Памяти А.А.Файнберга (1939-2009)

Уважаемые читатели, не пропустили ли вы в своей жизни этого замечательного Поэта? Он прожил не очень долгую по срокам жизнь, уйдя из неё 14 октября 2009 года, за две с половиной недели до своего 70-летия, но наполненную творчеством настоящего Поэта. Волею судьбы, а точнее – сталинской руки, он родился в Ташкенте и не изменил своему родному месту ни разу: жил и трудился и умер в нём. Оставался и тогда, когда уехали почти все. «Иногда подвиг может быть таким: жить, где живешь, и делать, что делаешь.» – так сказал о нём Семён Новопрудский в прощальном слове. Александр Аркадьевич Файнберг не просто жил в этом городе, он сотворил целый пласт поэтической культуры в нём, помогая молодым авторам, переводя классиков восточной поэзии, всеми силами содействуя звучанию русской поэзии в Узбекистане. За что был удостоен в 2004 году звания «Народный поэт Узбекистана», а в апреле 2009-го – Пушкинской медали от российского правительства за развитие и укрепление культурных связей между Россией и Узбекистаном.
А.Файнберг – автор более десяти поэтических сборников, намеренно изданных Поэтом в Ташкенте, Москве и Санкт-Петербурге – в этих значимых для него городах родились его мать, отец (в Гатчине под Петербургом) и он сам. В ноябре 2009 года ташкентским книжным издательством им. Гафура Гуляма издан юбилейный двухтомник стихов Александра Аркадьевича, до выхода которого он, к великому сожалению, совсем немного не дожил. (Одному из авторов этого небольшого очерка несказанно повезло: в декабре 2009 года ему из Ташкента в Сибирь, в Кузбасс, через друга семьи Файнбергов Елену Атланову пришёл по почте от вдовы Поэта Инны Глебовны Коваль этот уникальный двухтомник.) Талантливому перу Александра Файнберга принадлежат семь сценариев к художественным фильмам, таким как «Мой старший брат», «У самого синего неба», «Дом под жарким солнцем», «Опаленные Кандагаром» и другим. Он также автор сценариев двух десятков мультипликационных фильмов. Но в своей попытке автобиографии он лаконичен и иронично завершит её словами: «Родился по собственному желанию. Умру по сокращению штатов».
О его стихах, которые были главным смыслом жизни, можно говорить самыми высокими словами, но лучше их читать, и каждый откроет в них то, что смогли передать читателю трепетное сердце и вдохновенная душа Поэта.

Александр ФАЙНБЕРГ

 СТИХИ И ВОЛЬНЫЕ СОНЕТЫ

ТАШКЕНТ. 1943.
Над мастерской сапожника Давида
на проводах повис газетный змей.
Жара. По тротуару из камней
стучит к пивной коляска инвалида.

Полгода, как свихнулась тётя Лида.
Ждёт писем от погибших сыновей.
Сопит старьёвщик у её дверей,
разглядывая драную хламиду.

Плывёт по тылу медленное лето.
Отец народов щурится с портрета.
Под ним – закрытый хлебный магазин.

Дом в зелени. Приют любви и вере.
Раневскою добытый керосин.
Ахматовой распахнутые двери.

* * *
Кого благодарить за радость и за боль,
что жив ещё во мне тот дворик голубой?..

Подъезды без дверей. В сирени все заборы.
Я маме говорю: – Я дома буду скоро.

Сорвётся ветерок с крыла летучей мыши.
Чердачное окно. Через него – на крышу.

Чуть слышно прозвенит нагретое железо.
Не бездна надо мной, а словно я над бездной.

На свете ночи нет. Лишь сумерки наплыли.
И звёзды надо мной – на светлом голубые.

С балкона слышу я: – Домой… Девятый час…
– Сейчас, – я маме лгу. Я маме лгу: – Сейчас…

…До гробовой доски с той крыши не уйти.
Мне сорок… А на ней всё нету девяти.

Там вечная весна. Там время на приколе.
Балкон и синева… И мама на балконе…

ГАУПТВАХТА
Я на «губе» приказом командира.
Проснись и пой, солдатик молодой!
Гуляет тряпка с хлоркой и водой
по доскам генеральского сортира.

Такую б, командир, тебе квартиру.
Вот это был бы барабанный бой.
Пореже б ты заруливал в запой,
поменьше б от меня тебя мутило.

А так?.. Ну что?.. Настырнее вдвойне
зубри уставы и служи стране,
с телефонисткой балуйся в каптёрке.

Страна ещё построит благодать.
Вот только б ей на тряпки да на хлорку
валюты у Зимбабве подзанять.

 ЮНОСТЬ
Мне девятнадцать. Служба – не война.
Мундир сверкает. Не унять волненья.
Сержант эНэН дает мне увольненье.
А в городе суббота и весна.

Сквозь КПП – хмельней, чем от вина, –
ныряю в свежесть утренней сирени.
И плащика шального дуновенье
в меня летит, как встречная волна.

Лети, лети. Мне большего не надо.
Стою меж Байконуром и Невадой.
В кармане увольнение до двух.

Есть время нам с тобой поцеловаться.
Ещё он светел – тополиный пух.
Ещё дуреет город от акаций.

 ГАУПТВАХТА - 2
С актерами я пропил увольненье.
На гауптвахте нынче, значит, спим.
Эй, комендант! А рядовой Шекспир
не ночевал в твоём подразделенье?

Полковничек, отставить наставленья.
Начальник мой не ты, а ход светил.
Вот я сегодня за Верону пил,
за гения эпохи Возрожденья.

А ты рождён всего лишь комендантом.
Гляди, не стань, вояка, арестантом,
уродуясь за лишнюю звезду.

Ты б лучше войны запретил на свете,
пока нас всех не вздыбили в аду,
пока ещё четырнадцать Джульетте.

* * *
Жди скрипача.
Он в гостях у землян.
На сутулых плечах
свет осенних полян.
Жди скрипача.
Пусть не топлен твой дом,
пусть хрипит по ночам
водосток под окном.

Он придёт и, потупясь,
как старую боль,
будет в пальцах зачем-то
крошить канифоль.
Уронившись в колени,
пойми и заплачь.
Ты прости его.
Он ведь не вор, не палач.

И опять в канители
соседям солги,
что на этой неделе
вернёшь им долги,
что под гам карусельный
на базаре землян
распродать не успели
свет осенних полян.

* * *
С кем на ковре ты? С кем ты на диване?
От ревности я – в стойке на ушах.
Уэльский принц иль аравийский шах
тебе браслет на ножку надевает?

Я думаю, народом сжат в трамвае,
под мат в исконно русских падежах,
какой же безнадёжный я ишак.
Таких и в Карабахе не бывает.

Ну что мне твои ведьмины глаза?
И вспышка губ? И рук твоих лоза?
Зачем живу, собою не владея?

Любовь? Не только. Всё легло не в масть.
Ни доблестей, ни подвигов, ни денег.
Вот и трамвай сломался, твою мать.

 СЕНТЯБРЬ
Приходит пора золотого пера.
Любимая, осень стоит у двора.
Стоит, осыпается. Завтра над ней
проплачет последний косяк журавлей.

На смену туманам придут холода.
В дождях проливных поплывут города.
Любимая, осень стоит у двора.
У мистера Твистера денег гора.

В моём же владенье – мерцанье листвы.
Перо золотое, бумага и Вы.
Да на столе деревянном полна
средь яблок осенних бутылка вина.

...Осыплются дачи за городом шумным.
Уже к ноябрю приготовлены шубы.
И кто-то Вам пишет письмо из Москвы.
Конечно, конечно, уедете Вы.

Вздыхаете к вечеру: – Как я устала.
Как много листвы в эту осень опало.
И всё так печально. И всё так нелепо.
Что делать, любимый? Окончилось лето.

Люблю я последние дни сентября.
Скрипичным оркестром охваченный город.
Люблю эту свежесть и ясность погоды.
Природа спокойно уходит в себя.

Уходит... Как мало уверены мы,
что всё возвратится к нам после зимы.
В последних туманах скрипят флюгера.
Любимая, осень стоит у двора.

Она в догоранье короткого дня.
Прощаньем овеяны кроны и лица.
Всё шепчет «прости» и не может проститься.
И женщина горько целует меня.

ЛЮБОВЬ
У входа в небо я тебя искал.
Был сердца крик. Но не было успеха.
Лишь над горами громыхало эхо.
Да камни взвыли, падая со скал.

Меня и океан не приласкал.
Мой зов, что оказался не по веку,
в воронку сгинул крабам на потеху,
да свистнул ветер солью по вискам.

Песок пустынь шипел в моих следах.
Меня вокзалы помнят в городах.
Но ты всю жизнь была со мной в разлуке.

Сегодня ты пришла к моей беде.
На плечи нежно положила руки.
Родная, поздно. Нет тебя нигде.

* * *
Здесь и просторно, и высоко.
И к чайхане на берегу
сбегают мазанки посёлка
и замирают на бегу.

Чайханщик горд самим собою.
Постиг он звёздные миры.
Восходит в небо голубое
зелёный свет от пиалы.

Собака дремлет под навесом.
И с вечной думой о земном,
присев на корточки, невестка
разводит дым под казаном.

Здесь те же ниши, те же плошки.
И в центре низкого стола
ложится свежая лепёшка.
Она по-прежнему кругла.

Всё моей памяти знакомо.
В снегу вершины. Этот быт.
Калитка. Дворик. Номер дома.
Лишь номер века позабыт.

 КРЫМ В ДЕКАБРЕ
В полупустом ресторане
плывёт музыкальный дым.
Саксофонист играет,
словно сосёт чилим.

Официантка Сонечка
ещё не совсем стара.
– Можно ещё по соточке?
Сонечка, будь добра.

Бармен – старик небритый –
милиции друг и брат,
глядит на мой волчий свитер.
Знаю я этот взгляд.

В раковину кручёную
вдавлю я окурок свой.
Водку налью девчонке –
красотке береговой.

Глаза из-под синей пыли –
свет золотых свечей.
Спросит: – А вы любили?
Я не отвечу ей.

Сдвину с окна гардину.
Падает в море снег.
Нет банальней картины,
чем этот пустынный брег.

Всё вокруг одиноко.
В зале полутемно.
И Незнакомка Блока
тоже глядит в окно.

Шхуну качает ветер.
В тучу ушла гора.
– Хочешь боржоми, детка?
Сонечка, будь добра.

Детка взатяжку курит.
Видно, пришла к нулю.
Спросит: – А вы откуда?
Я ей боржоми налью.

Холодом веет от окон.
Скучает швейцар в дверях.
А Незнакомка Блока
у стойки цедит коньяк.

Браслет. Ожерелий грани.
Нездешних бровей разлёт.
Саксофонист играет.
Медленный блюз плывёт.

Два моряка садятся
недалеко от нас.
Подтянутые, как дятлы.
Надраены напоказ.

Турки, но по-английски
они затевают спор.
– Сонечка, можно виски?
Вон – на соседний стол.

У юной моей подруги
в глазах удивленья свет.
Спросит: – Это от скуки?
– Что ты? – отвечу. – Нет.

А за окном над молом
ветер чайку несёт.
Чёрные волны моря.
Пасмурный теплоход.

Вдоль побережья дорога.
Пустынней на свете нет.
И Незнакомка Блока
уходит в туман и снег.

ПОМИН
Прощай. Сюда я больше ни ногою.
Твоя могила – не мои дела.
В последний раз об камень я со зла
бутылке с водкой отбиваю горло.

А городом гуляет непогода.
Летит рывками дождевая мгла
на дом, где с кем попало ты жила,
на два окна среди деревьев голых.

Всё кончено. Тебя я не люблю.
А за судьбу пропащую твою,
прости, никто на свете не в ответе.

Холодный дождь рыдает ни о ком.
По ржавым трубам ударяет ветер.
Аминь. Скорей снесли бы этот дом.

* * *
Что мне твой Нотр-Дам? Что мне твой Колизей,
если падает снег на могилы друзей?

Что, красотка, бассейн? Что мне твой лимузин,
если не с кем зайти в угловой магазин?

Что мне сотовый твой в ресторанном дыму,
если некому больше звонить по нему?

Меж крестов я пройду по январскому льду.
С плит холодных я веником снег обмету.

Ты, подруга, езжай. Ты меня не жалей.
Я пешком добреду до берлоги своей.

До двора, где у джипов толпится с утра
с деловитыми лицами рвань-детвора.

Где на голых деревьях собор воронья,
Где берлога – и та уж почти не моя.

Материал к публикации подготовили Людмила ЛЫСОВА (Нидерланды) и Игорь ИВАНЧЕНКО (Россия).