеркало в деревянной раме.
В нем отражались чужие предки.

Одеяло (очень хорошее),
очень хорошая подушка.
Сервант. Телефон. Тренажер.
Плачется в уши
хор ненужных,
никчемушных,
отвергнутых хор:
Очень, очень хорошие,
брошены, брошены, брошены.
Бра. Кофемолка. Торшер.
Не читайте газету "Курьер"!

А я вот куплю участок дачный,
раскину над ним шатер.
Пускай поет под пленкой прозрачной
недужный простуженный хор:
Хороший, очень хороший.
Утеха для всей семьи.
Дешево. Торг возможен.
Звоните после семи.

В приюте ненужных вещей
доживаю – бездомный Кащей.
Мир мой,
маленький, съеженный, жалкий, –
тряпочкой оботру.
Если отправят тебя на свалку,
не бойся – я подберу.


* * *

В темное небо смотрю –
как-то мне все непонятно.
"Господи, – говорю. –
Тошно без связи обратной!"

В темное небо смотрю.
Жажду простого ответа.
"Господи", – говорю.
Ира звонит или Света.

В темное небо смотрю.
Голоса нету из мрака.
"Господи!" – говорю.
Тихо подходит собака.

 ПРО ЛЮБОВЬ

Я – влюбленная селедка,
заверни меня в газетку,
отнеси меня домой,
толстой шубою укрой.

Если кто-то бабу любит
(я наслышана о том),
он сперва ей дарит шубу
(и не знаю, что потом),

шубу свеклы натуральной
с майонезом и яйцом,
с тонким луковым венчальным
обручательным кольцом.

Пусть судьба свершит над нами
свой таинственный обряд.
Я селедка икряная,
я рожу детей в салат.

ОПАСАЯСЬ ПОВТОРА…

Опасаясь повтора, не лучше ли нам промолчать?
Снова в грязную лужу заплыл твой бумажный кораблик.
Не сумела набраться ума – на кого же серчать,
если ты в сотый раз наступаешь, мужичка, на грабли?

Вижу надпись на камне: "Подохнешь, куда б ни пошел".
Я ль соседей залью иль соседи меня заливают…
– Сделай этак – и будет тебе хорошо.
– Эва, барин! У нас хорошо не бывает.

Можно сделать ремонт, даже шифером крышу покрыть –
все равно не уйти от чьего-то недоброго взора.
Столик мой угловой. Я бармена прошу повторить,
опасаясь повтора.
* * *

Что там слева, что за ежик растопырил сто иголок?
Спи, уж осень на исходе, слышишь, ежик, спать пора.
Этот ежик депрессивный, словно старый алкоголик –
то уснет до полуночи, то проснется в пять утра.

Это нервное расстройство лечит европейский сервис,
или свежий воздух сельский, или Царскосельский сад.
Выйдем, ежик, на прогулку, подыши, дружок, рассейся.
Что там слева? Это сердце. Справа печень, говорят.
* * *

Печатать надо быстро, но не так,
как я – теряя буквы в спешке.
У слова жизнь потерян мягкий знак,
А жизн тверда, как старые орешки.

А пальцы пляшут. Строчка снова рвется,
все буквы вразнобой и кувырком,
и мне теперь всю жизн, всю жизн придется
ходить по острым камням босиком.



К…

Снова, мама, ты в печали,
снова, мама, я в бреду.
Что ли, мама, выпьем чаю
или водки на меду.

Выпьем, бедная подружка,
выпьем, почему бы нет?
Вот подарочная кружка –
из Америки привет.

Мы смешаем все привычки,
мы разделим боль и страх
и, как старые сестрички,
отразимся в зеркалах.


* * *

Если деньги бы мне – не один голый понт,
я в душе бы устроила евроремонт.
Всюду кафель, а в центре – где сердце как раз –
я поставила бы голубой унитаз
и спускала бы воду раз сорок на дню,
и твердила: "Теперь никого не виню".

А пока что в душе у меня кавардак,
и в подпол закатился последний пятак,
и себя волочу, словно груду тряпья,
и завидую всем, кто не я.


* * *

Взрослые многое держат в секрете.
Например, откуда берутся дети.
И о месте, откуда они берутся,
дети сами как-нибудь дознаются.

Нужно лучше прятать секреты эти.
Меньше бед пришлось бы тогда терпеть.
Вот я знаю, откуда берутся дети,
но не знаю, куда их деть.


БУМАЖНАЯ

С полки старый достанем том
и поставим – точно шалаш.
Вот такой у нас будет дом –
ты ведь мне другого не дашь?

Невезенья не побороть,
приучи себя, приготовь –
ведь бумажная твоя плоть
и чернильная твоя кровь.

Что страницы дома сулят?
Мелкий шрифт и большой сумбур.
Пригляжу такого, как я,
сквозь бойницы его гравюр.

Свищет перепел "пить-полоть" –
хороша, мол, у вас любовь, –
ведь бумажная твоя плоть
и чернильная твоя кровь.

Но зато скажу – не совру:
этой жизни я не боюсь.
И от голода не помру,
и от холода не загнусь.

Знать, поставил меня Господь
отвечать пред ним вновь и вновь
за бумажную мою плоть,
за чернильную мою кровь.