Заметки о поэтах Луганщины

Эпоха перемен, которую мы переживаем с 80-х годов ХХ ст., помимо напряженных социально-экономических и политических аспектов, имеет еще и аспект духовный: меняется сознание людей и всего человечества. На первый взгляд кажется, что преобладают разруха, потери, обнищание и моральное, и материальное. Но в гуще тьмы все мощнее зреет свет; собственно, он всегда сиял в душах людей духовных, совестливых – и мы приучаемся все больше ценить его. Творчество поэтов Луганска свидетельствует: «тропа поэзии не зарастает лебедой». Наоборот, вечные ценности человеческого бытия звучат в их стихах с особой силой.
…Любимые слова председателя Межрегионального союза писателей Украины Владимира Спектора – доброта, порядочность, совесть. Нравственная доминанта пронзает его творчество, как взмах крыла – пространство. И хотя наше время вряд ли проходит под знаком совести («Время совести? Вот уж едва ли…»), душа поэта не может отказаться от нее:
Двадцать веков распята,
 Совесть еще жива.
Лирический герой Владимира Спектора, переживший потери и разочарования, упрямо продолжает утверждать постулаты добра и любви:
Добро без доброты –
 Как без молитвы Бог.
Его не назовешь только лишь мечтателем, надевшим розовые очки: он ясно видит социальные и моральные уродства, сомнительные победы «деловых». О родном городе может сказать и резкие слова, причина которых – боль за малую родину:
Кто ты мне – товарищ, волк иль брат,
 Город, что забыл свои фонтаны.
При всей своей мягкости, интеллигентности («На удар не отвечаю двойным ударом. Лишь – улыбкой») В. Спектор может поставить строгий диагноз бездуховности, жесткости:
Подлец себя не видит подлецом,
Он деликатен для себя в избытке,
Себя жалея, хмурится лицом,
 Смывая капли крови после пытки.
Этот отрывок – из стихотворения «Как плахи нет без палача», которое представляет собой развернутую метафору: подлость в любые времена – это Каинова печать бесчеловечности. Поэт нашел беспощадные слова для тех современников, которые бездушно прикрываются «делом», совершая жестокие поступки.
Новые стихи В.Спектора еще и еще раз доказывают, что сдержанность, приглушенность лирического переживания в них зачастую лишь внешняя оболочка. Одно-два слова, грустно-ироническая интонация – и портрет времени, авторская позиция становятся предельно ясными:
И тот, кто присягает: «Да»,
 Вдруг станет символом измены.
Или:
Пытаемся парить, летя на дно.
Грустная мудрость – пожалуй, главная тональность лирики В. Спектора. Во множестве стихотворений рассыпаны строки, приобретающие статус афоризмов:
Вновь и вновь идем в поход за счастьем
 И оно от нас идет в поход.
Или:
Как эмигранты в родной стороне,
 Ищем дорогу к себе…
В глубине печальной созерцательности лирического героя нередко полыхают огонь – страсти, обнаженной откровенности: «Я работаю без страховки, словно вены, вскрываю душу», «И сердца стук порой – как взрыв фугасный».
Излюбленные тропы В. Спектора, как точно подметила литературовед М.Радецкая, - антитезы и оксюмороны. Они не только определяют духовные полярности – добро и зло, совесть и бездуховность, порядочность и подлость, но и подчеркивают диалектическую взаимосвязь явлений в нашем дуальном мире:
Я замер на ходу, на полуслове,
И сердца стук узнал сквозь стук колес,
Когда разлука взорвалась любовью,
 А тень от встречи – тенью дальних звезд.
Хочется отметить и редкую образованность поэта, которая просвечивает в стихах богатством аллюзий и реминисценций. Это указывает на прочную опору его творчества – традиции русской и мировой культуры; иногда становится перекличкой, диалогом, а то и спором с классиками. Так, В. Спектор переосмысливает цветаевское «ремесло» (у поэтессы это один из синонимов творчества): «Жизнь – мое ремесло». Он грустно спорит с Б. Пастернаком:
Всесильный бог любви
 Не так уж и всесилен…
Какие бы варианты жизнь ни преподносила поэту, жизнеутверждающее начало всегда побеждает в его творчестве:
Этот свет, этот воздух, который так сладок в гортани,
Каждый миг, каждый день он не меркнет, мерцая, сгорая…
На мечты уповая, шагаю за светом, что манит,
 И пространство любви в нем мерцает от края до края.
Еще в 80-е годы в лирической поэме «На старомодном перекрестке судеб» Татьяна Дейнегина открыла щемяще-нежную «формулу вечности»: «Держу на руках ДИТЯ»… Исконное предназначение женщины не помешало ей, журналисту, редактору Луганского областного телевидения, передать в поэмах и стихах накал страстей различных исторических эпох. В социально-философской поэме «Первопуток» Т.Дейнегина воспроизводит приметы российской действительности XVIII в.: восстание К.Булавина, тяжесть «холопских» судеб, алчность «заворуев», на фоне которых поиски рудознатцем Григорием Капустиным «горючего камня» предстают благородным, смелым деянием во благо отечеству, родному краю, холопам, обретающим крупицы свободы. Поэтесса показывает глубинную связь времен, людей с жизнью матери-земли:
К реке выходил излом –
Не угля! – излом любви.
И, весть о себе подав,
Поглубже в землицу – вспять…
- Холопы и господа,
Каким вас огнем пронять?..
Холопы и господа,
Когда бы вы знать могли –
Эпохи, века, года
 В нас – исповедью земли.
Гражданское мужество поэтессы не позволяет ей принять серую безликость и равнодушие толпы, подчиниться запретам «руководящего сибарита» нашего времени:
Но хватит сил не промолчать,
Когда в меня вонзает стрелы
Там, кто квадратную печать
На Блока б ставил, на Расстрели,
Тот, кто вовеки не простит,
Что я хоть что-то, да умею,
Как в горле ком, как соль в горсти
 Ему – я что-то в жизни смею.
Т. Дейнегина не отрекается, не открещивается от людей неудобных, неугодных властям любого толка, от тех, кто нес свет в годы бездуховности. Среди них – наш земляк скульптор Евгений Чумак. Среди них те, кто сказал горькую правду в годы безвременья. Строки большой духовной силы и художественной выразительности посвящены Борису Пастернаку:
Снег – общий знаменатель Прегрешенья –
Все шел, поземкой память волоча
О тех, кого не упрекнешь в отваге,
Кто деспотичной тенью усача
 Завесил окна «Доктора Живаго».
Дача великого поэта в Переделкино в восприятии поэтессы обретает сакральное значение:
Стояла дача вровень с Храмом,
 Не пряча острые углы.
Думается, творчество Т.Дейнегиной заслуживает оценки, которую она дала «старшим» деятелям культуры:
И на битву за человечество
Без кольчуги идет талант.
По-сыновьи и по-отечески
 Он сжигает себя дотла.
Свежие, яркие краски и метафоры встречаем мы в пейзажной лирике поэтессы, которая умеет увидеть необычное и в зимних буднях:
Январь не думал ни юлить, ни лгать,
Но Он – дитя Мороза и Метели –
Ладони – льдины и глаза – купели
 Пытался так неловко сопрягать.
В любовной лирике героиня Дейнегиной предстает одновременно и сильной, и ранимой. В стихотворении «Едва машина скрылась за углом…» в сумятице снега, дороги, сосен вдруг прорывается сокровенно женское – горечь и боль разлуки:
… Ну, отчего же так черна дорога?
 Ах да, машина скрылась за углом.
Смятенная, взволнованная женщина принимает свое – смелое, безоглядное – решение извечной коллизии:
И я,
привычкам женским так
противореча,
не вслед тебе бросаюсь, а – навстречу! –
 по главному закону Бытия.
…Прямо и честно выражает свою гражданскую позицию Виктория Мирошниченко. Бесчинства власть предержащих обличаются ею с большой эмоциональной силой:
Каждый – обманщик, клеймящий обман:
Шлейф фарисейства пылит за спиной.
Каждый бесславною славою пьян,
 Правя бездарно людьми и страной.
Поэтессу волнует судьба всего человечества, которое губит себя из-за амбиций, спеси, отказа от совести:
Безликость сомкнутых рядов
И души – камень,
Пусты глазницы городов,
 Набитых нами…
И хотя безразличье и зло, кажется, затопили все вокруг, лирическая героиня В.Мирошниченко пытается стряхнуть с себя морок «сажи»:
Там – впереди, в маячащем году
Ждет то, что станет мне всего дороже,
И я не медлю, нет. Помилуй, Боже!
 Я за собою ослика веду.
Образ ослика, помогающего нести тяжелую поклажу лет, проходит через все стихотворение («…Пережитого полнится запас…»), являясь не просто опорной, но и развернутой метафорой существования. Вообще из богатого арсенала троп поэтесса чаще всего прибегает именно к развернутой метафоре. В стихотворении «След на снегу – цепочка потерь…» старый год отождествляется с раненым зверем: он ищет пристанища, уходит от погони, его сердце молит о пощаде: «Как больно…» На метафоре «благословенный островок любви» построено стихотворение « - Открой глаза и имя назови!» На этом удивительном острове «свет, приветливые лица, тепло, покой». Но лирическая героиня не может быть «вне игры», вне дела («и как петля затянута сиеста»), поэтому стремится вернуться на большую землю, которая воспринимается как трудная, но полнокровная жизнь.
Да, в ней нелегко: «тускнеют добра фонари, темнеют проспекты надежды» (стихотворение «Над грудами спящих домов»). Но душа-то все равно верит в возможность воскрешения добра:
- Что ищешь? Огонь? Так – бери,
Не помня обиды! Пустое…
Фонарщик, зажги фонари,
 Пожалуйста, что тебе стоит!
Особо хочется отметить богатую, щедрую образную палитру художника слова В.Мирошниченко. В обыденно-рутинном она умеет увидеть необычное:
Славен поздней осени улов:
В неводях недель дожди зависли,
Листья, как напуганные мысли,
 В страхе разбежались от стволов.
Одно из сильнейших произведений поэтессы посвящено памяти большого мастера слова Бориса Чичибабина, ни глумление, ни награды не властны над душой подлинного художника:
Да зачем поэту награды?
 У его души нет для них угла.
Самое большое его достояние – воля. К сожалению, достигается часто после смерти. Но я уверена: смелость сказать правду это тоже высокая степень свободы, высокая проба души.
В лирике Наталии Мавроди звучит горькая правда об измельчании чувств, бесчестьи, трусости, которым поддались многие современники. А первооткрывателей нового нередко ждет участь тех, кого распинали, страшась Истины. Об этом стихотворение «Еврейский мальчик Иисус из Назарета», построенного на аллюзиях (Христос, скрипка Поганини, Жанны Д’арк, Галилей): искатели и глашатаи неизведанного вновь и вновь переживают остракизм и казни:
Нет, не прощают люди непохожесть,
И будь ты Бог и пядей сто во лбу,
Но жало инквизиторское ножниц
 Без сожаленья – под гребенку. Под одну.
В философских размышлениях поэтессы доминирует стремление быть верной своему истинному Я:
Обречены на всевнедренье –
Энергий, мыслей, чувств – толпой.
И очень редкое везенье:
 Хоть иногда побыть собой.
Самоанализ и честность лирической героини усиливаются протестом против конформизма:
И будет горько и обидно,
Когда в дань моде и молве,
Себя не раз предав постыдно,
 Вновь дрейфовали на волне.
Поэтесса не предается отчаянию: она осознает диалектику жизненных коллизий, усиливая солнечную гамму восприятия мира:
Все познается лишь в сравненьи,
И то, что кажется бедой,
Вдруг обернется днем весенним,
 А слезы выдумкой пустой.
Поэт Геннадий Сусуев называет себя подмастерьем гениального Мастера, чью науку проходит, наверное, каждый подлинный художник:
Я не мастер, что же вы хотели.
Дарят мне на праздник по рублю.
Он Маэстро – делает свирели.
 Я в них только дудочки сверлю.
Но он же и «чернокнижник», влюбленный в магию стиха, готовый принять за это даже ад и одиночество. Труд поэта приобретает, по Г.Сусуеву, трагедийную силу:
Как ассирийский лев на царские забавы
Я вновь читать стихи на сцену выхожу,
Немея, не дыша я вглядываюсь в лица.
Я чувствую беду. А этого ль хотел?
Но поздно отступать – несется колесница
 И воздух потемнел от водопада стрел.
Развернутая метафора завершается светлым аккордом: поэт усмиряет зал и даже наполняется его силой.
Г.Сусуев передает драматизм судьбы поколения «за 50», которое не расправило крылья из-за косных «нельзя», дышало «воздухом застоя»:
А нас под дых – не двигайся – лежи,
Но мы вставали, отряхнув колени.
В нас закачали килограммы лжи,
Ненайденным назвали поколеньем.
А мы еще брыкаемся при том,
Не затерялись начисто в толпе.
Что не допели, все же допоем,
 Договорим и многое успе…
Обрыв слова в конце текста – как обрыв дыхания и самой жизни.
Непокорность, независимость лирического героя Сусуева выражается и через прием художественного параллелизма:
Осень грустит, надевая монисто.
Всюду туман – никакого просвета.
Щиплет глаза, задохнешься от листьев –
 Жгут на кострах непокорное лето.
Цикл Г.Сусуева «Мое язычество», на мой взгляд, одно из сильнейших в русской поэзии последнего времени. Мятежное, «дионисийское» начало творческого дара поэта органично сочетается с упорядоченным, «аполлониевским». Трагичны картины уничтожения язычества на Руси, когда гибнущий Перун «тихо плакал в заповедной чаще». В художественном мире Сусуева продолжают жить языческие боги природы, духи воды, духи долин:
Я живу и дышу. Никуда не ушел.
Шелестят голубые дубравы.
Я гуляю средь них по ночам нагишом,
 Утверждая законное право.
Хрупкий и сильный, трогательный и гордый, «нелепый» языческий божок Сусуева утверждает свое безусловное право на существование вровень с Христом и Аллахом – и признает только добрых богов:
Есть в глуши уголок, где живут, как и прежде,
Три богини, жестоким богам вопреки.
Ходит к Вере Любовь, вместе ходят к Надежде,
 Есть малюсенький бог и у этой строки.
Поэзия Сергея Кривоноса возвращает нас к истокам – земле, полю, стае журавлей. Ораз неба, один из центральных в лирике поэта из г. Сватово, объединяет в себе привычный феномен природы и высокое духовное содержание:
Мне нужен взгляд распахнутого неба,
 Как во Христа поверившему крест.
Или:
Но не зря что-то птичье издревле живет в человеке,
 Заставляя под небом крутые высоты искать.
В художественном мире С.Кривоноса очень пластична, естественна связь земли, неба и человека:
Хранила вода и тепло, и морозность
И ожили как-то внезапно в крови
И сила земли, и небесная звездность,
 И что-то еще от добра и любви.
Человечна, тепла и нежна в поэзии сватовчанина земная любовь к женщине. В стихотворении «Вот опять по-осеннему хмурится день постаревший…» Лирический герой встревожен болезнью любимой, он старается утешить ее, воскресить «к новой жизни стихами». В красках природы, ее вечном бытии он находит приметы исцеления любимой:
Тонкий лучик дрожит на прозрачной ладони заката,
Словно линия жизни и в завтра ведущая нить.
Кто-то мудрый сказал, что давно стал безмерно богатым,
 Потому что не смог разлюбить.
Сдержанные, не напоказ теплота и доверие спасают любящих от ненастий и раздвигают границы обыденности:
И, даруя тепло нам опять,
Журавли над полями ковыльными
Тень ночную раздвинут крыльями,
 Чтобы солнце на небо поднять.
(«Хорошо, что мы снова вдвоем…»)
Неподдельным сочувствием наполнены произведения С.Кривоноса, посвященные «братьям нашим меньшим». Поэт на стороне одинокого, загнанного облавой волка («Волк») и побитого «вельможным» хозяином пса. Они ближе ему, чем «надменные люди», зачастую и человечнее:
Кормят ноги меня – это сказано точно.
Но к селенью – нельзя, я у леса в плену,
Старый волк сел на снег и совсем не по-волчьи,
 С человечьим надрывом запел на Луну.
Хочется отметить и такую особенность поэзии С.Кривоноса как афористичность. При всем своем лиризме он часто находит точные слова, приобретающие статус закона жизни:
Очень трудно постичь бесконечного мира единство,
 Но дано быть единственным в мире любому из нас.
«Тропа поэзии не зарастает лебедой…» На ней мы встречаем тонкий, теплый лиризм Михаила Квасова, экспрессивную нравственную позицию Людмилы Деевой, горячее, продуктивное экспериментаторство Александра Сигиды, пиршество образности в стихах Ирины Гирляновой – и многих – многих других. Творчество луганских авторов несет в мир свет и доброту, отвагу и сострадание. Старому фонарщику всегда найдется работа…

Любовь Парамоненко,
литературовед, поэтесса,
 член МСП