АНТОЛОГИЯ РУССКОЙ ПОЭЗИИ
 Подготовлено М.Синельниковым

День рождения Максима Горького дает повод о нём высказаться. Конечно, лучше Ходасевича не напишешь. И все же необходимы некоторые дополнения в свете свершившейся недавней истории. Мы ведь дожили до времен общественного презрения к Горькому, его оплевывывания, низвержения его памятников и переименовывания названных его именем городов и улиц(а ведь, сказать по совести, превращение писателя в родной город и в главную улицу Москвы было ему навязано). Перестроечное раздражение, положим, было понятно.Но пора бы и опомниться. Вспомнить, что был великим человеколюбцем сей ницшеанец (впрочем идеи Ницше во все времена могли быть истолкованы и в гуманном смысле - не скажу, что в гуманистическом). Что Горький в 17-м году предостерегал против рискованного эксперимента над народонаселением, что в годы военного коммунизма он спас от голодной смерти остаток интеллигенции, а кого-то отстоял и от террора(кого не смог - не его вина). Что и возвратившись из эмиграции (а как ещё назвать его затянувшееся пребывание вдали от Страны Советов!),он многих талантливых поддержал, кого-то спас(или хотя бы продлил срок жизни). Ну, да, мы знаем его ошибки, иногда роковые, его тягостные для души высказывания, знаем и его литературные неудачи. Но не перевешивается ли всё это на чаше весов глыбой совёршенного им добра!
И ведь в конце концов сей "великий пролетарский писатель" был великим русским писателем. Пусть Бунин и выше по качеству таланта (и, конечно, Нобелевская премия справедливо досталась Ивану Алексеевичу, но это не значит, что Алексей Максимович был её недостоин). И пусть советские утверждения , что Горький превзошел Толстого, абсурдны(такие люди как Толстой рождаются раз в пятьсот лет, и в последний раз до него они прозывались Шекспиром и Сервантесом). И все же Горький создал свой мир. Вероятно, всё же в основе нерушимый.Он написал 70 томов, и уж семь-то, а то и все десять в русской литературе останутся...
Мне-то ближе всего сфера поэзии. Далее следует собранная мною подборка стихов Горького. Добавлю только, что если удастся найти время и взяться за воспоминания, то поведаю новеллу, слышанную от участника послевоенного заседания, на котором И.В. Сталин попробовал Горьким заменить в качестве официального родоначальника пролетарской поэзии надоевшего уже со своей "лесенкой" Маяковского, и что из этого вышло..

МАКСИМ ГОРЬКИЙ (16(28) 3.1868 г., Нижний Новгород — 18.6.1936 г., Горки под Москвой; урна с прахом захоронена в Кремлевской стене). Биография всемирно прославленного и вошедшего в школьные учебники и хрестоматии писателя общеизвестна. Правда, самое начало его жизненного пути ведомо нам лишь по собственным превосходным, высокохудожественным повестям Г. Все же это не документальная, а именно художественная литература. И.А. Бунин, в эмиграции не скрывавший и культивировавший свою неприязнь к Г., видимо, застарелую, иронизировал и во всем сомневался: «Молва твердит: "Босяк, поднялся со дна моря народного…”. А в словаре Брокгауза другое: "Горький-Пешков, Алексей Максимович. Родился в шестьдесят девятом году, в среде вполне буржуазной: отец — управляющий большой пароходной конторы, мать — дочь богатого купца-красильщика…” Дальнейшее основано только на автобиографии Горького». Но был ли отец Г., согласно Брокгаузу, капиталистом или же сыном солдата, разжалованного из офицеров, и столяром-краснодеревщиком (справка биографического словаря «Русские писатели 1800–1917». М. 1989, т. I, стр. 645), не подлежат сомнению долгий период скитаний будущего писателя, его соприкосновение с самым «дном» жизни, необыкновенный творческий рост гениального самоучки.
Темны и обстоятельства смерти Г. Равно как и подлинные мотивы его возвращения из эмиграции в большевистскую Россию. Только угадываются цели, которые Г. ставил, идя на сближение с советским руководством. Все-таки невероятно, чтобы все сводилось к личной корысти и неутолимому честолюбию. В революционные годы Г., сделавший так неимоверно много для спасения русской культуры и ее деятелей, в эпоху «красного террора» боровшийся (и часто небезуспешно) за каждую человеческую жизнь, не боялся поссориться с самыми могущественными большевистскими вождями. Конечно, в тридцатые годы, в условиях еще более чудовищного гнета, кровавого режима, обретшего устойчивость, Г. пошел на многие компромиссы, возможно, чрезмерные и недопустимые. Но нет оснований предполагать, что его взгляды изменились в основе, что он перестал быть гуманистом и навсегда расстался с благими устремлениями молодости. Глубочайшее разочарование в советской действительности, несомненно пережитое Г. на последнем отрезке жизни, заставляет верить в его искренность и не может не смягчить самый суровый суд потомства. Образцовым, беспощадно правдивым является мемуарный очерк В.Ф. Ходасевича: «Он был на самом деле доверчив, но сверх того и притворялся доверчивым. Отчасти ему было жалко лжецов конфузить, но главное — он считал своим долгом уважать творческий порыв, или мечту, или иллюзию даже в тех случаях, когда все это проявлялось самым жалким или противным образом. Не раз мне случалось видеть, что он рад быть обманутым. Поэтому обмануть его и даже сделать соучастником обману ничего не стоило».
В годы перестройки имя Горького вызывало величайшее раздражение либералов, ненавидевших творца «социалистического реализма». Современные черносотенцы не прощали ему интернационализма и гуманизма. Никто не мог оправдать поездки на Беломорканал, очевидно, вынужденной и в затеянной со сталинским режимом игре неизбежной. К тому же (и это — наихудшее для Г.) некогда популярнейший, самый читаемый из писателей как-то стал забываться. Знавшие по школьной программе только пропагандистскую повесть «Мать» и перелицованные воспоминания о В.И. Ленине, испытывали отвращение. Новые поколения Г. просто не читали. Все же однажды станет вновь ясно, что среди многих горьковских томов есть несколько не подлежащих тлению. Что Г. создал свой театр и написал гениальную пьесу «На дне», что он — автор «Фомы Гордеева» и «Клима Самгина», великолепных рассказов и мемуаров. Что вообще он — великий человек удивительной судьбы, огромных познаний, оригинальных суждений, к тому же совершивший бессчетное количество добрых дел и всячески поддержавший множество талантов.
Всю жизнь Г. писал стихи. Во многих его рассказах, романах, сказках и пьесах они приписываются действующим лицам. Сочинено им и немало стихотворений на случай. Приходилось Г. заниматься и стихотворными переводами, и его переложения стихов белоруса Янки Купалы и финна Эйно Лейно весьма недурны. Надо, конечно, признать, что в большинстве своем горьковские стихотворения явно неудачны и часто корявы (но, быть может, для персонажей, которым они приписываются, лучших и не требовалось). В пресловутых «Песне о Соколе» и «Песне о Буревестнике», разумеется, немало вздора (впрочем, характерного и для рассказов раннего Г.). В них много плохо замаскированного ницшеанства. «Песня о Соколе» осмеяна Буниным с убийственной язвительностью: «Конечно, талант, но вот до сих пор не нашлось никого, кто сказал бы наконец о том, какого рода этот талант, создавший, например, такую вещь, как "Песня о Соколе” — песня о том, как "высоко в горы вполз уж и лег там”, а затем, ничуть не будучи от природы смертоносным гадом, все-таки ухитрился насмерть ужалить за что-то сокола, тоже почему-то очутившегося в горах». От злости Бунин даже еще искажает горьковский, действительно нелепый сюжет. И тем не менее эти произведения сыграли определенную и важную роль в наступивших революционных событиях, из истории их не вычеркнуть, не стереть (чего, быть может, иногда хотелось бы и самому автору). И.В. Сталин, безудержно льстивший Г., в котором нуждался, и, очевидно, убежденный в том, что великий пролетарский писатель примет любые похвалы, однажды сделал на дурной горьковской поэме (стихотворной сказке) «Девушка и смерть», в сущности, дурацкую надпись: «Сильнее "Фауста” Гете». Но сам Г. не мог обманываться: «Не везет тебе, Алеша! / Не везет, хоть тресни! / Не споешь ты, брат, хорошей / Разудалой песни» (1888). Выдающийся драматург и прозаик был, увы, неважным поэтом. Но все же и неудачные его стихи бывали своеобразны, свой стиль у Горького-стихотворца имелся. И эта стилистика повлияла не только на бесшабашных авторов горьковского окружения, как, скажем, на Скитальца, но и на отдельных поэтов младших поколений (например, на Марию Шкапскую). Алексей Максимович сознавался, что мечтает написать хоть одно хорошее стихотворение. Пожалуй, два или три раза это ему удалось.
Из пьесы о Василии Буслаеве
Монолог Буслаева
Эхма, кабы силы да поболе мне!
Жарко бы дохнул я — снега бы растопил,
Круг земли пошел бы да всю распахал,
Век бы ходил — города городил,
Церкви бы строил да сады всё садил!
Землю разукрасил бы — как девушку,
Обнял бы ее — как невесту свою,
Поднял бы я землю ко своим грудям,
Поднял бы, понес ее ко Господу:
— Глянь-ко ты, Господи, земля-то какова, —
Сколько она Васькой изукрашена!
Ты вот ее камнем пустил в небеса,
Я ж ее сделал изумрудом дорогим!
Глянь-ко ты, Господи, порадуйся,
Как она зелено на солнышке горит!
Дал бы я тебе ее в подарочек,
Да — накладно будет — самому дорогá!
1897 (?)
Легенда о Марко
В лесу над рекой жила фея.
В реке она часто купалась;
И раз, позабыв осторожность,
В рыбацкие сети попалась.

Ее рыбаки испугались,
Но был с ними юноша Марко:
Схватил он красавицу фею
И стал целовать ее жарко.

А фея, как гибкая ветка, —
В могучих руках извивалась,
Да в Марковы очи глядела
И тихо над чем-то смеялась.

Весь день она Марка ласкала;
А как только ночь наступила,
Пропала веселая фея…
У Марка душа загрустила…

И дни ходит Марко и ночи
В лесу, над рекою Дунаем,
Всё ищет, всё стонет: «Где фея?»
А волны смеются: «Не знаем!»

Но он закричал им: «Вы лжете!
Вы сами целуетесь с нею!»
И бросился юноша глупый
В Дунай, чтоб найти свою фею…

Купается фея в Дунае,
Как раньше, до Марка, купалась;
А Марка — уж нету…
Но всё же
От Марка хоть песня осталась.

А вы на земле проживете,
Как черви слепые живут:
Ни сказок о вас не расскажут,
Ни песен про вас не споют!
1892 1902

Из пьесы «На дне»
Песня
Солнце всходит и заходит,
А в тюрьме моей темно.
Дни и ночи часовые
Стерегут мое окно.

Как хотите стерегите,
Я и так не убегу.
Мне и хочется на волю,
Цепь порвать я не могу.

Эх вы, цепи, мои цепи,
Вы железны сторожа,
Не порвать мне, не разбить вас
[Без булатного ножа].
1901 (?)

* * *
Синими очами океанов
Смотри ты, Земля моя родная,
На сестер твоих, златые звезды,
На златые звезды в тебе синем.

Во небесном поле ходит время,
Облаком окутано прозрачным,
И тихонько, темною рукою
Огненные звезды в небе гасит.

На земле, среди пустыни снежной,
Расцвело цветком кровавым сердце
И горит на серебре холодном,
Как звезда в далеком синем небе.
1902

* * *
Иду межой среди овса
На скрытую в кустах дорогу,
А впереди горят леса —
Приносит леший жертву богу.

Над желтым полем — желтый дым,
И крепко пахнет едким чадом.
Еж пробежал, а вслед за ним
Крот и мышонок мчатся рядом.

Ползут ватагой муравьи
И гибнут на земле горячей,
В пыли дорожной колеи
Навозный жук свой шарик прячет.

Желтеет робкий лист осин,
Ель — рыжей ржавчиной одета,
А солнце — точно апельсин —
Совсем оранжевого цвета.

Тяжел полет шмелей и пчел
В угарном дыме надо мною.
Вот — можжевельник вдруг расцвел
Неопалимой купиною.

Огней собачьи языки
Траву сухую жадно лижут,
И вижу я, что огоньки
Ползут ко мне все ближе, ближе…

Смотрю на них, едва дыша
Горячей, едкой влагой смрада,
И странная моя душа
Поет, чему-то детски рада .