Александр Аркадьевич ФАЙНБЕРГ родился в Ташкенте в 1939 году и не изменил
своему родному месту ни разу: жил и трудился и умер в нём. Но он не просто жил в этом городе, он сотворил целый пласт поэтической культуры в нём, помогая молодым авторам, переводя классиков восточной поэзии, всеми силами содействуя звучанию русской поэзии в Узбекистане, за что был удостоен в 2004 году звания «Народный поэт Узбекистана», а в апреле 2009-го – Пушкинской медали от российского правительства за развитие и укрепление культурных связей между Россией и Узбекистаном.

Александр Файнберг – автор более десяти поэтических сборников, намеренно
изданных Поэтом в Ташкенте, Москве и Санкт-Петербурге – в этих значимых для него городах родились его мать, отец (в Гатчине под Петербургом) и он сам. Талантливому перу Александра Файнберга принадлежат семь сценариев к художественным фильмам, таким как «Мой старший брат», «У самого синего неба», «Дом под жарким солнцем», «Опаленные Кандагаром» и другим. Он также автор сценариев двух десятков мультипликационных фильмов.

Ушёл из жизни А. А. Файнберг 14 октября 2009 года, за две с половиной недели до своего 70-летия. В ноябре 2009 года ташкентским книжным издательством им. Гафура Гуляма был издан юбилейный двухтомник стихов Александра Аркадьевича, до выхода которого он, к великому сожалению, совсем немного не дожил.

О его стихах, которые были главным смыслом жизни, можно говорить самыми
высокими словами, но лучше их читать, и каждый откроет в них то, что смогли передать читателю трепетное сердце и вдохновенная душа Поэта.

Александр ФАЙНБЕРГ (1939-2009)

СТИХИ И ВОЛЬНЫЕ СОНЕТЫ

 ИЮЛЬ

Лежим в траве. Ни митингов, ни баров.
Борьба идей отсюда не видна.
Вдоль озера, прозрачного до дна,
прошел пацан с бутылкой и гитарой.

Стриж пролетел. Качнулась ветка тала.
Плеснула в берег летняя волна.
И снова золотая тишина.
Её с тобой нам вечность не хватало.

Мы на день суверенны от страны.
Блаженство. Ни разборок, ни войны.
Сон марева. Да где-то скрип уключин.

В руке улитка дремлет наяву –
от детства моего скрипичный ключик,
что я когда-то обронил в траву.


* * *

Кого благодарить за радость и за боль,
что жив ещё во мне тот дворик голубой?..

Подъезды без дверей. В сирени все заборы.
Я маме говорю: – Я дома буду скоро.

Сорвётся ветерок с крыла летучей мыши.
Чердачное окно. Через него – на крышу.

Чуть слышно прозвенит нагретое железо.
Не бездна надо мной, а словно я над бездной.

На свете ночи нет. Лишь сумерки наплыли.
И звёзды надо мной – на светлом голубые.

С балкона слышу я: – Домой… Девятый час…
– Сейчас, – я маме лгу. Я маме лгу: – Сейчас…

…До гробовой доски с той крыши не уйти.
Мне сорок… А на ней всё нету девяти.

Там вечная весна. Там время на приколе.
Балкон и синева… И мама на балконе…


ПЕНЕЛОПА

Послевоенка. Ветер гнёт столбы.
Гудит завод промозглым серым утром.
Там снова мало чёрного мазута.
Там снова много дыма из трубы.

Идёшь, не выделяясь из толпы,
в поношенные туфельки обута,
прозрачная от голодухи лютой
и местная по прихоти судьбы.

Где парус твой, залётная гречанка?
Но вдруг ресницы юной хулиганки
махнули мне, как вёсла двух галер.

Акцент не утаил её веселья:
– В общагу приходи ко мне, Гомер.
По вечерам я вся без Одиссея.


* * *

У апреля зелёные тени.
И открыто окно поутру.
Чья-то песенка там, за сиренью,
чей-то лёгонький шарф на ветру.

Ночью град прогулялся по крышам.
Мне двенадцать. Ни бед, ни утрат.
Где-то горлинка горлинку кличет.
Где-то мама с отцом говорят.

Где-то, где-то тележка менялы
через дворик везёт облака.
В старом доме – прохлада подвала.
В старом доме – сквозняк чердака.

Вот бельё на верёвке повисло.
Пар стоит над стиральной доской.
Там Шульженко – про старые письма,
там Утёсов – про берег морской.

Змей пергаментный в небе трепещет.
Пахнет хлебным зерном винзавод.
– Вещи старые. Старые вещи, –
под балконом старьёвщик поёт.


ВЕЛОТРЕКИ

За нашим стадионом велотреки.
И в ноябре, особенно ночами,
они плывут туманные, как реки,
которым ни конца и ни начала.

Они текут в холодные просторы,
в осенние расплывчатые дали.
Над ними, словно жёлтые медали,
мигают одиноко светофоры…

Ты помнишь сумрак? Начиналась слякоть.
Ещё не зная, что такое гонки,
здесь девочка одна училась плакать,
мечтая стать известной чемпионкой.

По лунным площадям вели нас плиты.
И в тёмном тупике возле ограды
она однажды, оправляя свитер,
по-взрослому сказала мне: – Не надо…

И вот опять вихрастая и странная,
она идёт, как маленький рассвет.
Она идёт из долгого тумана,
толкая впереди велосипед.

И вслед за ней широкие, как реки,
холодными дождливыми ночами
всё дальше уплывают велотреки,
которым ни конца и ни начала…


 ЮНОСТЬ

Мне девятнадцать. Служба – не война.
Мундир сверкает. Не унять волненья.
Сержант эНэН дает мне увольненье.
А в городе суббота и весна.

Сквозь КПП – хмельней, чем от вина, –
ныряю в свежесть утренней сирени.
И плащика шального дуновенье
в меня летит, как встречная волна.

Лети, лети. Мне большего не надо.
Стою меж Байконуром и Невадой.
В кармане увольнение до двух.

Есть время нам с тобой поцеловаться.
Ещё он светел – тополиный пух.
Ещё дуреет город от акаций.


 ГАУПТВАХТА

Я на «губе» приказом командира.
Проснись и пой, солдатик молодой!
Гуляет тряпка с хлоркой и водой
по доскам генеральского сортира.

Такую б, командир, тебе квартиру.
Вот это был бы барабанный бой.
Пореже б ты заруливал в запой,
поменьше б от меня тебя мутило.

А так?.. Ну что?.. Настырнее вдвойне
зубри уставы и служи стране,
с телефонисткой балуйся в каптёрке.

Страна ещё построит благодать.
Вот только б ей на тряпки да на хлорку
валюты у Зимбабве подзанять.


ГАУПТВАХТА – 2

С актерами я пропил увольненье.
На гауптвахте нынче, значит, спим.
Эй, комендант! А рядовой Шекспир
не ночевал в твоём подразделенье?

Полковничек, отставить наставленья.
Начальник мой не ты, а ход светил.
Вот я сегодня за Верону пил,
за гения эпохи Возрожденья.

А ты рождён всего лишь комендантом.
Гляди, не стань, вояка, арестантом,
уродуясь за лишнюю звезду.

Ты б лучше войны запретил на свете,
пока нас всех не вздыбили в аду,
пока ещё четырнадцать Джульетте.


* * *

Жди скрипача.
Он в гостях у землян.
На сутулых плечах
свет осенних полян.
Жди скрипача.
Пусть не топлен твой дом,
пусть хрипит по ночам
водосток под окном.

Он придёт и, потупясь,
как старую боль,
будет в пальцах зачем-то
крошить канифоль.
Уронившись в колени,
пойми и заплачь.
Ты прости его.
Он ведь не вор, не палач.

И опять в канители
соседям солги,
что на этой неделе
вернёшь им долги,
что под гам карусельный
на базаре землян
распродать не успели
свет осенних полян.


УМОРА

Для всех – Аннет. А для меня ты – Нюрка.
Где твой портвейн? Где рожа с синяком?
Откуда вепря с золотым клыком
ты заманила в эти переулки?

Стволами ощетинились придурки.
На «мерсе» к вилле едешь с ветерком.
Купил твой хряк наш скверик с кабаком,
где меж столов шмаляла ты окурки.

Теперь бассейн. И по утрам массаж.
Под вечер – теннис. К ночи – макияж.
Семь дач французам отданы в аренду.

А я, как прежде, весел на мели.
– Ау! – кричу я бывшим диссидентам, –
Как жизнь, шестидесятники мои?


КОЛЛЕГИ

Не горлодёр, так молчаливый трус.
Не старый пень, так юная коряга.
Не раб, так плут. Не сплетник, так сутяга.
Враги мои, прекрасен ваш союз.

Срастался он вокруг бильярдных луз,
где от стихов корёжилась бумага.
По бородам, шипя, стекала брага,
и на закуску шёл гнилой арбуз.

Избавь, Господь, от роз такого сада.
Мне вправду ничего от них не надо.
Отпни их. Пусть я буду одинок.

Но получив арбузной коркой в рожу,
я сзади схлопотал такой пинок,
что больше небеса не потревожу.


* * *

Дождь ошалел. И не наступит утро.
Мчат фары по дороге столбовой.
Ну хоть одна остановись, попутка!
Из ночи забери меня с собой.

Хоть кто-нибудь... Прошу вас... Я хороший.
Не пропадать же мне среди лесов.
Бетонкою летящие колеса
мне отвечают брызгами в лицо.

Я им кричу. А голос мой простужен.
Я матом крою, бог меня прости.
Пусть я сегодня никому не нужен,
но завтра ж я понадоблюсь в пути.

Машины по глазам стегают светом.
Проносятся, всей массою гудя.
На сердце мне, качаемая ветром,
летит стена холодного дождя.

Она летит и круто, и полого.
А я стою, стирая пот со лба.
Машины мчат. И как всегда, дорога —
одно и то же в жизни, что судьба.


* * *

Я по камням всю жизнь иду с повинной.
Меня ж, как вора, от версты к версте
преследуешь ты, нищий во Христе,
святым крестом махая, как дубиной.

Ходил бы ты за стадом с хворостиной,
тянул бы ты соху по борозде.
Но ты печёшься о чужой беде.
– Отдай, – вопишь, – арабам Палестину.

Я не был в Палестине никогда.
И не за тем горит моя звезда,
чтоб я вникал в земные переделы.

Отстань. И брось быть рыцарем сумы.
Не то, гляди, – коль не займешься делом,
то больше я не дам тебе взаймы.


* * *

Ни франций тебе, ни италий.
Ну что же, достанем стакан.
К Иванушке в дальние дали
конёк-горбунок ускакал.

Ну что же, давай веселиться.
Возьмём на копейку вина.
Свисти, моя райская птица.
До дна, дорогая, до дна.

За что? Да за эту планиду,
за солнце в прощальном вине,
за два твоих карих магнита,
в которых печаль обо мне.

За этот погожий денёчек,
за мой невезучий билет,
за то, что божественны очи
у счастья, когда его нет.


 ХУДОЖНИК

Твой Леонардо вечно как в дыму.
То нем как рыба, то напьётся сдуру.
То снова обнажённая натура
среди холстов позирует ему.

Куда ни глянешь – всё не по уму.
Торчит из-под карниза арматура.
Уж лучше бы подался в штукатуры.
Ни радости, ни денег нет в дому.

Стареет, колесо вращая, белка.
В ведро летит разбитая тарелка.
И ты рыдаешь, стоя у окна.

Эй, Леонардо! Вот твоя удача.
Скорей пиши портрет, пока она
у занавески так прекрасно плачет.


КРЫМ В ДЕКАБРЕ

В полупустом ресторане
плывёт музыкальный дым.
Саксофонист играет,
словно сосёт чилим.

Официантка Сонечка
ещё не совсем стара.
– Можно ещё по соточке?
Сонечка, будь добра.

Бармен – старик небритый –
милиции друг и брат,
глядит на мой волчий свитер.
Знаю я этот взгляд.

В раковину кручёную
вдавлю я окурок свой.
Водку налью девчонке –
красотке береговой.

Глаза из-под синей пыли –
свет золотых свечей.
Спросит: – А вы любили?
Я не отвечу ей.

Сдвину с окна гардину.
Падает в море снег.
Нет банальней картины,
чем этот пустынный брег.

Всё вокруг одиноко.
В зале полутемно.
И Незнакомка Блока
тоже глядит в окно.

Шхуну качает ветер.
В тучу ушла гора.
– Хочешь боржоми, детка?
Сонечка, будь добра.

Детка взатяжку курит.
Видно, пришла к нулю.
Спросит: – А вы откуда?
Я ей боржоми налью.

Холодом веет от окон.
Скучает швейцар в дверях.
А Незнакомка Блока
у стойки цедит коньяк.

Браслет. Ожерелий грани.
Нездешних бровей разлёт.
Саксофонист играет.
Медленный блюз плывёт.

Два моряка садятся
недалеко от нас.
Подтянутые, как дятлы.
Надраены напоказ.

Турки, но по-английски
они затевают спор.
– Сонечка, можно виски?
Вон – на соседний стол.

У юной моей подруги
в глазах удивленья свет.
Спросит: – Это от скуки?
– Что ты? – отвечу. – Нет.

А за окном над молом
ветер чайку несёт.
Чёрные волны моря.
Пасмурный теплоход.

Вдоль побережья дорога.
Пустынней на свете нет.
И Незнакомка Блока
уходит в туман и снег.


ПОМИН

Прощай. Сюда я больше ни ногою.
Твоя могила – не мои дела.
В последний раз об камень я со зла
бутылке с водкой отбиваю горло.

А городом гуляет непогода.
Летит рывками дождевая мгла
на дом, где с кем попало ты жила,
на два окна среди деревьев голых.

Всё кончено. Тебя я не люблю.
А за судьбу пропащую твою,
прости, никто на свете не в ответе.

Холодный дождь рыдает ни о ком.
По ржавым трубам ударяет ветер.
Аминь. Скорей снесли бы этот дом.


* * *

Когда тебе за тридцать лет,
квартиры нет и денег нет,
и всюду гонят со двора,
скажи: – Нет худа без добра.

Когда уже не влюблена
в твои достоинства жена,
не убивай её во зле.
Ничто не вечно на земле.

Когда башмак, худой от дыр,
глядит разинуто на мир,
подумай про себя тайком,
что где-то ходят босиком.

Когда одышкою томим,
не сможешь ты поехать в Крым,
скажи: – Я стар. И потому
мне делать нечего в Крыму.

Когда оглохнешь, старина,
купи бутылочку вина
и празднуй осень. Пусть, кляня,
крестит тебя твоя родня.

Когда тебя положат в гроб
и чьи-то губы тронут лоб,
и ты не встанешь никогда,
тогда и вовсе не беда.


НАВАЖДЕНИЕ

Звонок в ночи. Тревожный вестник бед.
Но, трубку взяв, я вдруг услышал ясно,
как тихо Генка где-то рассмеялся,
как Юрка крикнул весело: – Привет!

Вы что, друзья? Ведь вас на свете нет.
Вернуть вас к жизни – все мольбы напрасны.
Зачем же в эту ночь из дней прекрасных
летит дымок от ваших сигарет?

Ну, в чём я перед вами виноватый?
Что не добыл для вас билет обратный?
Что я один живу на пустыре?

Уж лучше, видно, тоже лечь под камень,
чем водку пить на пасмурной заре
и плакать над короткими гудками.

Подборку стихотворений и вольных сонетов Александра ФАЙНБЕРГА к публикации подготовил Игорь ИВАНЧЕНКО (г. Юрга, Кемеровская обл.).