Читая книгу луганского поэта Владимира Спектора «Всё это нужно пережить...» (М., «Вест-Консалтинг», 2016), ловишь себя на мысли, что подсознательно выбираешь из неё самое дорогое, самое сладкое – свою Страну детства – и складываешь её потихоньку в потайном уголочке души из отдельных стихотворений или даже строк, как мозаичную картину: по запахам, по названиям улиц, по звучащим песням и приметам времени. И она оживает в тебе, а ты в ней, и опять ощущаешь себя маленьким, растущим и счастливым человечком, у которого всё ещё впереди. «Хочется "ещё ", а не "уже"...», – как прекрасно сказано поэтом!

Из какой страны родом автор, он лаконично говорит: «Середина двадцатого века. Время – "после войны"». А значит, это та самая страна, из которой родом все, кому сейчас от 30-ти и больше, – исчезнувшая с карты мира, а не просто сменившая мелодии, причёски и покрои одежд. И оттого ещё более невозвратная и дорогая: «Свет распался на части света», но «ещё летит, летит ко мне эхо взрыва всех ушедших лет».

Из чего складывается Страна детства, которую запомнил автор?

– Из чудесных запахов: вишнёвого варенья, которое «розовело в саду на костре», дешёвых сладких карамелек («На закуску у меня карамельный привкус детства»), горьковатой осенней листвы и любимых цветов («Детство пахнет листвою осеннею, что под ветром взлетает, шурша...  Детство пахнет цветами – майорами, что росли на соседнем дворе»), домашних запахов кожи и меха («Дед шил шапки и пел песни... Пахло кожей и тёплым мехом») и, конечно, главного запаха той эпохи – популярного одеколона («Мы друг друга в толпе мимоходом легко узнаём... по запаху «Красной Москвы» в подсознанье своём»).

– Из неуловимых примет времени, которые у каждого поколения свои, дорогие сердцу. Это может быть даже банальный «медальный отблеск крышек от кефира... очередь за сыром и пионерский лозунг "Будь готов!». – Всё, и хорошее, и плохое, как всегда нераздельно смешанные в жизни («Другая жизнь, хорошая, плохая, в которой по соседству – зло с добром. А для кого-то отраженье рая – в той крышке с её мнимым серебром»). И, тем не менее, именно непонимание того, что недопустимо топтание чужих святынь, среди которых ведь были и истинные, непонимание того, что для уходящего поколения является святым то доброе, что освещало его детство и вырастило его настоящим человеком, как раз и порождает разрыв между поколениями, взаимное отчуждение между стариками и молодыми. И – даже ненависть со стороны последних к тем, кому пришлось немало хлебнуть от прошедшего зла, но кто до сих пор защищает своё отгоревшее, но честное и истинное добро. Ведь оно могло бы стать связующим мостиком между утратившими связь семьями, бывшими друзьями, бывшим единым народом. Могло. Но не стало.

Медь тускнеет, и проходит мода.
Мы, как Атлантида, падаем на дно,
ощущая трудность перевода
красоты и силы – в дряблость впалых щёк,
 будущего – в памятные даты.

– Из слагаемых незабываемых школьных лет («И время называлось "Детство", с 20-й школой по соседству»), где остались любимые детские игры «в войнушку» в пропахшем пылью бурьяне («И смотрит дочка на бурьян с испугом. А он пророс из детства моего»), надоевшие детские болезни («от бронхита до ангины», «от простуд и до простуд») и, увы, неизбежное подростковое одиночество, когда кажется, что весь мир к тебе глух и слеп («Призрак одиночества воскрес, выходя из школьной раздевалки. Он меня узнал и подмигнул»), увесистый портфель с премудростями и заливистый звонок в школьных коридорах («Лежат премудрости в портфеле, тащу портфель я еле-еле», «Будто через годы слышится звонок, и часы спешат, спешат куда-то»), первые красавицы класса («Школьные красавцы, лидеры атак... Будущее в их глазах сверкало. И казался вечным юности пятак, щедрой сдачей выпускного бала»)... А ещё – весёлые пионерские костры и дневники с пятёрками («Дневники с "пятёрками" хранил, а в подвале было сыровато. Порчей дневники мои объяты, и забвеньем – всё, что я учил»).

– Из страшных сказок, где «воюют добро и зло», вечных сказок для всех эпох, но которые из фантастической реальности по мановению чьей-то злой волшебной палочки переместились в реальность настоящего времени. И уже не «злобное сердце дракона» мечет разрывы в сгущающуюся тьму, а вполне обычные люди, к тому же считающие, что они отстаивают справедливость. В сердцах ещё не всех из них наивность и мирное житейское добродушие успело покрыться толстой коркой привычки к насилию, – и от этого сказка жизни кажется отчётливей и даже страшнее, ведь тебе противостоят не уродливые великаны, а такие же люди, совсем недавно «свои». Понять и принять это – слишком тяжело.

– Всё хорошо. Только небо сердито,
гром, как внезапный разрыв динамита
или как эхо ночной канонады...
 – Может быть, хватит об этом. Не надо...

Оттого, что они «свои», то, что происходит, кажется нереальным, призрачным, из какой-то неправильной, жестокой сказки, и разум многих, особенно тех, кто лично не прошёл через ночи, пылающие близкими разрывами, отказывается принимать факты такими как есть.

Но ведь недаром, не для красного словца поэт скорбел об утрате символов-святынь, и вовсе не к самим дневникам с пятёрками относились его слова «так горько и обидно, словно порча губит часть души»! Преданы забвенью, попраны все нравственные заповеди, которым его учило пионерское детство, – братство народов, нерасторжимость славянского единства, принципиальность и отсутствие эгоизма, нестяжательство в смысле непривязанности души к материальным благам («В работу верил. Не в рубли. А я похож на деда», «Мой карман не тяготят рубли»). В принципе, эти заповеди (так называемый моральный кодекс), как ни странно, во многом совпадали с заветами православия. Ныне всё превратилось в свою противоположность: братство народов – в безразличие или отторжение и нежелание даже вникать в жизнь тех, кто раньше составлял с тобой один народ; славянское единство – в ожесточённую дуэль телеэфиров, которые швыряют в эфир «свою правду»; принципиальность – в зажравшийся эгоизм национальных элит, а нестяжательство – в такую власть взяток и круговую поруку, в такой неприкрытый цинизм, что на далеко не священную, не отечественную, братоубийственную войну зазывают обещаниями щедрых подачек! На кону заповедь «Не убий», честь и чистота души – против весомости, даже «убедительности» (жить-то за что-то надо?!) денежного вознаграждения. Как вы думаете, что чаще побеждает в душевной борьбе?

Не будем врать хотя бы себе. На вопрос, откуда берутся убийцы, ответить легко: из «перпендикуляра параллельных миров» нашего недавнего прошлого, забытого и попранного торжествующим гламурным настоящим.

Перпендикуляр в параллельных мирах...
Что он ищет? Какую родню?
Память детства на пионерских кострах
догорает. Её не виню.
Эта память – сама перпендикуляр
к параллелям гламурного дня.
Пионерский костёр похож на пожар,
 догоревший в душе у меня.

Когда, на каком этапе мир вывернулся наизнанку, вывернув души в нём живущих, и превратился в своего антипода – в антимир, в котором, как всегда и везде, тоже переплелись добро и зло, а немудрые, недальновидные люди настаивают, что это вчера было всё подло и плохо, а завтра (только дайте срок!) всё будет чики-пики, потому что главное зло уже уничтожено.

Неправда. Добро и зло – понятия неуничтожимые. Даже в более-менее благополучные периоды истории, в, казалось бы, благополучных обществах они сосуществуют рядом, порой даже на соседних улицах и в соседних домах. И врать ещё несмышлёной, неоперившейся молодёжи, что зло уничтожено, что осталось только вместе с символами растоптать и самих стариков, врать, опираясь в своей неутолённой жажде мщения на её неутомимую энергию действия, – это и есть возрождать зло, только в ином обличии. Помните фильм Марка Захарова по сказке Шварца «Убить дракона»: «Дракон умер. Да здравствует дракон!»? – Главный герой, победивший дракона силой, неизменно превращался в него сам, и спасённые люди предпочитали нового тирана – призрачной свободе, терпимые и привычные ограничения – несладкой обязанности самому думать и за всё самому отвечать. Убить тирана, оказывается, недостаточно! Даже если убить саму память о нём в лице тех, кто его помнит, делу не поможешь.

Я был товарищ, друг и брат
всем положительным героям
и лучшего не ведал строя.
 Но был ли в этом виноват?

«Что делать, если всё, что было, – было плохо? Винить себя, родителей, эпоху?» – Напрасная затея. Дракон возродится в сердцах «смельчаков», тех, кто сегодня такой храбрый и вроде как способен на подвиг ради своего народа. Может, и способен. Сегодня. А завтра непременно соблазнится старым злом. Ведь дракон возрождается незаметно, всего лишь из малых корыстных желаний, эгоистических побуждений, слишком сладких надежд и мыслей. Ты ещё и не знаешь, что ты дракон, люди вокруг тебя в ослеплении от радости освобождения не видят, что ты дракон, и воспевают тебе хвалу, а неподкупное зеркало реки времени уже отражает твою переродившуюся душу...

Потомки Геббельса – как сорная трава,
напялившая незабудок маски.
И кругом – от неправды – голова
 в Нью-Йорке, и в Варшаве, и в Луганске.

А начинается всё с того, что мы позволяем топтать закон. Какой ни есть, он всё-таки закон и, плохо ли хорошо ли, как-то сохраняет мир в стабильности и равновесии. Если его не совершенствовать путём всеобщего открытого обсуждения, а взрывать насильно, это и есть взрывать мир и ввергать страну в хаос и последующую войну. И прекраснодушие «революционеров» неизменно метаморфизируется в их же тиранию. Но и тугодумие и инерция консерваторов, в зародыше подавляющих попытки общества научиться хоть в какой-то мере управлять собой – и этим, честно говоря, даже помочь стоящим над ним «кесарям»! – тоже ведёт к войне, потому что замкнутый в котле пар взрывается.

Мы все виновны в том, что сейчас творится, убеждён поэт. И начинает с себя, поскольку и его душа «страшно переживает, что пятёрки получать отвык» – условные пятёрки в школе жизни, когда каждый твой поступок в какой-то ситуации – это экзамен на звание Человека.

Включалась «Ригонда» – и бодрость лилась через край.
«Маяк» был умелым художником «нежного света».
«Кудрявая» слушала вместе со всеми «Вставай»!
 И я подпевал про «борьбу роковую за это».

Но слышались в пении вовсе иные тона.
«Ригонда» мигала своим заговорщицким глазом,
меняла пластинки, и с ними менялась страна,
 и я просыпался, как все, как сегодня, – не сразу.

Мы проспали Страну своего детства. Мы не заметили, как она изменилась, потому что незаметно изменились сами: «Всё то, что модно, – лишь по блату... За ритмом популярной песенки почти не слышен гул проблем». И в наказание за это история повторила с нами, с Украиной, то, что произошло в семнадцатом году прошлого века в Российской империи с нашими прапрадедами: мы очутились в совершенно чужой стране с временными властями, чехардой законов, отменой прежней морали и нравственности при неспособности заменить их чем-то достойным, и в результате – война, насилие, кровь, навсегда разъединяющая части некогда целой страны, некогда единого народа. Тогда был плох царь – что ж, царя отменили; цели были куда как благими, да неувязочка вышла: любой царь – для той страны, тех исторических условий, для людей, которые в них жили и были развиты соответственно, – тоже был символом-святыней, держащей в единстве и стабильности мир, как теперь «символ-памятник исчезнувшей эпохи», скреплявший нас в единстве и стабильности, отождествляется с песней «Вставай!», пионерскими кострами и звёздами «древнего Кремля». И обратите внимание: всегда – самые благие цели. И всегда – ради свободы народа. Но при этом всегда – народ рад любому новому «кесарю», прекращающему – невзирая на бешенство отдельных оголтелых политиков и их собачьих свор – самоубийственную войну и возвращающему мир, потому что и плохой мир лучше самой хорошей ссоры.

Время Луганска упрямое – длится
среди разрухи, страданий и ран.
Это история, словно таран,
лупит, на прочность судьбу проверяя...
В мыслях иду, как летаю по краю,
и, обнимая в душе, понимаю –
тает слезинкой дорога назад...
 Где ты, Луганск-Ворошиловоград?

Так отчего так сладко сжимается сердце, когда, читая строки Владимира Спектора, даже и не ностальгируя по прошлому – всё равно с доброй улыбкой вспоминаешь ту Страну, «где добром отсверкивает зло»? Разве только потому, что «осталось больше, чем прошло»? Разве только потому, что «радость ожидания намного слаще счастья обретения»?

Большое всегда состоит из многих малостей, а каждая малая малость тождественна большому и – в капле – отражает и повторяет его. Каждый взрослый – это вчерашний ребёнок, и этот ребёнок жив во взрослом несмотря ни на что («Мальчик с узкими плечами, парень с хмурыми очами – я не в вас. Но вы во мне», «Мальчик из прошлого. Дедушка. Вова...»). Так и страна состоит из народа, а народ – из каждого отдельного человека. Борясь со страной, свергая, опрокидывая её символы-памятники, мы боремся с собой и побеждаем себя. А нынешняя война, как бы мы, граждане Украины, её ни маскировали «правильными словами», это гражданская война, а значит, война с собой.

У такой войны не может быть победы. За такой войной, если не одуматься и самим её не прекратить, следуют новые и новые витки насилия и репрессий. И кто уцелеет, это ещё бабушка надвое сказала, а Макар вилами по воде поводил. «Время кануло сквозь каменные латы. Не поймёшь – кто прав, кто виноват».

История учит, что она ничему не учит? Но разве не мудрее объявить свой «октябрь», свой мятеж – общенациональным Днём примирения, как поступили в России с днём 7-го ноября, и понять, что главное – быть вместе, жить вместе, пусть с разными взглядами и «своей правдой», но одним народом и в одной стране, находя ради этого то, что у нас есть общего?

Марширует целая эпоха,
не скорбя, рыдая и трубя.
Падая на половине вдоха,
 отвечая каждый за себя...

Каждый за себя отвечает и сейчас, когда снова решается судьба страны. Тогда были правые и виноватые, но и правые в чём-то оказались виноватыми. Торжествовала одна правда и попирала другую... правду. Сегодня мы их скопом, всех огульно мажем чёрным цветом, не думая о том, что разделим их судьбу, что наши потомки тоже не захотят разбираться и присвоят чёрную метку всему поколению, всей эпохе, всему народу. И – не дай Боже! – возненавидят и станут презирать за наши проступки и свой народ, стыдясь его, отвергнут родные корни, пойдут в ученики к чужим. К тем, кто сейчас издалека, со стороны, из-за бугра смеётся нашей грызне и втихомолку пользуется ею. Иначе чем объяснить, что дети всех нынешних – даже самых малых! – начальников уже учатся в Европе и стремятся изо всех сил за что-то зацепиться, чтобы связать с ней свою жизнь?

Правильно и хорошо назвал свою новую книгу поэт – «Всё это нужно пережить...».

Пою, похрипывая, словно диск
пластиночный, из той эпохи.
Пою, превозмогая страх и риск,
который ощущаю в каждом вдохе.

Да, всё нужно просто пережить, переосмыслить заново. И учесть – непременно! – весь опыт истории и то несомненное добро, которое обязательно – рядом со злом – осталось во вчера. Может, стоит не рушить памятники – образно говоря, не выплёскивать вместе с мыльной водой ребёнка, – но вспомнить и утвердить добрые начала прошлой эпохи в дне нынешнем, рядом с новыми открытиями и достижениями. Может быть, именно добро и культура предыдущих десятилетий и есть наше общее достояние, которое делает людей народом, которое мешает стране рассыпаться в пыль, повторив этим путь многих прежних стран и культур, похоронив под своими обломками и достижения, и ошибки, да и нас самих.

Светлана Скорик, г. Запорожье