И это всё о нём

ТЕЛЕДИСКУССИЯ

Инна КАБЫШ

После того как «ЛГ» опубликовала три материала о сериале Владимира Хотиненко «Достоевский», тема показалась исчерпанной. Но вот ещё один отклик, неожиданный и в каком-то смысле провокационный. Кроме характерной системы аргументации интерес может вызвать и то, что автор является поэтом, а самое главное – преподавателем русской литературы. Мы ждём продолжения дискуссии о классиках и классике на экране ТВ. В первую очередь – от учительского корпуса.

[email protected]

В № 22 «ЛГ» появился долгожданный отзыв о фильме Владимира Хотиненко «Достоевский».

Точнее, сразу два отзыва.

Подумалось, что, грубо говоря, один наверняка будет отрицательный, а другой – положительный (так на страницах «ЛГ» бывало не раз и так, думается, и должно быть). Но, к моему величайшему удивлению, оба оказались отрицательными: только первый (Л. Сараскиной) – «резкий, как «Нате!», а второй (И. Волгина) – бархатный, как нынешние революции.

Странные всё-таки существа специалисты! В данном случае по Достоевскому.

(В их «многой мудрости» как-то мало печали.)

Так что, пользуясь терминами философа Фёдорова, сразу определюсь с жанром своего высказывания как «запиской от неучёного к учёным».

С каким-то почти сладострастием, взахлёб достоеведы перечисляют бесчисленные исторические неточности фильма: и с мешком-то на голове их герой не стоял, и проблему доноса на террористов обсуждал не с женой, а с издателем, и… et cetera…

Понимаю их пыл. Лично я (так или иначе сотрудничающая с фондом Достоевского) знала достоевистку, которая в полемическом задоре, чуть не в качестве главного аргумента выдвигала следующий: «Я пятьдесят лет занимаюсь петрашевцами!..»

Действительно, обидно, полсотни (!) лет занимаясь одним предметом (хотя, разумеется, «жизнь такая короткая, а червяк такой длинный»), чем-либо не возмутиться.

Например, тем, что Достоевский в сцене казни стоит с мешком на голове (на самом-то деле это были капюшоны, да и то только у первой тройки).

Господа, но ведь это кино!

Сердце замирает именно тогда, когда мы видим Достоевского в этом треклятом мешке!

Пережив эту сцену, я тут же – подсознательно – решила, что именно её покажу десятиклассникам на уроке по биографии Достоевского.

Потому что для меня на уроке литературы главное – не сообщить факт (в данном случае, что Достоевский стоял во второй тройке), а заставить сердца детей хоть на несколько секунд забиться сильнее, заставить современных детей заплакать (маленькие, именно видя, например, сцену казни декабристов из «Звезды пленительного счастья», так и делают, дети постарше крепятся, но я-то вижу их (простите за тавтологию) «невидимые миру слёзы»!).

Главный упрёк, который бросают создателям фильма о Достоевском специалисты по нему, что весь фильм – сплошной вымысел.

Но, во-первых, вымысел, как известно, «не есть обман», а «во-вторых, ведь именно над «вымыслом» слезами обольюсь.

Сделаю маленькое отступление.

Современные фильмы о войне (неважно какой: от нынешнего школьника Отечественная война 1941 года так же далека, как Отечественная война 1812-го) тоже ругают за исторические неточности: то автоматы не так носили, то пили не из таких фляжек. Но, простите за пафос, задача искусства (в нашем случае – кино и уроков литературы, понимаемой как искусство) не сообщить «неизвестное» – пусть это делают историки! – а вызвать эмоцию: сопереживание, если угодно, «слезинку ребёнка».

Вспоминается известный эпизод из жизни Микеланджело, которого упрекали за то, что его Медичи не имеют портретного сходства с Лоренцо и Джулиано, на что мастер невозмутимо ответил: «Да кого это будет интересовать через сто лет!..»

Действительно – кого? Только специалистов (то ли по Микеланджело, то ли по Медичи).

Что же касается секса (или, если угодно, эротики), то ведь его не было только в Советском Союзе, а в царской России он, по свидетельству современников, был (даже, страшно сказать, на Нерчинском руднике и в Семипалатинске), так что Достоевский – с его-то страстностью! – вполне мог им заниматься.

Тем более с Аполлинарией Сусловой (хотя, на мой взгляд, сцены с ней – наиболее «слабое звено» фильма).

Я думаю, нам-таки показали «неизвестного» (как того алкала Л. Сараскина) Достоевского: Достоевского-человека. Хорошего (и «разного») человека.

«Хороший человек – не профессия», – сказал мне в приватной беседе Игорь Волгин.

И слава богу, говорю я.

Профессионалов – врачей, учителей, банкиров, бандитов – на современном телевидении, да и в литературе хоть отбавляй, а вот хорошего, я бы даже рискнула сказать, «настоящего», человека что-то давно не видно (в литературе разве что географ, пропивший глобус).

Как в том анекдоте: местов до хрена – интеллигентов нету.

Да и можно ли показать профессионала-писателя, показать акт творчества?

Описать – можно. Но как показать, как «пробуждается поэзия во мне: душа стесняется лирическим волненьем», как «дать жизни вздох, дать радость тайным мукам, чужое вмиг почувствовать своим», как «в этой бездне шёпотов и звуков встаёт один, всё победивший звук»?..

Ведь и роденовский «мыслитель», по чьему-то остроумному замечанию, – это, скорее, изображение не мыслителя, а мысли, ибо можно показать «мысль» (того же «Идиота», например) и самого «мыслителя», то есть того, кто мыслит (если продолжить аналогию, Достоевского, отправляющего роман по почте из Германии в Россию), но нельзя показать – как мыслит.

Хотя в фильме есть блистательная сцена, в которой Достоевский-Миронов – на наших глазах – сочиняет своего «Игрока».

Кстати, о Миронове.

Когда мне говорят, что и режиссёр, и сценарист неубедительны, я отвечаю: меня убеждает Евгений Миронов.

Гений, говорящий о гении, – это убедительно.

Это как «звезда с звездою говорит».

И когда меня в процессе просмотра фильма где чуть не плакавшую, где смеявшуюся, где волновавшуюся (мне ли, автору стихотворения, начинающегося строчкой «Любимый мой играл в рулетку», не прочувствовать сцены в Висбадене!) упрекают в «простодушии», я думаю: а может, это не так уж плохо в мои лета и в наши дни сохранить, как сказали бы в рекламе, просто душу?

Помню, на одной из встреч с интеллигенцией о. Александр Мень с горечью рассказывал о своих коллегах-священниках (специалистах по Христу), о тех из них, кто слишком хорошо знал о Христе в ущерб знанию Христа.

И как контраргумент приводил в пример сельского батюшку, который на проповеди в Страстную пятницу (то есть после чина погребения плащаницы) только и смог выговорить: «Господь наш Иисус Христос умер!..» – и заплакал.

Впрочем, может, я не «интеллигенция» (она, как мне авторитетно заявили, активно не приняла фильм о Достоевском)?

А кто тогда?

Да хоть горшком назови…