«Я скучный, немножко лишний,
педант в роговых очках…»Дмитрий Кедрин… Ещё один один огромной силы талант в плеяде талантливых молодых поэтов послереволюционной России. Всем им досталось нелёгкое, сумасшедшее, противоречивое время, время радостное и трагическое, время духовного взлёта и время невиданной подлости.

 Павел Коган, Борис Корнилов, Семён Гудзенко, да и многие другие, о ком мы ещё не успели рассказать, — в этом ряду блестящих наших поэтов, которые прожили такие короткие и такие яркие жизни, по праву находится имя Дмитрия Кедрина.

Должник

Подгулявший шутник, белозубый, как турок,
Захмелел, прислонился к столбу и поник.
Я окурок мой кинул. Он поднял окурок,
Раскурил и сказал, благодарный должник:

«Приходи в крематорий, спроси Иванова,
Ты добряк, я сожгу тебя даром, браток».
Я запомнил слова обещанья хмельного
И бегущий вдоль потного лба завиток.

Почтальоны приходят, но писем с Урала
Мне в Таганку не носят в суме на боку.
Если ты умерла или ждать перестала,
Разлюбила меня, — я пойду к должнику.

Я приду в крематорий, спущусь в кочегарку,
Где он дырья чинит на коленях штанов,
Подведу его к топке, пылающей жарко,
И шепну ему грустно: «Сожги, Иванов!»

1934 год
Биография Дмитрия Кедрина укладывается всего в несколько строчек. Ровесник Бориса Корнилова, он родился 4 февраля 1907 года в Донбассе. С шести лет жил в Екатеринославе. Там же он начал писать свои первые стихи, такие ещё неуверенные. Там же, в местной газете «Грядущая смена», его стихи и были впервые опубликованы.

Поскольку в родословной Дмитрия Кедрина обнаруживались дворянские корни, то в комсомол его не принимали. В 1929 году Кедрин был арестован по подозрению в «недоносительстве». В недоносительстве… Типичное для того времени обвинение оборачивается для Дмитрия Кедрина 15-ю месяцами заключения. В 1931 году, после освобождения, он переехал в Подмосковье, работал в газете Мытищинского вагоностроительного завода, в качестве литконсультанта сотрудничал с московским издательством «Молодая гвардия». Работал на износ, жил с семьёй в одной крохотной клетушке заводского общежития. Печатался где попало и от случая к случаю.

В 1932 году им было написано стихотворение «Кукла», сделавшее поэта известным. Говорят, что Горький до слёз растрогался при чтении этого стихотворения (а как ему было не растрогаться от таких вот слов: «Для того ли, скажи, // чтобы в ужасе, // с чёрствою коркой // ты бежала в чулан // под хмельную отцовскую дичь, — // надрывался Дзержинский, // выкашливал лёгкие Горький…» — и далее про титанический труд Владимира Ильича?). Больше того: это стихотворение получило одобрение и со стороны самого главного читателя и критика тех лет: «Прочёл «Куклу» с удовольствием. И. Сталин». Собственно говоря, именно этот отзыв на вёрстке и спас само стихотворение, которое бдительные редакторы журнала «Красная новь» уже было выбросили из номера.

Кто знает, какие бы пути-дороги открылись перед молодым поэтом, измени он самому себе. Но Дмитрий Кедрин пошёл в литературе и в жизни своим путём, и он прошёл этот путь до конца.

Поединок

К нам в гости приходит мальчик
Со сросшимися бровями,
Пунцовый густой румянец
На смуглых его щеках.
Когда вы садитесь рядом,
Я чувствую, что меж вами
Я скучный, немножко лишний,
Педант в роговых очках.

Глаза твои лгать не могут.
Как много огня теперь в них!
А как они были тусклы…
Откуда же он воскрес?
Ах, этот румяный мальчик!
Итак, это мой соперник,
Итак, это мой Мартынов,
Итак, это мой Дантес!

Ну что ж! Нас рассудит пара
Стволов роковых Лепажа
На дальней глухой полянке,
Под Мамонтовкой, в лесу.
Два вежливых секунданта,
Под горкой — два экипажа,
Да седенький доктор в чёрном,
С очками на злом носу.

Послушай-ка, дорогая!
Над нами шумит эпоха,
И разве не наше сердце —
Арена её борьбы?
Виновен ли этот мальчик
В проклятых палочках Коха,
Что ставило нездоровье
В колёса моей судьбы?


Наверно, он физкультурник,
Из тех, чья лихая стайка
Забила на стадионе
Испании два гола.
Как мягко и как свободно
Его голубая майка
Тугие гибкие плечи
Стянула и облегла!

А знаешь, мы не подымем
Стволов роковых Лепажа
На дальней глухой полянке,
Под Мамонтовкой, в лесу.
Я лучше приду к вам в гости
И, если позволишь, даже
Игрушку из Мосторгсина
Дешёвую принесу.

Твой сын, твой малыш безбровый
Покоится в колыбели.
Он важно пускает слюни,
Вполне довольный собой.
Тебя ли мне ненавидеть
И ревновать к тебе ли,
Когда я так опечален
Твоей морщинкой любой?

Ему покажу я рожки,
Спрошу: «Как дела, Егорыч?»
И, мирно напившись чаю,
Пешком побреду домой.
И лишь закурю дорогой,
Почуяв на сердце горечь,
Что наша любовь не вышла,
Что этот малыш — не мой.

1933 год


Высочайшее одобрение не слишком помогло Кедрину: при жизни была издана всего лишь одна маленькая, в 17 стихотворений, его книжечка с названием «Свидетели» (1940 год). Он был внутренне независим, оставаясь при всём при этом идеалистом и романтиком. Он пытался самому себе представить большевистскую революцию, как совершенно естественный и даже желательный для России путь развития. Пытался совместить в себе самом несовместимое.

Многим его современникам подобный самообман вполне удавался. Дмитрию же Кедрину обмануть себя не удалось. Чем дальше, тем больше ощущал поэт своё одиночество: «Я одинок. Вся моя жизнь — в минувшем. Писать не для кого и незачем. Жизнь тяготит все больше… Сколько еще? Гёте сказал правду: «Человек живёт, пока хочет этого».

Чем дальше, тем больше и власть своим пролетарским чутьём ощущала в Кедрине чужака. На литературных чиновников, кому самообман удался вполне, всякая личностная независимость, пусть даже и внутренняя, действовала, словно красная тряпка на быка. Ставский, секретарь Союза писателей (а Кедрин официально стал «писателем» в 1939 году), был одним из таких людей: «Ты! Дворянское отродье! Или выучишь первые пять глав «Краткого курса» истории партии и сдашь зачёт лично мне, или я загоню тебя туда, куда Макар телят не гонял!».

Пересказывая жене этот разговор, Дмитрий Кедрин не мог сдержать слёз обиды и унижения… «Талантливый неудачник» — отозвалась о нём Вера Инбер. «Если есть талант, это уже удача» — так считал он сам.

 * * *

Прощай, прощай, моя юность,
Звезда моя, жизнь, улыбка!
Стала рукой мужчины
Мальчишеская рука.
Ты прозвенела, юность,
Как дорогая скрипка
Под лёгким прикосновеньем
Уверенного смычка.
Ты промелькнула, юность,
Как золотая рыбка,
Что канула в сине море
Из сети у старика!

1938 год
Словно стараясь уйти от мрачных и противоречивых реалий, в которых он жил, и понять, что же происходит, Дмитрий Кедрин в конце 30-х годов обращается к истории России. Именно тогда им были написаны такие значительные произведения, как «Зодчие» («под влиянием которого Андрей Тарковский создал фильм «Андрей Рублев» — отмечает Евгений Евтушенко), «Конь» и «Песня про Алёну-Старицу».

 Особое место в творчестве Кедрина занимает то, что можно было бы назвать «русскостью». Неподдельный, не показной, а совершенно искренний и глубинный патритизм, любовь к России, к её истории, культуре и её природе, пронизывает такие его стихотворения конца 30-х и 40-х годов, как «Красота», «Родина», «Колокол», «Всё мне мерещится поле с гречихою…», «Зимнее». Он подготовит даже целую книжку с названием «Русские стихи» — без каких-либо шансов на её опубликование…

Ну и, конечно, чувство времени — характерное для Дмитрия Кедрина, постоянно крепнувшее в нём ощущение неразрывной связи прошлого и настоящего, так заметное в очень многих его стихах, помогавшее ему оставаться самим собой.

Пластинка

Л.К.

Когда я уйду,
Я оставлю мой голос
На чёрном кружке.
Заведи патефон,
И вот
Под иголочкой,
Тонкой, как волос,
От гибкой пластинки
Отделится он.

Немножко глухой
И немножко картавый,
Мой голос
Тебе прочитает стихи,
Окликнет по имени,
Спросит:
«Устала?»
Наскажет
Немало смешной чепухи.


И сколько бы ни было
Злого,
Дурного,
Печалей,
Обид, —
Ты забудешь о них.
Тебе померещится,
Будто бы снова
Мы ходим в кино,
Разбиваем цветник.
Лицо твоё
Тронет волненья румянец,
Забывшись,
Ты тихо шепнёшь:
«Покажись!..»

Пластинка хрипнёт
И окончит свой танец,
Короткий,
Такой же недолгий,
Как жизнь.

1939 год


Все знавшие Дмитрия Кедрина в один голос отмечают его застенчивость, интеллигентность и какое-то врождённое изящество. Мягкость поступков и твёрдость характера одновременно. Типичный «очкарик», плохо приспособленный к успешному существованию в эпоху лихолетья. Плохо приспособленный к тому, чтобы просто выжить.

С самого начала войны Кедрин тщетно обивает все пороги, стремясь оказаться на фронте, чтобы с оружием в руках защищать Россию. Никто ни на какой там фронт его не берёт — по состоянию здоровья он вычеркнут изо всех возможных списков. Попытка уехать в эвакуацию сорвалась по очень простой причине: локтей, чтобы пробиться сквозь вокзальную давку, у него тоже нет. Из стихотворения, датированного 11 октября 1941 года:

… Куда они? В Самару — ждать победу?
Иль умирать?.. Какой ни дай ответ, —
Мне всё равно: я никуда не еду.
Чего искать? Второй России нет!
Он остаётся в Москве, пишет совершенно удивительные стихи — большей частью для себя самого — и снова и снова обивает все пороги. Наконец, в 1943 году он своего добился: его посылают на фронт, в 6-ю воздушную армию, военным корреспондентом газеты «Сокол Родины». Там он и защищает Родину последние два года войны. Защищает тем оружием, которым владеет в совершенстве — поэтическим пером. Но стихи он там пишет не только о войне и не только для газеты «Сокол Родины». Дмитрий Кедрин, «очкарик» и «талантливый неудачник», остаётся верен себе. Он по-прежнему идёт своей дорогой, дорогой совести. Он думает и записывает (1944 год):

Не в культе дело, дело в роке.
Пусть времена теперь не те —
Есть соучастники в пороке,
Как были братья во Христе.
 Спустя десятилетие, как вспоминает Лев Аннинский, это четверостишие переписывалось и ходило в Москве по рукам. Имя Дмитрия Кедрина возвращалось к нам из посмертного небытия постепенно и трудно. Возвращалось, чтобы занять в русской поэзии по праву принадлежащее ему место. Да только ли в поэзии? Мы уже знаем отзыв Веры Инбер. А вот слова Михаила Светлова: «Если бы меня спросили: с кем бы ты остался в осаждённой крепости, я бы, не задумываясь, ответил: с Митькой Кедриным!»…

* * *

Когда-то в сердце молодом
Мечта о счастье пела звонко.
Теперь душа моя — как дом,
Откуда вынесли ребенка.

А я земле мечту отдать
Все не решаюсь, все бунтую…
Так обезумевшая мать
Качает колыбель пустую.

15 июня 1941 года
Доподлинно неизвестно, что же произошло в жизни Дмитрия Кедрина первым послевоенным летом и ранней осенью. Дочь поэта Светлана Кедрина вспоминает:

… Незадолго до смерти к нему явился близкий друг по Днепропетровску, ставший в эти годы большим человеком в Союзе писателей и немало помогавший нашей семье, и предложил папе доносить на своих товарищей: «Там знают, что все считают тебя порядочным человеком и надеются, что ты им поможешь…». Отец спустил приятеля с крыльца, а тот, встав и отряхнув брюки, с угрозой в голосе произнёс: «Ты ещё об этом пожалеешь»…

Она вспоминает также, как 15 сентября 1945 года её отец поехал по каким-то делам в Москву (а они жили тогда в ближнем Подмосковье) и, вернувшись, потрясённо сказал: «Скажи спасибо, что ты сейчас видишь меня перед собой. Только что на Ярославском вокзале какие-то дюжие молодцы чуть не столкнули меня под электричку. Хорошо люди отбили».

«На Ярославском вокзале»… Дмитрий Кедрин постоянно ездил по Ярославской железной дороге.

Я

Много видевший, много знавший,
Знавший ненависть и любовь,
Всё имевший, всё потерявший
И опять всё нашедший вновь.

Вкус узнавший всего земного
И до жизни жадный опять,
Обладающий всем и снова
Всё боящийся потерять.

Июнь 1945 года
Изуродованное тело Дмитрия Кедрина было обнаружено 19 сентября 1945 года недалеко от железнодорожных путей — вблизи платформы Вешняки, что по Казанской дороге. Считается, что накануне, незадолго до полуночи, он на полном ходу был выброшен из тамбура электрички. Его убийцы остались неизвестными. Есть разные версии, но ясно одно: кто бы они ни были, они были бандитами. С погонами или без — уже не имеет значения…

Светлана Кедрина приводит строчки из дневника, в которых её мать описывает утро 18 сентября 1945 года, то последнее утро:

… Митя глядел в книжку. Не знаю, читал ли он её или думал. И я подумала: неужели этот человек — мой муж? Неужели он так нежен и ласков со мною, неужели его губы целуют меня?.. И я подошла к нему. «Что, милая?» — спросил Митя и поцеловал мою руку. Я прижалась к нему, постояла и отошла. Через несколько минут Митя ушел из дома на поезд в Москву… Я проводила его до дверей, Митя поцеловал мои руки, в голову. И вышел… в вечность от меня, от жизни. Больше я Митю не видела. Через четыре дня я увидела его фотографию, последнюю и такую страшную. Митя был мёртв. Какой ужас был в его глазах! Ах, эти глаза! Они сейчас всё мне мерещатся…

Дмитрий Кедрин, русский Дон Кихот в роговых очках, похоронен в Москве, на Введенском (или, как его ещё называют, Немецком) кладбище в районе Лефортова.

Давид Тухманов написал песню на текст по мотивам кедринского «Поединка». Называется песня точно так же — «Поединок». Но почему лишь «по мотивам»? Потому что из стихов Кедрина выброшена ровно половина строф, а остальные — адаптированы по своему вкусу… Вы можете послушать эту песню в исполнении группы «Москва»:

Тухманов есть Тухманов. Но вот исполнение — как кому, но лично мне оно совсем не нравится. Насколько веришь в этом пронзительном стихотворении самому Дмитрию Кедрину, настолько же не веришь поющим молодым людям из группы «Москва». Ну, никак не дотягивают они до уровня «педанта в роговых очках»! По-моему, они поют совсем о другом…

 Впрочем, о вкусах не спорят.

Валентин Антонов, октябрь 2008 года