Анатолий Передреев (1932-1987)



ОТЧИЙ ДОМ

В этом доме
Думают,
Гадают
Обо мне
Мои отец и мать...
В этом доме
Ждет меня годами
Прибранная, чистая кровать.

В черных рамках —
Братьев старших лица
На беленых
Глиняных стенах...
Не скрипят,
Не гнутся половицы,
Навсегда
Забыв об их шагах...

Стар отец,
И мать совсем седая...
Глохнут дни
Под низким потолком...
Год за годом
Тихо оседает
Под дождями
Мой саманный дом.
Под весенним —
Проливным и частым,
Под осенним —
Медленным дождем...
Почему же
Все-таки я счастлив
Всякий раз,
Как думаю о нем?!

Что еще
Не все иссякли силы,
Не погасли
Два его окна,
И встает
Дымок над крышей
Синий,
И живет над крышею
Луна!

1960

РАВНИНА

Ещё во власти дня и шума,
Ещё в усталости дневной,
Я шёл за городом угрюмо,
Оставив город за спиной.
Я шёл с самим собой сначала...
Но смутно слышал, как сквозь сон
Что где-то музыка звучала,
Звала меня со всех сторон.
Всё необъятнее, всё шире
Росла звенящая волна,
Пока не понял я, что в мире —
Луна. Равнина. Тишина.
Что ночь блистает, серебрится,
Кусты и травы ослепя,
Что под луной ночная птица
Поет и слушает себя.
И, на равнину тихо выйдя,
В сиянье лунного огня
Со всех сторон, меня не видя
Деревья смотрят на меня.
И всё живёт вокруг, толпится,
И по мерцающей земле
Идёт ко мне, и прячет лица,
И вновь скрывается во мгле…

ИЗ ЮНОСТИ

Не догорев, заря зарей сменялась,
Плыла большая круглая луна,
И, запрокинув голову, смеялась,
До слез смеялась девушка одна.

Она была веселой и беспечной,
И каждый вечер верила со мной
Она любви единственной и вечной,
В которой мы признались под луной.

...Давным-давно мы навсегда расстались,
О том, что было, не узнал никто...
И годы шли,
И женщины смеялись,
Но так смеяться не умел никто...

Мне кажется, что посреди веселий,
В любых организованных огнях,
Я, как дурак, кружусь на карусели,
Кружусь, кружусь на неживых конях!

А где-то ночь все догорать не хочет,
Плывет большая круглая луна,
И, запрокинув голову,
Хохочет,
До слез хохочет девушка одна...

1961


* * *
Кормила птиц из маленьких ладош,
Зимой цветы из кружки поливала,
И облака высокие, и дождь,
И дрожь осенних листьев понимала.

Я помню всё.
Я помню все слова,
Из коих ты не поняла ни слова,
Но ты всегда останешься права.
Я помню всё и повторяю снова:

Ты облака высокие, и дождь,
И дрожь осенних листьев понимала,
Я видел сам: кормила из ладош,
Я видел сам: из кружки поливала!

МОСКОВСКИЕ СТРОФЫ

В этом городе старом и новом
Не найти ни начал, ни конца...
Нелегко поразить его словом,
Удивить выраженьем лица.

В этом городе новом и старом,
Озабоченном общей судьбой,
Нелегко потеряться задаром,
Нелегко оставаться собой!

И в потоке его многоликом,
В равномерном вращенье колес,
В равнодушном движенье великом
Нелегко удержаться от слез!

Но летит надо мной колокольня,
Но поет пролетающий мост...
Я не вынесу чистого поля,
Одиноко мерцающих звезд!

1964

* * *
В. Кожинову

Как эта ночь пуста, куда ни денься,
Как город этот ночью пуст и глух...
Нам остается, друг мой, только песня —
Еще не все потеряно, мой друг!

Настрой же струны на своей гитаре,
Настрой же струны на старинный лад,
В котором все в цветенье и разгаре —
"Сияла ночь, луной был полон сад”.

И не смотри, что я не подпеваю,
Что я лицо ладонями закрыл,
Я ничего, мой друг, не забываю,
Я помню все, что ты не позабыл.

Все, что такой отмечено судьбою
И так звучит — на сердце и на слух, —
Что нам всего не перепеть с тобою,
Еще не все потеряно, мой друг!

Еще струна натянута до боли,
Еще душе так непомерно жаль
Той красоты, рожденной в чистом поле,
Печали той, которой дышит даль...

И дорогая русская дорога
Еще слышна — не надо даже слов,
Чтоб разобрать издалека-далека
Знакомый звон забытых бубенцов.

1965


* * *
Наедине с печальной елью
Я наблюдал в вечерний час
За бесконечной каруселью
Созвездий, окружавших нас.
Но чем торжественней и строже
Вставало небо надо мной,
Тем беззащитней и дороже
Казался мир земли ночной,
Где ель в беспомощном величье
Одна под звездами стоит,
Где царство трав и царство птичье,
К себе прислушиваясь, спит.
Где все по балкам и полянам
И над мерцающим селом
Курится медленным туманом,
Дымится трепетным теплом...

1965

ПОЭТУ
Мы все, как можем, на земле поем,
Но среди всех — великих было мало...
Твоей душе, тяжелой на подъем,
Их высоты прозрачной не хватало.

Ты заплатил в своем начале дань
Набегу разрушительных глаголов,
И лишь полей нетронутая даль
Тебя спасла от них, как от монголов.

Тебе твой дар простором этим дан,
И ты служил земле его и небу
И никому в угоду иль потребу
Не бил в пустой и бедный барабан.

Ты помнил тех далеких, но живых,
Ты победил косноязычье мира,
И в наши дни ты поднял лиру их,
Хоть тяжела классическая лира!

1968


* * *
Не помню ни счастья, ни горя,
Всю жизнь забываю свою,
У края бескрайнего моря,
Как маленький мальчик, стою.

Как маленький мальчик, на свете,
Где снова поверить легко,
Что вечности медленный ветер
Мое овевает лицо.

Что волны безбрежные смыли
И скрыли в своей глубине
Те годы, которые были
И снились которые мне.

Те годы, в которые вышел
Я с опытом собственных сил,
И все-таки, кажется, выжил,
И, кажется, все же не жил.

Не помню ни счастья, ни горя...
Простор овевает чело.
И, кроме бескрайнего моря,
В душе моей нет ничего.

1968

* * *
Ночью слышатся колеса,
Длится гул земли,
Это где-то вдоль откоса,
В русле колеи.

Ночью отсветы-пожары
Мечутся в окне,
Это город гонит фары
Где-то в стороне.

Это все во мраке тонет,
Глохнет за стеной.
Ночью слышно: ветер стонет...
Это — надо мной.

1971

КЛАДБИЩЕ ПОД ВОЛОГДОЙ
Памяти Рубцова

Края лесов полны осенним светом,
И нету им ни края, ни конца —
Леса... Леса...
Но на кладбище этом
Ни одного не видно деревца!

Простора первозданного избыток,
Куда ни глянь...
Раздольные места...
Но не шагнуть меж этих пирамидок,
Такая здесь — до боли! — теснота.
Тяжелыми венками из железа
Увенчаны могилки навсегда,
Чтоб не носить сюда
Цветов из леса
И, может, вовсе не ходить сюда...

И лишь надгробье с обликом поэта
И рвущейся из мрамора строкой
Еще
Живым дыханием согрето
И бережною прибрано рукой.

Лишь здесь порой,
Как на последней тризне,
По стопке выпьют... Выпьют по другой...
Быть может, потому,
Что он при жизни
О мертвых помнил, как никто другой!

И разойдутся тихо,
Сожалея,
Что не пожать уже его руки...
И загремят им вслед своим железом,
Зашевелятся
Мертвые венки...

Какая-то цистерна или бочка
Ржавеет здесь, забвению сродни...
Осенний ветер...
Опадает строчка:
"Россия, Русь, храни себя, храни...”

1978

ДНИ ПУШКИНА
Духовной жаждою томим...
А. С. Пушкин

Все беззащитнее душа
В тисках расчетливого мира,
Что сотворил себе кумира
Из темной власти барыша.

Все обнаженней его суть,
Его продажная основа,
Где стоит все чего-нибудь,
Где ничего не стоит слово.

И все дороже, все слышней
В его бездушности преступной
Огромный мир души твоей,
Твой гордый голос неподкупный.

Звучи, божественный глагол,
В своем величье непреложный,
Сквозь океан ревущих волн
Всемирной пошлости безбожной...

Ты светлым гением своим
Возвысил душу человечью,
И мир идет к тебе навстречу,
Духовной жаждою томим.

1984

НОСТАЛЬГИЯ
Далекого детства округа,
Златая ее лебеда,
Ее колыбельная вьюга,
Ее голубая звезда!

Далекая улица счастья,
Где долго не длится печаль,
Где все развевает ненастья
Весны лепестковая даль.

Где в лунном таинственном свете
Цветет и любовь, и мечта...
Теперь между нами навеки
Легла роковая черта.

Другие меня окружили
И ночи, и дни навсегда.
Другие меня закружили
Дороги, края, города.

В какую я впутался спешку,
В какие объятья попал
И как я, под чью-то усмешку,
Душою еще не пропал?!

Нельзя ли к стене прислониться,
Забыться нельзя ли?..
И вдруг
Увидеть привычные лица —
Откуда такие вокруг?!

Какая великая дума,
Какая забота у них?..
Спешат среди вечного шума
Вершители судеб своих.

Я с вами, конечно, я с вами,
Другого пути не дано.
Одно у нас время и знамя,
И небо над нами одно.

И в той же безудержной страсти
Я в грохоте дней колесю...
Но помню, как тихое "здрасте”
На улицу слышалось всю.

Где настежь распахнуты окна,
Лучатся глаза из-под век,
Где видит меня издалека,
Навстречу идет человек.

Где все узнавали друг друга,
Где радость — на всех и беда...
Моя золотая округа,
Святая моя лебеда!

1985

Я УЧИЛСЯ ПИСАТЬ
В. Астафьеву

Я учился писать...
Мимо школы – колонны, колонны
Колыхались рекой
И впадали в невидимый фронт...
Я учился писать
Не спеша, с нажимом, с наклоном.
И скрипело стальное
Защитного цвета перо.
Я учился писать...
Лихорадочно били зенитки,
У войны отвоевывая
Островки тишины.
И таскал я в карманах
Тяжелые рваные слитки,
Как горячие метеориты войны.
Я учился писать...
Где-то плавились танки,
Где-то люди кричали,
Умирая в огне и дыму...
Я учился писать
Изложения о Каштанке,
Я учился страдать
Над судьбою Герасима и Муму.
Я учился писать,
И хрустящие хлебные карточки
От себя отрывала
По клеточке
Мать.
Чтоб меня не тошнило,
Чтоб меня не шатало за партою...
Я учился писать!..

1959

ЩЕЛЬ

Перебираю детство, как наследство,
Припоминаю тысячу вещей...
Я, как слепой,
Ищу на ощупь детство
И падаю –
Проваливаюсь в щель.
Я погружаюсь в темноту и глину,
В узлы пожитков,
Сваленных на дне...
Я обнимаю худенькую спину
Моей сестры,
Прижавшейся ко мне.
Над нами мир
Раскромсанный и черный,
Провалы тишины сменяют гул...
И слышно –
В щель протискивает корни
Наш сад,
Забытый нами наверху...

1959

БОТИНКИ

Собралось множество народу,
И каждый мне давал наказ,
Поскольку в дальнюю дорогу
Я собирался в первый раз.
А мне завидовало столько!
И надо было понимать –
Я еду
В город Севастополь
В морскую школу поступать.
И, старый шкаф открыв со скрипом,
Собрав меня
В серьезный путь,
Ботинки черные –
Со скрипом –
Мне мать позволила обуть...
В вагон вошел я по билету,
А ехать мне четыре дня,
И документ за семилетку
Лежал в кармане у меня.
И не сумел понять я толком,
Откуда смог вагон узнать:
Я еду в город Севастополь
В морскую школу поступать!
А пассажиры мне:
– Братишка!
Таких нельзя не принимать,
Да ты, милок, в своих ботинках
Парады будешь принимать! –
И было все отлично, в общем,
Я ехал весело и всласть,
Хоть ехал я
В вагоне общем,
Где негде яблоку упасть.
И на одном глухом вокзале
Заснул, как мертвый, среди дня,
И среди дня ботинки сняли,
Ботинки новые,
С меня.
Ах, как я бегал по вокзалу,
Ботинки черные искал,
Вокзал
Жевал
И хлеб, и сало,
Вокзал
Сочувственно икал.
И было мне
Понятно только,
Что я остался босиком...
Ну, как я
В город Севастополь
Таким поеду босяком?!

1961

В ПЕРЕУЛКЕ

Что ты шаг ускоряешь, прохожий,
В переулке полночном глухом,
И спешишь по шуршащей пороше,
И стучишь, и стучишь каблуком?!
Что ты ближе стараешься к свету,
Всей спиною меня сторожа?
Я не прячу в кармане кастета,
Не держу воровского ножа.
Я не прячусь за темные стены,
Я не жду в переулках кривых
Ни наручных твоих, драгоценных,
Ни карманных твоих, трудовых.
Просто дело мое молодое,
Просто кружится, падает снег...
Протяни огонек мне в ладонях,
Разреши прикурить, человек!

1961

* * *
Верните мои детские года
И отберите взрослости приметы,
Чтоб смог прижать я к сердцу навсегда
Друзей, каких светлей и чище нету,
Верните невозвратные года...
Доверчив я и простодушен был...
Теперь душа в рассудке закоснела...
Верните мне ребяческий мой пыл,
Чтоб всё, что на душе,
Открыть мне смело.

1961

КОНДУКТОР ПРИГОРОДНОГО

Он был погоней разозленный,
На все застегнутый крючки,
Он так вращал свои зеленые,
Свои казенные зрачки!
Загнать меня, как зайца, в угол,
Поймать меня за воротник!
Такой старательный кондуктор,
Такой исправный проводник.
Ни разу я не увернулся,
Ни разу я не прошмыгнул...
Ни разу он не улыбнулся,
Ни разу он не подмигнул.

1961

* * *
И вот стою
И погибаю
Среди райцентровской грязи...
Вот снова руку поднимаю,
Вот подбегаю:
– Подвези! –
Шофер берет меня,
Сажает,
А я ему ни свят, ни зять,
Шофер глаза свои сужает,
Соображает – сколько взять.
А я закуриваю веско.
Я – будь спокоен – заплачу!
А он дает на всю железку,
А я, откинувшись, молчу.
А он поглядывает косо,
А я поглядываю вдаль,
А я кусаю папиросу,
Соображая – что же дать.
Ведь ни аванса, ни получки, –
В кармане нет ни пятака.
Вот разве только авторучка
Одна торчит из пиджака.
А если скажет – зря возился?
А если ручку не возьмет?..
А он один остановился,
А он один меня везет...
А на щеке его морщина,
А он задумчиво глядит
И, тормозя свою машину,
Мне так,
Не глядя,
Говорит:
– Вылазь, вылазь, не суетись,
Иди, иди, студент, учись!

1961

* * *
Люди пьют.
Самогон и водку,
Спирт, перцовку, портвейн, коньяк.
Шевеля кадыками,
Как воду,
Пьют – напиться не могут никак.
Не беду, не тоску разгоняют,
Просто так
Соберутся и пьют,
И не пляшут совсем, не гуляют,
Даже песен уже не поют.
Тихо пьют.
Словно молятся – истово.
Даже жутко –
Посуду не бьют...
Пьют артисты и журналисты,
И последние смертные пьют.
Просто так,
Просто так напиваются,
Ни причин, ни кручин – никаких.
Просто так,
Просто так собираются
В гастрономах с утра –
«На троих».
Люди пьют...
Все устои рушатся –
Хлещут насмерть,
Не на живот –
Разлагаются все содружества,
Все сотрудничества
И супружества, –
Собутыльничество живет.

1963

ОКРАИНА
Околица родная, что случилось?
Окраина, куда нас занесло?
И города из нас не получилось,
И навсегда утрачено село.
Взрастив свои акации и вишни,
Ушла в себя и думаешь сама,
Зачем ты понастроила жилища,
Которые ни избы, ни дома?!
Как будто бы под сенью этих вишен,
Под каждым этим низким потолком
Ты собиралась только выжить, выжить,
А жить потом ты думала, потом.
Окраина, ты вечером темнеешь,
Томясь большим сиянием огней,
А на рассвете так росисто веешь
Воспоминаньем свежести полей.
И тишиной, и речкой, и лесами,
И всем, что было отчею судьбой...
Разбуженная ранними гудками,
Окутанная дымкой голубой!

1964

УЛИЧНАЯ БАЛЛАДА

В щегольской фуражке,
Сутул,
Тяжел,
Мишка Мурашкин,
Мишка Мурашкин,
Мишка Мурашкин
По улице шел!
Шел – папироса в зубах дымила.
Татуированный, как матрос,
Мишка Мурашкин
Вставал над миром
Всех запретов, всех угроз!
И, забросив книжки,
Босая пацанва,
Мы сбегались к Мишке –
Рядом посновать.
Повертеться рядом,
Подрожать,
Словечком, взглядом
Поподражать.
Нравилась фикса –
Золото, не медь.
Нравилась финка –
Такую б заиметь!
А руки у Мишки
Сильные, ловкие,
И плясала в пальцах колода карт,
И плясали у Мишки лиловые
Голые женщины на руках!..
Мишка Мурашкин
Благоволил,
Мишка Мурашкин
Мне говорил:
– Ты сынок не маменькин,
Ты – не плакса.
Хочешь стать карманником
Экстракласса?! –
И глядел внимательно,
Окурок мял
И, ругаясь матерно,
Прочь прогонял.
Я уходил,
В ямах оступался...
Мишка один,
Один оставался.
На заборы крашеные
Вечер наплывал.
Мишка Мурашкин
Плечи опускал.
Только бы вышла
Ночь темна.
Только б не вышла
Из-за туч луна...
И дрожала в пальцах
Колода карт,
И дрожали женщины
На руках!

1964

* * *
В атмосфере знакомого круга,
Где шумят об успехе своем,
Мы случайно заметим друг друга,
Не случайно сойдемся вдвоем.
В суматохе имен и фамилий
Мы посмотрим друг другу в глаза...
Хорошо, что в сегодняшнем мире
Среднерусская есть полоса.

Хорошо, удивительно, славно,
Что тебе вспоминается тут,
Как цветут лопухи в Лихославле,
Как деревья спокойно растут.
Не напрасно мы ищем союза,
Не напрасно проходят года...
Пусть же девочка русая – муза
Не изменит тебе никогда.
Да шумят тебе листья и травы,
Да хранят тебя Пушкин и Блок,
И не надо другой тебе славы,
Ты и с этой не столь одинок.

1967

ЛЕБЕДЬ У ДОРОГИ
Рядом с дымной полосою
Воспаленного шоссе
Лебедь летом и весною
Проплывает, как во сне.
Приусадебная заводь.
Досок выгнивший настил...
Кто сиять сюда и плавать
Лебедь белую пустил?!
Целый день звенят колеса,
Накаляясь от езды,
Щебень сыплется с откоса,
Доставая до воды.
Ничего она не слышит,
Что-то думает свое,
Жаркий воздух чуть колышет
Отражение её.
То ли спит она под кущей
Ослепительного сна,
То ль дорогою ревущей
Навсегда оглушена.
То ль несет в краю блаженства
Белоснежное крыло,
Во владенья совершенства
Не пуская никого.

1970

ВОСПОМИНАНИЕ О СТАРШЕМ БРАТЕ

То ли сон о старшем брате,
То ли память детских лет:
Рук широкое объятье,
Портупея. Пистолет.
Помню все на цвет, на запах,
Помню, главное, на слух:
«Дан приказ ему на запад...» –
Песня слышалась вокруг.
С этой песней на неделю
Прибыл он под отчий кров...
С этой песней скрипнул дверью,
Слышу скрип его шагов.
Скрип сапог живого брата,
Уходящего от нас, –
Дан приказ ему на запад,
Дан приказ,
Приказ,
Приказ.
...Он успел из-подо Львова,
Первым принявшим грозу,
Написать, послать два слова:
«Был в бою, стоим в лесу...»
Не узнать мне, что с ним сталось
Во втором его бою,
Может, после не осталось
Даже леса в том краю...
Не воротится назад он,
Слишком столько долгих лет
Дан приказ ему на запад...
Портупея... Пистолет...

1970

ПЕХОТА 41-го ГОДА

Только выйду за ворота,
Только выбегу – и вот,
Вижу: движется пехота,
По бокам стоит народ...
За колонною колонна,
Колыхаются полки –
Непреклонные знамена,
Неуклонные штыки.
За шеренгою шеренга –
Грудь равняется на грудь –
Пылью светится железной,
Потом, блещущим, как ртуть.
За винтовкою винтовка –
Монолитный взмах руки...
Алюминиевые только
Им мешают котелки.
Этих красок половодье!
Этих труб литая медь!..
Мне догнать бы их сегодня,
Попрощаться бы успеть.

1970