Из книги "Отчаяние"
 Жизнь

1.
 "Мыслитель" Родена

Подбородок тяжелой рукой подпирая,
Вспоминает, что он -- только остова плоть,
Обреченная плоть, пред судьбою нагая, --
Красотой не могущая смерть побороть.

В дни весны от любви трепетал он, пылая,
Нынче, осенью, горькою правдой убит.
"Все мы смертны", -- печать на челе роковая,
И в ночи он всей бронзой своею дрожит.

И проносится ужас по бороздам тела,
Рвутся мышцы, напрягшиеся до предела,
Как осенние листья пред Божьей грозой,

Что гудит в его бронзе... Так корень сухой,
Так израненный лев не страдали в пустыне,
Как мыслитель, задумавшийся о кончине.

Перевод И.Лиснянской

2. Еврейскому народу

Еврейская раса, ты -- море печали,
Еврейская раса, ты -- тело скорбей,
Небес и земли твои слезы длинней,
Как сельва, страданья твои вырастали.

Прилечь тебе так и не дали в тени,
Не дали сменить, чтобы зажили раны,
Повязку, и цвет ее жгуче-багряный
Пылает, как роза, и ночи и дни.

Мир дремлет, но слышит он плач твой старинный
Как нити дождя, ему слезы милы.
Смотрю: глубоки, как разрезы пилы,
Твои, столь любимые мною, морщины.

Скажи, что кошмарней еврейского сна?
Лишь слово молитвы дано: miserere.
И все-таки люльку качает жена,
А муж собирает зерно без потери.

Еврейская раса, ты мощь сохраняешь
И голос, чтоб нежно воспеть свой очаг,
Язык твой истерзан и ужас в очах,
Но ты Песню Песней слагать продолжаешь.

Живет в твоей женщине сердце Марии,
Являешь ты профиль Христа среди нас.
Услышал Сион Его речи благие,
Но тщетно Он звал тебя в горестный час.

Пугливой толпой от Него отступилась,
Ты блага в Его не услышала Слове,
Тогда-то коса Магдалины сгодилась,
Спасителя ноги отерла от крови.

Еврейская раса, ты -- море печали,
Еврейская раса, ты -- тело скорбей,
Небес и земли твои слезы древней,
Как сельва, страданья твои вырастали.

Перевод И.Лиснянской

 3. Страстная пятница

Апрель прельщает ласкою всегдашней,
и в борозде живая жажда бродит,
но, сеятель, помедли перед пашней:
Христос отходит!

Не трогай плуга, отложи мотыгу --
пусть в искушенье пахаря не вводит.
Прислушайся к отчаянному мигу:
Христос отходит!

Уже кровавый пот поит оливы,
поет петух, и Петр глаза отводит.
Пророк любви, страдалец терпеливый,
Христос отходит!

Крестьянский лоб прорезала морщина,
меня тоска полночная изводит,
и слабый мальчик плачет, как мужчина:
Христос отходит!

Еще кровит скрещенье перекладин,
сухие губы судорога сводит.


Будь проклят хлеб, будь этот мир неладен -
Христос отходит!

Перевод Н.Ванханен

 4. Сильная женщина

Обветрено лицо, а кофта голуба, --
Такой тебя глаза мои запечатлели.
Там, в детстве, где земля раскрыта, как судьба,
Я видела тебя на пахоте в апреле.

Пил в грязном кабаке нечистое вино,
Тот самый, от кого и родила ты сына.
Несла ты тяжкий груз, но падало зерно
Из бедных рук твоих спокойно и невинно.

А летом жала хлеб для сына, вся светясь,
И вновь я от тебя не отрывала глаз,
Расширенных от слез восторга и от воли...

Все целовала б грязь я на ногах твоих!
Иду я, отвратясь от модниц городских, --
И тенью и стихом, -- вслед за тобою в поле.

Перевод И.Лиснянской

 5. Бесплодная женщина

Если нет на коленях в подоле у женщины сына,
чтобы в недра ее детский запах проник и тепло,
то вся жизнь провисает в руках ее, как паутина, --
легковесная с виду, а душу гнетет тяжело.

Видит в лилии сходство с височком младенца: "невинный
ангелок, не пробьешь ты головкою даже стекло,
а тем более лоно с алмазной его сердцевиной,
о тебе я молилась, мой ангел, да не повезло".

И не будет восторг ее в детских глазенках повторен
никогда. Так на что ей мотыга, коль в почве нет зерен? --
и иссякнет огонь ее глаз, как огонь сентября.

Слышит ветер она в кипарисах с удвоенной дрожью,
а столкнется с беременной нищей, чье лоно похоже
на тучнеющий хлеб перед жатвой, -- стыдится себя.

Перевод И.Лиснянской

 6. Ребенок остался один

Услышав тихий плач, свернула я с дороги,
и увидала дом, и дверь его открыла.
Навстречу -- детский взгляд, доверчивый и строгий,
и нежность, как вино, мне голову вскружила.

Запаздывала мать -- работа задержала;
ребенок грудь искал -- она ему приснилась --
и начал плакать... Я -- к груди его прижала,
и колыбельная сама на свет родилась.

В окно открытое на нас луна глядела.
Ребенок спал уже; и как разбогатела
внезапно грудь моя от песни и тепла!

А после женщина вбежала на крыльцо,
но, увидав мое счастливое лицо,
ребенка у меня она не отняла.

Перевод О.Савича

 7. Пытка

Уж двадцать лет, как в грудь мою вложили --
ее рассек кинжал -- огромный стих, встающий, словно в море
девятый вал.

Я покорилась, но его величье
меня лишает сна. Устами жалкими, что лгали прежде,
я петь должна?

Слова людей и немощны и смертны,
нет жара в них, как в языках его огня и в искрах
его живых.

Кормясь моею кровью, как ребенок,
он всю меня связал, но ни один ребенок столько крови
у женщины не взял.

Ужасный дар! От этой пытки впору
всю ночь кричать! О, пощади, вонзивший стих мне в сердце, --
позволь молчать!

Перевод О. Савича

8. Будущее

Зима накатится комом,
навеет на душу грусть,
и станет мир незнакомым,
печальны песни -- и пусть!

Мой лоб, утомлен и жалок,
уронит легкую прядь.
О дух июньских фиалок,
как больно ими дышать!

У матери под гребенкой
белей завьется зола,
и я не дождусь ребенка,
которого так ждала.

Подарим старым могилам
грядущее, день за днем,
застынем над прахом милым
безумье да я -- вдвоем.

Окликнутый без ответа,
размыты твои черты!
В распахнутом царстве света
совсем растворишься ты.

Перевод Н.Ванханен

 9. Кредо

Верую в сердце мое, в эту ветку душистую, --
Дышит Господь на нее и колышет в тени,
Жизнь наполняет дыханьем любви, и становятся
Благословенными дни.

Верую в сердце мое, ничего не просящее,
Ибо в мечтанье причастно оно высоте,
И обнимает властительно все мирозданье
В этой высокой мечте.

Верую в сердце мое, что в глубины господние
Раны свои погружает, слагая напев,
Чтоб, как дитя из купели живительной, заново
Выйти, для счастья прозрев.

Верую в сердце мое, наделенное трепетом, --
Ведь вразумил его Тот, кто волнует моря,
Вот и живет оно первоначальною музыкой,
Ритмы прибоя творя.

Верую в сердце мое, что рукой нещадящею
Я выжимаю на холст бытия, чтобы он,
Красками крови окрашенный, был в одеяние
Огненное превращен.

Верую в сердце мое, что любовью посеяно, --
На борозде бесконечно взошло, как зерно.
Верую в сердце мое: хоть всегда изливается,
Но не пустует оно.

Верую в сердце мое, что не будет источено
Жадным червем, ибо смерти затупится суть.
Верую в сердце мое, ничего не таящее,
В сердце, склоненное грозному богу на грудь.

Перевод И.Лиснянской

 10. Мои книги

Жильцы дубовых полок, безмолвны ваши страсти,
как вы красноречивы, хотя молчите глухо,
хранительницы смысла, целительницы духа,
исполненные скорби, дарующие счастье!

Под тяжестью вседневной согбенная устало,
я с наступленьем ночи сумею распрямиться:
поглажу переплеты и угадаю лица,
и мне кивнут с улыбкой все те, кого не стало.

Кипят псалмы Давида разливом жаркой лавы,
и в огненную бездну я сердце окунаю,
о Библия, едва ли найдется даль иная,
чьи вечные просторы настолько величавы!

Ты лучших в этом мире своим вином вспоила.
Несокрушимый стержень и твердая основа.
Когда я повторяю твое святое слово --
ко мне опять приходят спокойствие и сила.

Бессмертный Флорентиец был первым человеком,
разбередившем сердце своим протяжным стоном --
во мне его дыханье, как в тростнике зеленом,
и я плыву доныне по алым адским рекам.

Идя сквозь дым и пламя, томясь по розам сада,
с гортанью пересохшей, безумная от жажды,
на цветники Ассизи я набрела однажды,
и освежила губы нездешняя прохлада.

К Франциску из Ассизи меня вела дорога,
он вышел мне навстречу, бесплотный, как туманы,
целуя чаши лилий, гноящиеся раны,
в любом явленьи божьем целуя имя Бога.

Мистраль, певец Прованса! Я помню и поныне
земли разверстой комья, пьянящий запах пашен.
Взгляд девочки влюбленной беспомощно-бесстрашен
и суждено ей сгинуть в обугленной пустыне.

И ты, Амадо Нерво, сладчайший голос горлиц,
из выжженного сердца невынутое жало.
Цепочка гор далеких ломалась и дрожала,
когда я вдаль глядела, от строчек не опомнясь.

О доблесть книг старинных, о ветхая бумага,
ты не сдаешься тленью, чтоб утолять печали.
Иов, как прежде, страждет, и безответны дали,
и жив Фома Кемпийский, и горечь, и отвага!

Как Иисус, свершая свой крестный путь с любовью,
вы раны отирали стихом, и ваши лики
на книгах проступили, и платом Вероники
глядит творенье -- роза, запекшаяся кровью!

Целую ваши губы, ушедшие поэты!
Вы стали горстью пыли, но остаетесь рядом,
спеша меня ободрить и голосом, и взглядом,
и вечным кругом лампы мы в сумраке согреты.

О мертвые, вы с нами во славе бестелесной!
Прильну во мраке ночи к распахнутым страницам --
к глазам неутоленным, сожженным страстью лицам,
скипевшимся во прахе, в земле глухой и тесной.

 Перевод Н.Ванханен