Татьяна Янковская

 
Связи тонкую нить не теряй, за нее и держись.
Ведь любовь не кончается, просто кончается жизнь.
Катя Яровая

 В книгу Елены Литинской вошли автобиографическая повесть "Потомок бояр Истратовых. Исповедь жены" и стихи. На странице, предваряющей повесть, читаем: "Посвящаю светлой памяти моего мужа Дмитрия Истратова". На изумрудно-зеленой обложке рисунок – на желтом фоне среди хаоса цветных штрихов и линий различимы фигуры мужчины и женщины, похожие на птиц. Название книги "Сквозь временную отдаленность" необычно тем, что на обложку вынесено ударение. Так назвать книгу мог только поэт, влюбленный в язык, с его лексикой, грамматикой, правилами произношения, и одержимый поиском единственно верного слова. Без проставленного ударения все делали бы его на первом слоге, и смысл был бы искажен. А назвать книгу по-другому было нельзя. "Сквозь временную отдаленность" – повторяющаяся строка ключевого стихотворения подборки, которое передает сущность отношений дуэта героев. Ударение подчеркивает: нет, не временно отдалился, а навсегда, – но только во времени, а не в пространстве, где ушедший продолжает жить памятью и любовью: "Все плохое забыто. Твой портрет на стене с иконами..." А в жизни она называла его "моя златоглавая икона".

Сквозь временнУю отдаленность я понимаю: ты мне сужен 
Был вместе с болью и страданьем на зыбкой грани бытия.
И с горькой радостью приемлю, что мне никто иной не нужен
Для принадлежности обычной. Теперь я – божья и ничья.
Сквозь временную отдаленность все ярче, все сочнее краски.
Стоял июнь. На южный город еще не двинулась жара.
И строила моя греховность тебе фиалковые глазки,
И робко пряталась духовность за дверью спальни до утра...
Мои последние слова – о, если бы не так резки!
О если б, занавес подняв, переиграть еще раз сцену
 Финальную! О если б слов моих тогда я знала цену!..

Поэт знает цену слов – женщина не всегда способна оценить их силу.

Порядок жанров в книге кажется естественным: сначала проза жизни, потом ее сублимация в поэзии. Но не только два жанра мы находим под одной обложкой, все в ней двоится. Книга выполняет две задачи: личную – дань памяти мужа, и художественную – воплощение в слове того, что живет в памяти, обобщая личный опыт и делая его общим достоянием. Автор предстает перед нами в двух ипостасях, как поэт и прозаик равной силы. Две главные тональности поэзии Елены Литинской – лирика и ирония – работают как система сдержек и противовесов: лирик не позволяет скатиться к цинизму, иронист на пушечный выстрел на подпускает пошлую сентиментальность. Упругий, экономный, выразительный язык лишен сантиментов – трагедия их не терпит. Елена Литинская – и героиня книги, и ее автор, но между ними нет тождества. Есть жена Дмитрия Истратова Леночка, Елена Вторая (первая жена Дмитрия носила то же имя – опять удвоение!), и есть поэт Елена Литинская, написавшая о жизни и смерти мужа свою первую прозу, в которой, по ее собственному признанию, присутствует элемент авторского вымысла. "Я поэт. Иначе писать я не умею". Еще в большей степени это относится к стихотворной части. Поэзия – конденсатор чувств и ускоритель мысли, она всегда содержит обобщение, а потому нельзя ставить знак равенства между поэтом и лирическим героем.

"Мне выпало на долю прожить 15 лет в тени его гения", – предваряет рассказ о муже вдова Дмитрия Истратова. Любовь к нему была так сильна, что не истратилась, хотя Истратова нет уже десять лет. У американцев есть выражение larger than life – больше, чем жизнь, т.е., необыкновенных качеств человек, о котором слагают легенды. Любить таких может быть упоительно, но трудно."Дима не укладывался ни в какие рамки, он совершал поступки, которые были либо выше, либо ниже общепринятости. Этакая помесь ангела с чертом!" – пишет Елена. У Дмитрия был раздольный, разгульный русский характер – "коль любить, так без рассудку, коль рубнуть, так уж сплеча, коль простить, так всей душой, коли пир, так пир горой!" Елена описывает, как во время первого визита к ней он вызвался сбегать за хлебом. "Его не было ровно час, а до магазина – рукой подать. Под конец, когда я уже перебрала в голове всевозможные причины его столь долгого отсутствия – от "попал под машину" до "струсил и просто слинял домой", – вдруг появился сияющий Дима с огромным пакетом продуктов и розой в зубах. Чего он только не накупил! Хлеб какой-то особенной вкусности, клубнику, сок яблочный, сок апельсиновый, морковный пирог и еще целую кучу разной снеди. И в этом щедром, бесшабашном, красивом излишестве был весь Димка. Широкая, гусарская натура! Он мне нравился все больше и больше. Мне тогда и в голову не пришло, что щедрость и любовь к излишеству далеко не всегда имеют положительные последствия, скажем, для семейной жизни".

Дмитрий Истратов был очень талантлив. Когда в Нью-Йорке пришел устраиваться на радио "Свобода" (он был звукорежиссером и звукооператором), и у него спросили, что он умеет, ответил – "всё!" Он и в жизни мог всё – помочь, одолжить, починить. Он щедро дарил свой талант людям, оптом и в розницу, не жалея себя, "наслаждался процессом дарения". Жена пыталась упорядочить этот процесс, и возникал вечный конфликт здравого смысла с непрактичностью. Жизнь преподносила не всегда приятные сюрпризы: после начала перестройки нью-йоркский филиал "Свободы" сократили. "Дима никак не ожидал, что останется за бортом. Все надеялся, что оценят его заслуги и оставят в Нью-Йорке. Заслуги оценили. Пришло благодарственное письмо, подписанное самим президентом Клинтоном. А потом – коленом под зад". (Позднее Истратов стал одним из основателей популярного радиоканала "Народная волна".) А тут еще извечные "вредные привычки", подрывавшие его здоровье и заставлявшие злиться на него, вместо того, чтобы любить.

У меня печали маска.
Ты все чаще во хмелю.
И близка уже развязка.
Ненавижу и люблю.

Но развязка наступила нескоро, только со смертью Дмитрия. Теперь, без препятствий, любовь к нему стала даже больше и ярче. Это чувство лишь омрачалось сожалением, что не смогло излиться в полной мере, пока он был жив. Любовь проросла вдохновением, стихами... "Я долюблю тебя посмертно". Душа обнажена – "не ведая стыда", выплескивается она в предельно откровенном рассказе о перипетиях жизни, одухотворенной любовью. Может быть, в отсутствии страха перед огнями рампы сказалась наследственность: Литинская – внучка актеров, с успехом выступавших на сцене еврейских театров Аргентины и Польши.

В русской культурной традиции принято оплакивать покойных долго, винить себя в их уходе, хранить верность и вдовство, иногда на всю жизнь, хотя последнее более свойственно женщинам. При этом мужчины, воспевшие любовь к ушедшим из жизни женщинам, оставили в поэзии больший след. Среди них Тютчев, строки которого взяты эпиграфом к повести, Фет. Об этом романс Булахова "Свидание" на стихи Грекова. В ХХ веке такие стихи появились у женщин – например, Юлия Друнина написала большой стихотворный цикл после смерти своего мужа Алексея Каплера, которому посвятила немало стихов и при жизни. Любовная лирика Елены Литинской продолжает эту традицию.

Стихи, следующие за повестью-исповедью, силой поэтического обобщения поднимают нас над конкретностью отношений. Частные переживания воплотились в образы, то поднимающиеся до высот трагедии, то снижающиеся до иронии и горькой усмешки.

Когда бы знала я, что Ангел
Тебя хранить не в силах боле,
Что решено все Выше Рангом,
Я бы ладонь твою до боли

К своей ладони пригвоздила –
Христом к кресту. И на Голгофу –
Вдвоем... Ночь поздний час пробила...

А в памяти – пивко под воблу.
Смеется грусть в очках-квадратах.
И коньяком облитый облик.
 Дары добра – в дыру. Истратов...


В стихотворении "Русским алкоголикам" не только личное, на своей шкуре испытанное горе: "Русские души, вы все – Карамазовы... Нищий бродяга иль божий помазанник, Бог вас оставил, и черт вам не брат!.. Голо до боли жилье диогенное. Гибельно гаснет наследие генное..."

К первой годовщине смерти Истратова в 2002 году было написано стихотворение "Поминальная", ко второй – "Молитва": "И слезы, утомленные печалью, не льются больше. И глаза сухи". А когда-то лились легко, как в стихотворении "Разрыв", когда жить Дмитрию оставалось еще три года.

Играем жизнь. Азартная игра.
Любовь и ненависть одной и той же масти.
И дом наш, что был крепостью вчера,
Сегодня распадается на части.
...Весенний день усталые глаза
Слепит. Ликуют чайки на причале.
Причастна не к тебе моя слеза,
 И плачу я от света, не печали.

А в стихотворении "На канале" (2004 г.) наметился перелом. И хотя среди расфуфыренной толпы эмигрантов на берегу и рыболовов, "посылающих рыбу на...", героиня сидит в ресторане "решительно одна" и ее "бокал печалью налит", появляется совсем новая, лирико-ироническая интонация: "Век наш короток, брутален, и прекрасен, и фатален. И живет надежда на..." Любовь никогда ее не покидала, справиться с горем помогала вера, а теперь появилась надежда. Память осталась ("Твое небытие вошло в мой быт..."), осталось сожаление, но ушло испепеляющее чувство вины, раскрепостив душевные силы. Еще недавно она не смела прикоснуться к его гитаре в стареньком футляре, а теперь: "Я выучусь играть. Мой дух упрям. Спою романс перед твоим портретом". Стало возможным сказать: "Я нарушила заповедь: ближнего возлюбила больше себя".

Последний стих "Прощальная гроза", написанный в преддверии десятой годовщины смерти Дмитрия Истратова, говорит о примирении и освобождении, об обретенной мудрости, о найденном балансе, о вернувшейся радости жить и творить.

...Осенняя прощальная гроза
Дарует долгожданную прохладу.
Крылатою судьбою залетит
В гостиную чрез битое стекло.
И буреломной ярости, что за
Окном, я, проливая слезы, рада.
Прости меня и просто отпусти
Из ночи в день. Светает... Рассвело.

Любовь и память воплотились в книгу, которая будет жить отдельно от автора; нерастраченная любовь, разделенная с читателями, заживет своей жизнью – литературной. Уверена, что книга Елены Литинской найдет благодарных читателей, которые оценят ее искренность и мастерство.

Нью-Йорк, 2011 г.

* Елена Литинская. "Сквозь временнУю отдаленность", M-Graphics Publishing, Бостон – Нью-Йорк, 2011.