Семен Лившин (1940-2019)
Литературные пародии
МОЯ ЖИЗНЬ С ИСКУССТВОМ
Наша сегодняшняя собеседница - заслуженный работник андеграунда Муза Вамп-Кислухина. Она широко известна как нашумевший автор мемуаров "Пастернак в одних подтяжках", "Дали вблизи" и других откровенных бестселлеров. Знаменитая писательница любезно согласилась дать интервью корреспонденту журнала "Эксклюзив-Sterva".
- Дорогая Муза Федоровна...
- Называйте меня просто Муся, как покойный Пласидо Доминго.
- Покойный?!
- После того, как Плася имел наглость вернуть нераспечатанным мое "Двадцать пятое окончательно прощальное письмо", он для меня умер навсегда.
- Злые языки, в частности, вы сами, называют вас "Второй Анной Ахматовой"...
- Чушь! Первая - я! Именно с меня начался самый волнующий период в современной литературе - "Силиконовый век"! Не спорю, у Нюры тоже бывали милые строчки. Да кто бы их сегодня помнил, если бы я сакрально не переосмыслила ее каракули?! Мои враги утверждают, что в те годы я еще пешком под стол ходила. Да, ходила. Время такое было. Но под столом у Ахматовой я провидчески собирала порванные черновики, квитанции, старые трамвайные билеты... Не зря же Мариша Цветаева так образно написала обо мне: мол, когда б вы знали, из какого типа мусора растут стихи, не ведая стыда. И мемуары тоже. Время теперь такое.
- Ну-ка, ну-ка...
- Охотно. Во время творческих дискурсов читатели часто спрашивают меня: "Было?" Я честно отвечаю: "Еще как!". Именно с моей легкой руки в литературоведение вошел термин "постельный модернизм", или попросту постмодернизм.
- Что, и Нобелевские лауреаты?..
- Если вы о Шурике Солженицыне, то это тема для отдельного романа. Мною пока написано только его название - "Одна ночь Александра Исаевича". Будущую книгу уже хотят перевести на пятьсот языков. Плюс подарочное кошерное издание на маце.
- А как насчет Бродского?
- С ним судьба свела нас в незабываемом то ли 56-м, то ли в 65-м году. Но что значат даты, когда речь идет о Вечности! В тот год весна началась сразу же после зимы - знак Провидения. Я приехала в один литературный салон ровно через минуту после ухода Иосифа. В пепельнице еще дымилась его сигарета, а тарелка с винегретом хранила следы его харизмы.
Этот Окурок я теперь трепетно ношу в своем медальоне. Оригинал Винегрета экспонируется в моем музее-алькове вместе с другими раритетами. Вот авторская копия па-де-труа, подпрыгнутого специально для меня Мишкой Барышниковым. Это прядь волос, вырванная мною у Билла Клинтона на память о его визите в Москву. Здесь куст белены, названной в мою честь "Муза скороспелая" селекционером... не буду упоминать его фамилию Чугунков, чтобы не вызвать очередной приступ ревности его благоверной. Посещение музея - сто рублей, группам - скидка.
- Почему вы положили глаз на Бродского?
- В нашу первую невстречу с ним я сразу поняла: так гениально недокурить сигарету мог лишь большой поэт! Мысленно я тут же воссоздала его облик: курносый, раскосый, страстно болеющий за судьбы русской литературы и за "Спартак". И даже когда впоследствие я увидела Осю вблизи, по телевизору, он навсегда остался для меня тем, прежним. Сердце-вещун подсказало: Бродский внезапно покинул вечеринку лишь потому, что опасался не совладать со своим будущим чувством ко мне.
Дело не только в моей редкостной красоте и обаянии. В ту пору я была верховной жрицей тотемного анклава, где бурлили эзотеристы от искусства. Не проходило и недели, чтобы какой-нибудь юный гений не дрался из-за меня на дуэли с более удачливым соперником, а то и со мной самой. Та же судьба, несомненно, ждала и Осика, тогда еще далеко не лауреата. Кстати, из его речи на вручении Нобелевки в последний момент исчезли все упоминания обо мне. Это было сделано явно в отместку за тот скандальный любовный многоугольник: Роман Виктюк, я, Бродский, Папа Римский и ансамбль "Березка". А Ося, я уверена, ревновал меня ко всем, включая маятник Фуко. Но это отдельная история...
Несмотря на нобелевскую вендетту, внимательный читатель все равно найдет мой образ среди его строчек. Ложная гордость долго не позволяла мне открыть свою истинную роль в творчестве Бродского. Но теперь, когда между нами все кончено, я могу откровенно признаться: все его сюжеты, сонеты, запятые и кавычки были навеяны мною! Я, как последняя идиотка, рассказывала Иосифу разные случаи из своей жизни, а он все это мотал на ус и рифмовал! Да я же сама могла передать все тончайшие оттенки моей лорелейной натуры и отхватить Нобелевку! Ведь Оська тогда был всего-навсего литературным подпаском, тяжело толкавшим повозку вдохновения в сторону афористичности. И если бы я, к тому времени уже ставшая зампредом областного бомонда, не направила его судьбу в нужное русло...
- Экслюзивно расскажите - как?
- Интимно-творческие детали наших отношений можно найти в моем автобиографическом эпосе "Муся+Ося+Плася+Вася+..." (100 рублей в твердом переплете, плюс 50 за пересылку, плюс 100 за авторский воздушный поцелуй). Звезда российского мемуаритета, то-есть я, в этой сногсшибательной книге превзошла самое себя! Приведу лишь один сенсационный эпизод, проливающий свет на мое место в Искусстве.
В ту пору за мной ухаживал начинающий бомондовец Игорь Г. Пощипывая от волнения тонкие, едва пробивавшиеся погоны, он с жаром говорил о своей страсти к русской словесности и, в частности, ко мне. Стоило же мне упомянуть о заочном романе с Бродским, как новый знакомец сразу выразил готовность протежировать ему в престижном столичном издательстве "Самиздат", где его тетя занимала пост буфетчицы. Взамен Игорь просил добыть рукопись новой книги Бродского "Осенний крик ястреба" и помочь в постижении ее смысла.
Разумеется, я могла убедить его в том, что это всего-навсего невинная лирика. Но интуиция сказала мне: "Муся, не будь дурой! С твоими связями и с его способностями Бродский далеко пойдет". "Ну и что?" - возразила я ей. Но она не унималась: "Дача в Переделкино, поездка на декаду марийско-кенийской дружбы, заказные стансы ко Дню шахтера - а дальше-то что?" Тут меня и озарило: для полноты биографии поэту мирового класса нужен терновый венец! Ноский, броский, импозантный. Когда-нибудь он войдет в моду, и Жека Евтушенко сразу начнет вспоминать, как советский режим тиранил его, пустив только в девяносто пять стран мира, а не во все сто. Поч-чему, мол, захлопнули железный занавес перед читателями Габона - с-суки, душители свободы?! А мой Оська уже выйдет на свободу - с чистой совестью и всемирной славой! Кстати, по жизни он был такой неусидчивый... Напишет пару-тройку стишат, и айда кутить с приятелями. А здесь хочешь, не хочешь - сиди и твори. От звонка до звонка.
- Ну, Муся, вы крутая!
- Да! После долгих терзаний, поездок в Крым и Рим, покупки норкового манто и других актов отчаяния, я, наконец, решилась - ради Искусства. По секрету я намекнула Игорю: "ястреб" - это Брежнев, а метафора "осенний крик" подразумевает его скорый конец. Вскоре за Осей пришли книголюбы в штатском. Так я, превозмогая страсть к Бродскому, помогла ему сделать большую карьеру. И никогда, ни-ког-да я даже словом не намекнула Оське об этом, чтобы не стать заложницей его благодарности! Лишь один-единственный раз я коснулась этой темы в балладе, ставшей уже хрестоматийной - "Пленилась я НКВД со страстью томной и печальной"
- На кого вы переключились после ухода Бродского?
- Не он ушел, а я! Я всегда бросала мужчин первой! Даже до знакомства с ними! Но тогда мне захотелось, чтобы рядом был человек, напоминавший Бродского хотя бы именем. Сталин уже умер, оставался только Иосиф Кобзон. Кстати, в моем жизненном сюжете всегда превалировал лексический элемент. Например, иногда у меня неделями подряд шли только Роберты. А то, бывало, Сергеи, Сергеи, кругом одни Сергеи...
- И Михалков?
- Да ну его! Клялся, что посвятит мне третий куплет нового гимна России. Забыл, что люди моего круга под третий куплет уже танцуют!
- А как насчет другого Сергея - Довлатова?
- Он был от меня без ума! Как, впрочем, и Пелевин. Кстати, я единственная, кому Пелевин под страшным секретом открыл свое подлинное имя: Павел Ефимович Шепиевкер.
- Я давно это подозревал! Кто же он по профессии?
- Педиатр. Я как-то зашла к нему в поликлинику на прием, он говорит: "Деточка, хотите шоколадку? Садитесь на стульчик, я вам почитаю свой романчик". И пошел, и пошел - ДНН, ДНД, ВПШ, КПЗ... Дай бог всем такой темперамент в девяносто шесть лет!
- Муся, рулите назад. Вернемся к Довлатову.
- Я возвращалась к нему не раз. В последний раз это случилось то ли в Цюрихе, то ли в Нижневартовске. Я выступала с ошеломительным докладом "Фрейдистские мотивы в сказке "Конек-Горбунок"". Когда под рукоплескания всего симпозиума я сошла с трибуны, Довлатов положил свою огромную лапу мне на плечо и сказал: "Дай десятку до получки!" Я поняла: это всего лишь эпатажный повод для возобновления наших так и не начавшихся отношений. Моя рука уже потянулась к платиновой кредит-карте, но замерла на полпути. А вдруг Сержику и впрямь нужна эта десятка? Тогда, ссудив его деньгами, я окажу дурную услугу литературе. Ибо нет для писателя ничего опаснее, чем сытое, безбедное существование, лишающее его стимула к вечному поиску! Так стоит ли расхолаживать небесталанного парня? Я протянула Сергею двадцать копеек. Он круто повернулся и ушел со словами... Эти и другие афористичные сокровища вы найдете в моем сборнике "Червонец для Сережки Довлатова". В той же серии выходят и другие мои шедевры - "Мы скучно без Эдички Лимонова", "Мне скучно без Вовочки Путина"...
- Ну, а с женщинами у вас как?
- Они все от меня без ума - Мадонна, Хакамада, Ленка Ханга, Лорка Буш, Белка Ахмадулина... Кстати, недавно я вернулась из Гондураса, где получала литературную премию "Золотой серебренник". Там я купила Белке вечерний сарафан из шкуры амазонского дикобраза. И намекнула: будешь в нем выступать - упомяни, мол, что это подарок моей близкой подруги, автора таких-то книжек, даже список дала... А Белка возьми и напяль этот сарафан на свое огородное пугало. Здрасьте! Ведь мы, таланты, должны держаться вместе!
- Кстати, расскажите о вашей диете.
- Когда я пишу белые стихи, то предпочитаю красное вино. А потом - наоборот. Люблю острые ощущения. Непременный атрибут моего литературного волхвования - заварные пирожные с манго, сельдереем и хлорофосом. Иностранцы, которые приходят на мою творческую кухню, просто балдеют от этого! Ну, где им понять наши духовные запросы...
- А что там за рукопись на Вашей письменной кровати?
- Восьмилогия "Корифеи-корефаны". В ней отражены мои трепетные отношения со всей когортой нашей суперэлиты. В частности, с Ростроповичем (или Шендеровичем?). Однажды утром я сказала ему: "Или я, или твоя пиликалка!". Он положил одну руку на мое обнаженное плечо (вот копия синяка), а в другую взял смычок. Так родилась его неповторимое "Адажио Спи-минор".
А чего стоил мой бурный роман с Борисом Березовским, который тогда еще не публиковался под псевдонимом "Б.Акунин"! Я предложила Березовскому гениальный проект: издавать мои книги на долларах. Это сразу привлекло бы миллионы читателей и подняло бы пошатнувшийся престиж нашей литературы. Но если мужчина не умеет мыслить масштабно - пусть прозябает в своем Лондоне!
- Кстати о Лондоне: как ваша семейная жизнь?
- А вот об этом давайте не будем.
- Что, такой облом?
- Наоборот, я счастлива, как никогда! Вернее, как всегда. Наконец-то встретила простого нормального мужика, далекого от литературных маргиналий. Но фамилию его до сих пор не знаю: он работает в сверхсекретном "почтовом ящике". Новый муж просил называть его просто "Кирилл-89". Дело в том, что он отчим нового российского супероружия - сероводородной бомбы. Говорят, при взрыве она выделяет столько вони, что не спасают ни противогазы, ни веера. Я все просила его рассказать подробнее, но он только смееется: "Мусенька, особая секретность моей работы не позволяет мне знать, чем именно я занимаюсь...".
Что ж, у меня тоже есть свои маленькие тайны. Хочешь узнать одну из них, а?
- Конечно, дорогая Му...му...о-о...му-ууу!
- Какой поцелуй!!! Я сразу же заметила, как ты смотришь на меня! Нет, подожди, я возьму видеокамеру. Мы должны сохранить это для истории... О, и это тоже! Черт, телефон... Говори быстрей, я занята по горло. Кто приезжает? Записываю: Габриэль... Гарсия... Маркес. Ничего, справлюсь со всеми троими. Стоп, у меня же сегодня съемки! "Рэкет и разборки", швейцарско-башкирский суперсериал по Достоевскому. Сценарий, конечно, мой, безумно новаторский. Я же и режиссер, и исполнительница главной роли. Это процентщица Старухина, юная бизнес-вумен. В финале я под пять процентов годовых отдаюсь Раскольникову. Его играет Антонио Бандерас. Вчера мы с ним сняли кучу дублей, но ему все мало. О - слышишь, уже приехал: гудит под окном! Бегу, Тосик, бегу! Привет читателям!
БЕЛЕЕТ ФАЛЛОС ОДИНОКИЙ
Подражание Владимиру Сорокину
Лишай листвы вяло отражался в плесени плеса. Осень выдалась ранняя: по речке уже поплыли первые утопленники. Но сегодня милые, с детства знакомые картинки природы не радовали Машу Строгову. Она рассеянно обрывала то ромашки, то уши дворовым мальчишкам. Выходило: "любит". Да, Маша страстно любила себя: стройную, с нежным разлетом бровей и двумя мечтательными голубыми глазами по обе стороны носа. Но полюбит ли ее князь так же мучительно, до судорог и диареи?!
С речки слышались озорные голоса: "Раз-два-три, милый, приплыви!" Окрестные девки тоже гадали на суженых: кто раньше заметит утопленника, той первой идти под венец. Заметив волнение дочери, Анна Орестовна пожала плечами:
- Вздор и суеверия! Я, например, сперва встретила твоего рара, а уж потом он утонул. Верно, Феденька?
Федор Петрович Строгов, ее второй муж, смахнул с холеных усов крошки крысиного паштета:
- Уж как я уламывал покойника! Андрей Андреич, говорю, может, вас лучше удавить? Или же наступить вами на гадюку? Помните, господа, какие гадюки уродились тогда в Мышаевских оврагах, сам-шестой! Не-ет, только пузыри пускает...
Курсистка Нина вспылила:
- Какой эгоизм! У нас один тип тоже решил свести счеты с жизнью на почве несчастной любви к латыни. Но как воспитанный человек он не стал портить настроение окружающим. Вырядился Дедом Морозом, взял мешок с подарками и повесился на новогодней елке. Вот потеха-то была!
Все засмеялись. Маша нежно погладила под столом голую Нинину ногу, покрытую трехдневной девичьей щетиной. Отец Агасфер покачал головой:
- Жизнь, дочь моя, дается человеку один раз, и прожить ее надобно так, чтобы не было му...
- Бог - это всего-навсего электромагнитное поле, - встряхнув белокурой гривой, парировал князь Владимир Князев. - А человек, отче - это звучит гордо!
Маша наконец-то встретилась с ним глазами и залилась румянцем. От смущения юноша поперхнулся мочеными конскими яблоками. Чтобы замять неловкость, Анна Орестовна распорядилась подавать свое коронное блюдо: эскалоп из сколопендры под взбитой бычьей слюной. Отведав его, скотопромышленник Ряхин восхищенно крякнул:
- Так и в "Славянском базаре" не сготовят - голову на отсечение даю!
- Голову? Ловлю вас на слове, милейший! - Строгов схватил со стены кривой кавказский клинок и полоснул Ряхина по шее. Горничная Глаша ловко подхватила продолжавшую жевать голову и понесла ее на кухню.
Супруга Ряхина вытерла платочком красные брызги с рукава, посетовала:
- Стоит Егору завидеть какой-нибудь деликатес, и он сразу же теряет голову!
- Да разве он один? - усмехнулась Анна Орестовна. - Посмотрите вокруг: только доктор Победоносцев у нас святой, весь вечер пьет лишь чай! Еще меду, доктор?
- Медофил! - фыркнула Маша и потянула Нину во двор. Ночная прохлада бесстыдно забиралась им под платья. Заговорщицки переглянувшись, девушки сблевнули. Одинокая ночная птица грустно вторила им. Глядя на небосвод, густо осыпанный звездной перхотью, Маша нараспев прочла:
- В дворцах эмалевых печалей,
В садах нефритовой листвы
Вы так меня не понимали -
От пяток и до головы!
- Эх, Маша...- вздохнула Нина. - У тебя и талант, и красота, и романтическая страсть... А моя жизнь так ординарна! Да, слушай... он и впрямь такой кошмарный?
- Кто? - не поняла та. Нина повела плечом:
- Ну, этот... из трех букв...
- А, Вий! - засмеялась та. - Пойдем, покажу!
Они обогнули дальний флигель и сквозь мелкий ельник крадучись вышли к обрыву. Из глубины доносилось полурычание-полукряхтение. Маша шептнула:
- Он! Ест землю и производит экскременты... Всегда один-одинешенек, ни друзей, ни женщин...
- Да кто ж на него польстится?! - поморщилась Нина.
- Кто знает... - сказала Маша. Наклонившись над обрывом, она озорно крикнула:
- Эй, Вий! Приходи в гости!
Тишина. Низкий страшный голос из бездны:
- Поднимите мне брюки!!
Барышни опрометью убежали. Когда они вернулись к гостям, те уже играли в фанты. Только князь стоял в задумчивости. Завидев раскрасневшуюся от быстрого бега Машу, он подошел к Строговым с бокалом шампанского и произнес:
- Прошу руки вашей дочери!
- Правой или левой? - вскинулась Анна Орестовна. Князь пожал плечами:
- Пусть будет правая...
Зардевшись, Маша протянула Князеву руку, затянутую в фиалковую митенку. Он почтительно припал к ней.
- Отче, благослови!- набожно рыгнул Строгов. Отец Агасфер отложил недоеденное седло косули. Косуля побежала к дверям, скуля. За неимением иконы или библии священник поднял над головами молодых том "Трех мушкетеров":
- Во имя Дюма-отца, Дюма-сына и Дюма-святаго духа...
Страстно целуя Машину руку, жених с хрустом впился в ее запястье.
- Охальник! Нешто до свадьбы можно?!- охнула старая нянька.
- Завидуешь, старая, что у самой зубов не осталось? - усмехнулась Нина.
- Да, барышня в самом соку...- Ряхина часто-часто дышала.
Внезапно Князев отпрянул, схватившись за щеку:
- Я зуб сломал...Как это понимать, господа?!
Анна Орестовна игриво качнула веером:
- Пустяки! Прошлым летом к Машеньке сватался майор Федотов, наш сосед. Гусар, ему, знаете ли, палец в рот не клади... Вот и пришлось выписывать доченьке из Швейцарии запасную ручку. Все в один голос твердят, что она даже лучше настоящей!
Князь истерически расхохотался:
- Не закажете ли и мне искусственную челюсть в счет приданого?
- Всенепременно, ваше сиятельство! - улыбнулась Анна Орестовна. - Вы лишь представьте нам перечень частей вашего организма, каковые нуждаются в замене. Но как ваш искренний друг хочу дать практический совет: никогда не употребляйте в пищу сырое мясо - даже своей кровной невесты. Велите отварить его в белом вине с майораном, да припустить под соусом бешамель - пальчики оближешь!
- Но Гегель считает, что вино...-начала было Нина.
- Такой день, а вы с рецептами! - рявкнул Строгов. - Князь, голубчик, не обращайте на них внимания. Давайте-ка лучше выпьем с вами на брудершафт по-родственному!
Глаша поднесла им наливку, настоенную на почках майора Федотова. Допив, Строгов крепко поцеловал жениха в губы своим чувственным ртом и под крики "Горь-ко, горь-ко!" стал ласкать его. Вдруг юноша вырвался из объятий:
- Обслюнявил всего, сучара старая...
- Наглец!! - прохрипела с кухни голова Ряхина. Князь харкнул в трюмо:
- Он же обещал мне золотой "Ролекс" и "Феррари" со всеми прибамбасами!
- Все исполню, князь Владимир Голубое Солнышко! Дай только собрать недоимки...- лепетал Строгов, пытаясь обнять его стройные ноги, туго обтянутые белыми джинсами. Тот брезгливо отшвырнул его. Анна Орестовна холодно сказала князю:
- Фильтруйте базар, mon cher ami!
Глаша подала филе наяды с брусникой и морфином. Князь жадно набрал полный шприц любимого лакомства и впрыснул себе в вену. Черты его лица разгладились, горб стал почти не заметен. Маша поняла: вот человек, который будет отцом ее детей, дедушкой ее внуков, прадедушкой ее правну...
Раздался оглушительный грохот. Раздробив паркет, в гостиной возник огромный фаллос. Миг, и он, словно гигантский змей, обвился вокруг Маши.
- Ты звала - я пришел, - прохрипел из-под земли утробный голос Вия. Все оцепенели. В наступившей тишине стало слышно, как тикает часовой механизм бомбы, которой через двадцать лет местные анархисты попытаются взорвать обер-полицмейстера.
Неожиданно в гостиную на скейтборде въехал доктор Победоносцев в белом халате и бахилах. Протерев руки спиртом, он взмахнул длинным шампуром, словно копьем - и страшные кольца, сжимавшие девушку, разжались. Вой Вия. Грохот падения в бездну. Разочарованная улыбка Маши. Аплодисменты.
- Помилуйте, я лишь исполнил долг земского врача, - смущенно улыбнулся доктор и налил себе рюмку меда. Но Строгов перехватил его руку:
- Герой! Рыцарь! А вы подумали о людях, которых лишили куска хлеба?!
- В каком смысле? - удивился Победоносцев. Строгов развернул перед ним карту:
- Вот наши почвы: одна сурепка и родит. Если бы не доброхотные удобрения от господина Вия, селяне давно вымерли бы с голоду. А как нам теперь вытянуть план по зерновым? С кого райком за урожай спросит? С тебя, что ли, эскулапская морда?
- Что зерновые, - подхватила Анна Орестовна, - мы же поставляли это сушеное дерьмо в тридцать стран! Даже в Эквадор, хотя там своего гуано хоть завались. Но за марку "Вий Интернейшнл" они нам такую валюту отстегивали! Мы дом культуры построили, ферму на сто свиноматок, больницу... Ту самую, где вы, кстати, огребаете полторы ставки. Федя, это заговор врачей-вредителей! Звони Евдокимову!
- Я здесь, - из-за портьеры вышел человек с четырьмя наганами в петлицах. Он ловко вывернул Победоносцеву руку и закричал:
- Вы арестованы за злодейское убийство товарища Вия! Ты чье задание выполнял, гнида: англичан, датчан и разных там прочих шведов?
- Отпусти руку, дурак, - спокойно сказал доктор. - Забыл, что завтра я делаю тебе операцию по изменению пола? А еще через месяц тебя забросят в Калифорнию под именем Анджелы Дэвис. Но теперь-то ты будешь гнить в "Заготзерне"...
- Кровью искуплю! - Евдокимов рухнул на колени.
Победоносцев дунул в золотой рог. Стены затряслись. Заливное пошло волнами. На хрустальных цепях медленно опустился алмазный куб в форме параллелепипеда. Откинулась массивная крышка с надписью "Кал-де-Кале".
- Евдокимов, фас! - приказал доктор. Тот послушно пополз к кубу и, заткнув нос, принес в зубах золотой флакон. Доктор поднял его над головой:
- Друзья, пробил час Великого Полновония! Здесь новый химический элемент, синтезированный французскими товарищами - "Дерьмий-299". Он в миллиард раз эффективнее, чем продукция Вия. Это произведет революцию! Человечество избавится от унизительной необходимости принимать пищу и выделять продукты ее переработки!
- А если у меня от ихней жратвы...- Ряхина схватилась за живот.
- Идите и гадьте, предательница! - закричала Нина. Строгов остановил ее:
- Пока новая система еще не отлажена, мы можем использовать эти отходы для памятника безвременно ушедшему соратнику Вию.
- Я берусь изваять скульптуру безвозмездно! - вскочил князь.
- Как же вы мыслите изобразить Вия - сидящего орлом? - прищурился священник.
- Не сидящего, а парящего, - парировал тот. - И не Вия, а Машу. Этот монумент будет символизировать историческую миссию русского народа. Да, пока мы по уши в дерьме, но душа наша парит в горних высях!
У туалета сразу образовалась очередь. Евдокимов выписывал визы на вход и на выход.
- Кто ж нам посреди года спустит лимиты на такую махину? - вдруг помрачнел Строгов. - Дело-то пахнет миллионами... Я, конечно, выйду на первого, но чувствую, что придется пробивать через Госплан и Синод...
- А спонсоры на что? - Ряхина кокетливо прижалась к Строгову переспелым бедром. - Его-ор! Хватит загорать, пора бизнес делать!
Зазвучала восточная мелодия. Глаша в костюме Евы от Гуччи вынесла на серебряном блюде подрумяненную голову Ряхина. Доктор приставил ее к туловищу и сбрызнул из золотого флакона. "Живая вода!" - догадалась Маша. Ряхин открыл глаза и чихнул:
- Опять Дато перцу переложил! Говорил же ему: хватит и лаврового листа...
Он с наслаждением раскурил сигару. Эти сигары специально для него свертывали ногами безрукие мастерицы из Усть-Пыжмы.
- Открываем оффшор в Эквадоре, - сказал Ряхин, пуская дым кольцами. - Вий же у них типа национальный герой, так? - Для начала я тоже кой-чего подкину на памятник, бабками и сырьем. Кстати, схожу-ка я поинвестирую... Только, чур, без меня торт не начинать!
Евдокимов, крест-накрест обмотанный туалетной бумагой, как пулеметными лентами, почтительно распахнул перед ним дверь с двумя нулями. Вспомнил об инфляции и пририсовал к ним еще два нуля. Кусая губы, Нина спросила Евдокимова:
- Как вы относитесь к Борхесу?
Тот пожал плечами:
- Voila le premier acte: для меня Борхес слишком метацикличен.
Нина сбросила бальное платье с прыщами бриллиантов и прильнула к Евдокимову своим будущим скелетом. Но мыслями девушка уже была на саммите в Замбии.
Строгов вскочил на стол. Его глаза так сверкали, что экономная Глаша прикрутила фитили в керосиновых лампах.
- Господа офицеры, здоровье геноссе Ряхина! - воскликнул он. - Машенька, душа моя, сядь за клавикорды! Аннет, нашу заветную!
Глубокое, мягкое контральто матери гибко сплеталось со звучным сопрано дочери. Гости подхватили мелодию. Она плыла над лесами и пажитями, суля избавление от земных страданий: "Наполним, наполним фекальи полней!".
...Маша и князь вышли на крыльцо. Было свежо. Она зябко куталась в кожу, заживо снятую с кухарки за пересоленный суп. Он набросил на нее свой старый походный скафандр, местами продырявленный космической молью. Девушка доверчиво положила ему на плечо все три свои головы. Ее нежное ухо, обрамленное прядями белокурых волос, было так близко, так желанно... Но он сдержался. Теща права: сперва отварить в вине с майораном, а уж потом под соусом бешамель. Бешамель... Бунюэль... Баскервиль...
Князь щелкнул пальцами. Из ближнего стога вышел Евдокимов в кашемировом пальто и оливковом шелковом кашне. Он выдернул соломинку из стога и поставил перед князем бутыль с заспиртованным младенцем. Князь медленно тянул напиток сквозь соломинку, наслаждаясь утренней свежестью. Вдруг ребенок выпрыгнул из бутыли и впился ему в горло.
- Феденька, не надо! - светло улыбнулся князь. - Опять животик будет бо-бо. Давай-ка я тебе лучше кашку сварю.
Он ловко накрошил в кастрюльку голубого сала и хвойного мыла, добавил сафо, садо и табу. Когда варево закипело, плеснул в него из золотого флакона. Попробовал, причмокнул губами. Но ребенок отчаянно мотал головой.
- Ты кушай, а я тебе книжку почитаю, - увещевал его князь. - Открой-ка ротик. Ну вот, жил-был трупик...
Запели жареные петухи. С их первым криком взошло солнце и растаяли тени критиков, этих санитаров литературы. Разгорался вчерашний день постмодернизма.
КРЫСЬ
Подражание Татьяне Толстой
Выполз Мисаил из своей норки-каморки и аж заколдобился. Вместо жухлой мать-и-матрицы да раздолбай-травы до самого окоема куржавились спелые хлеба, под солнышком румянели батоны, дребездела на ветру ванильная сушка...
Знамо дело, марево - а приятственно! Сказывают, раньше этой лепоты было невпроворот, покудова Молочные Реки в одночасье не вышли из Кисельных Берегов. Народ мышиный чуть не весь утоп. Такая вот Утопия вышла. А Мисаил мутировал-мутировал, да и вымутировал. Еле-еле проел дорогу на волю. Думал, теперь все мыши будут друг другу Молочные Братья. Ан нет: крысари уже прибрали всю власть.
И кто теперь есть Мисаил удалой, царского роду отпрыск? Военно-полевая мышь шашнадцатого разряду.
Ничего, мы себя еще покажем! Вчерась, например, изловчился он и прямо из Сурьезной Мышеловки упер цельную дырку от голландского сыру! Теперь спотыкамшись об пьяных муравьев, волок ее ненаглядной своей Машутке. Как подумал об ней, у него сразу внутри жар сделамшись. Вся-то она белая и пушистая, губки бантиком, хвостик в косицу, на кончике тоже бантик. Одно слово: мисс Мышь! И приданое за ней дают агромадное: два свечных огарка да целую пригоршню самолучших крошек. У будущей тещи за щекой тоже кой-чего отложено на черный день.
Эх, сыграть бы поскорей свадебку и зажить с Машуткою припеваючи, как Моберт с Шуцартом! Нет....как же в той книжке было, что он сгрыз от корки до корки? Ага - и Моцарт, мол, на ветвях, и Шуберт, значит, в птичьем гаме... Видать, от Крыси прячутся. Правильная книга, переплет ладный, крупичатый....
Ой, как есть охота-то! Что б такое пожевать? С позавчерась остался у Мисаила только огрызок стиха:"Семь миллионов воскресных глушилок
Оберегают меня от ошибок.
Не заглушить господам с Би-Би-Си
Радиостанцию "Сельдь Иваси"!"
Да что сельдь - с голодухи все бы пошло: и Ницше прогорклый, и "Проблемы раздаивания тугосисих коров", и "Секс в невесомости"... Что ж это за невесомость и с чем ее едят, любопытственно бы узнать...
Замечтамшись, Мисаил чуть не припознился было на утреннюю кричалку. Пока дотерхал до Генеральной Норы, уже проскакала тройка черных крысаков с мигалкой. А в золоченой тачанке с холуями на запятках, - она, Крысь. Обла, огромна, стозевна, хвост пистолетом, нос пулеметом - берегись, мышиный народ!
Мисаил юрк в залу, припустился со всеми вместе петь гимн:"Эй, мутанты,
Ждем команды,
Мы гордимся родною баландой!"
Попели, похлебали. Тут выскочил вперед герольдничий и звонко так запищал:
- Кто на свете всех милее, всех прекрасней и смелее?
- Крысь!! - грянули служивые мыши.
- Кто первой поутру встает и с корабля уходит последней?
- Крысь!!! - от счастья прям захлебываются.
Крысь лапой машет, мол, ну, что это вы, братцы, меня так хвалите, право-слово... А сама вся залучинилась. Трон у Крыси из чистого сала. Под ногами - шкуры драгоценные кошачьи. Холуи яства ей немыслимые подносят: то скорлупу в кляре из паутины, то корки моченые по-пейзански... Запивает это она особой водой, на самолучших книжках настоеннной - бестсельтерская вода. И вся ейная хоромина поизнаставлена разными драгоценными пищами.
Вона как разнесло Крысь с эдаких харчей! Потому и объявили сегодня Государственную Диету. Ну, и ладно: никого, значит, Крысь живьем жрать не будет. Разве что нос кому откусит. Так, из резвости.
Вдруг подползает к ней герольдничий, лопочет что-то на ухо. Надулась Крысь. Хвостом семижильным поигрывает. Глазами зырк-зырк.
- Я-то думала, мы с вами одна большая серая семья. А вы супротив меня заговор замышляете?! Признавайтесь. Считаю до одного.
Тут все с мест как повскакали, закричали:
- Я, виноват, я!
- Нет, я главный злодей!
- Скорее меня хватайте!
Усмехнулась Крысь:
- Кто кричит, тот не вредит. А настоящие-то изменщики затаились.
И прямо на Мисаила уставилась. Неужто про дырку от сыра дозналась? Или про стишки, что он анадысь проглотил:- Губы ее словно черешни,
Кожа как брынза с Фудзи,
Ай да, блин, Таня-сан!
У него тогда прям слюнки потекли, видать, кто приметил и снаушничал.
А Крысь теперь на Машутку пялится. Мисаила даже ревность взяла. Невеста, как-никак.
Вдруг Крысь как прыгнет! как цапнет с ее бантика заколку! А там - Микки-Маус. Эх, зачем же она надела его допрежь свадьбы...
- Кто тебе дал этого заморского грызуна, монстра морального? - рычит Крысь.
И сразу все вокруг на Машутку окрысились:
- Небось, спишь и видишь ихний бездуховный Мышингтон!
- Приходи, мол, дядя Маус, нашу детку покачать, да?!
- Ужо они укачают! Развалят великую крысиную империю, что раскинулась от Стенки до самого Шкафа!
Машутка со страху еще белее стала. Жвакнула Крысь когтями:
- Не сознаешься - сделаю из тебя чучело!
Все в стороны так и брызнули. И Миша тоже. В суете обронил дырку от сыра. Сглотнул только на бегу скупую мужскую слюну. Не до сыру, быть бы живу. И Машутку спасти.
Кто бы надоумил, как Крысь перехитрить? Может, Чудо-Мышь?
Сказывают, в непролазной чащобе схоронен где-то стародавний Компунтер. Выдолблен он из цельного дуба, огни по нему ходят бесовские, письмена бегучие... Состоит при том Компунтере особая мышь. Ей ото всех почет и уважение, потому как никто окромя нее в этом колдовстве ничего не тумкает.
Помчался Мисаил, не разбирамши дороги. Пужлецы порскают, бабраки кармалят, а он бежит. Вдруг вывеску видит: "Непролазная Чащоба Номер Один". Сидит под ней диковинная мышь: ни лап, ни хвоста, одно соображение. Это у ней, видать, опосля Утопии...
- Знаю уже, Миша, твою беду, - говорит она ему. - Трудная ситуация. Никому еще не удавалось убежать от Крыси.
- А, может, ее саму увести? - пискнул с надеждой Мисаил.
Вздохнула Чудо-Мышь:
- Пытался ее выманить и крысолов с волшебной дудочкой, и Козел на саксе, и Филадельфийский симфонический оркестр под управлением Юджина Орманди - не идут крысы ни за кем!
- Выходит, пропадать Машутке... - вконец опечалился он.
Чудо-Мышь задумалась и спрашивает:
- Что, по-твоему, Крысь любит больше всего?
- Себя, любимую! - выпалил Мисаил.
- Теплее, теплее, - оживилась старая. - Ну, а из чтения что?
- Про то, какие все вокруг обалдуи и уроды, а она одна умная, честная и красивая. И чтоб жалостливо было. Да где ж такое взять: книжки-то все уже погрызены.
- Горячо! - засияла чудо-мышь. - 451 по Фаренгейту!
Ткнула она в Компунтер - в нем словно пчелиный рой загудел, и письмена поплыли туманные: "... в старомодной шляпе, украшенной бумажными бульденежами, фруктами и конфитюром, она брела по предрассветным улицам, выложенным засушенными в альбоме цветками и печально-непарными пуговичками...".
Сторожко глядя на Компунтер, Мисаил спросил:
- Навроде гуслей-самогудов?
- Потом объясню. А сейчас возьми, пожалуйста, лэп-топ... ну, вот этот чемоданчик, Войдешь во дворец - нажми на красную кнопку, появится текст. Если Крысь увлечется чтением, веди ее по старой Стругацкой тропе. Как потянет Оруэллом, поверни направо, к топи. Брось туда лэп-топ и беги без оглядки. Крысы увязнут, а вы с Машенькой будете жить долго и счастливо, и выйдете на пенсию в один день. Без всяких катаклизмов.
Хотел Мисаил ей поклониться в ноги - так у нее ж и ног нету. Молвил только:
- Век тебя, бабушка, помнить буду!
- Помоги лучше добавить памяти к нашему компьютеру. А то он вчера полдня вспоминал, как его зовут. Да и мне пора на покой, как-никак, сорок мегабайт без капитального ремонта...
Мисаил не слушал уже старую. Хвать волшебный сундучок и припустил, что было сил. Бежит, мечтамши, как станет Крысь бултыхаться в топи, криком кричать: "Караул! Почетный караул!!"
Но только ступил он в хоромину, с ним самим приключилась катаклизма. Набежала стража:
- Чего волочешь?
Откуда смелость взялась - рыкнул в ответ:
- Пади, гады гнидские! Велено передать в личные лапы Ихнего Крысочества.
Те стоят обалдемши. А Мисаил совсем разошелся: мол, отворите мне темницу, дайте мне мою девицу! И так в рифму орал, что стражники с перепугу Машутку привели. Увидела она нареченного, слезами горючими залилася:
- Что ж ты нагрянул не предупредимши? Подожди, я хоть накручусь!
Мисаил ее в охапку и к дверям. А там уже Крысь стоит, улыбается.
- Ну-ка, показывай, что принес, - сипит. И облизывается, маникюр свой об наждак вострит...
Распахнулся волшебный сундучок. Но тут прыгнула Крысь на Мисаила. Успел он торкнуть кнопочку заветную - поплыли голубые буквицы. Глянула на них Крысь, да так, читаючи, в воздухе и зависла: "...брови ее пахли розами и дождем, манила палисандровая мансарда, прищемленная сдвинутыми пластами времени, и не замечает Амалия Вергилиевна, что свалялись волосы ее цвета моченой вязиги, и затупился старинный лорнет, и на облупленной камее уже не девочка с персиками, а старуха с сухофруктами, но все так же лампочки на коммунальной кухне светятся дымчатыми топазами, которые, между прочим, полагается чистить горячей манной крупой и непременно на второй день полнолуния, когда птица Алконост сносит свое волшебное крутое яйцо...".
Сделал Мисаил шажок, другой, третий.... Крысь заворчала, клыки ощерила, но идет следом, читает. Тьфу-тьфу, не спугнуть бы!
А из голубого тумана все новые слова набегали: "...таинственная полногрудая ночь летит над миром, Петр Степанович спит головой в никуда, его вышитая тусклым серебром соплей бархатная наволочка безнадежно колеблется от дыхания, спят в разных направлениях миллионы других людей, таких же растерянных, неприкаянных, а остальные тяжко вздыхают, постепенно заливая горькими слезами соседей снизу, те - еще более нижних, и весь отсыревший, в душных зарослях красной персидской сирени, мир постепенно оседает, словно печальный чайный гриб, лишенный родительской ласки и заварки...".
Две большие голубые слезы скатились из глаз Крыси в ее уши. Шла она по пятам за Мисаилом, как завороженная, а за ней - все крысиное воинство. Прибавил он шагу, повернул к топи. Недолго вам, думает, гулять, твари клыкастые. Еще немножко продержаться бы... А Крысь уже вслух читает, с подвывом: "Почему одним все широе, леркое, бротистое, а другим только плявое и мяклое, ну, почему?"
И тут на Мисаила вдруг тоже нахлынуло. Всколыхнулось все пережитое, все наспех проглоченные им книги: кто он? куда идет? что делать? кто виноват? камо грядеши? как тебе служится, с кем тебе дружится? зачем крутится ветр в овраге, подъемлет лист и пыль несет? куда мчишься ты, птица-тройка, семерка, туз? как закалялась сталь? паду ли я, стрелой сраженный? ты жива ль еще, моя старушка?
И заплакал он слезами горючими, жалея всех на свете, и жизнь свою разнесчастную, и любовь загубленную, и даже Крысь злобную, одинокую...
...- Изволите неудовольствовать, ваш-личество? - кто-то почтительно взял под локоток. - Эй, служивые!
В ответ грянуло:
- Ура Мисаилу Великому!
- Салют из Царь-Пушки в честь Царь-Мышки!
И крысий хор запел новый гимн:"Микки-Маус,
Санта-Клаус -
Вас завидев,
От счастья икаю-с!"
Мисаил усом дернул. Герольдничий шепнул на ушко:
- Желаете призвать для любовных утех королеву Машутку?
- Хватит мышеложества, - буркнул царь.
- Понял-с! Вчера из Лас-Вегаса прибыли такие кисы - может, их кликнуть?
- Кликнуть... - Мисаил задумался. Под рукой сама собой возникла Чудо-Мышь. Он кликнул на черную норку-каморку. Из нее показалась Крысь. Маленькая, обтерханная, с покрасневшими от чтения глазами. Стала на задние лапки, покорно уставилась на Мисаила. Мол, ешь меня хоть с маслом, хоть без - я вся твоя!
Но ему уже расхотелось рвать ее на куски. Расправил Мисаил лапы - из них мигом выросли крылья. Поправ тугие законы пространства, взлетел. Ага, вот что такое невесомость...
- Сестра моя, Крысь! - позвал он. - Пора, брат, пора...
И они вдвоем полетели туда, где водят хоровод нежные, как крем-брюле, облака и полощется на ветру закат, словно сшитый из смеха малиновок.
- Только раз бывает в жизни встреча, ... - затянул баском Мисаил.
...- Я ехала домой, я думала о вас! ...- хриплым сопрано подпевала Крысь.
Мальчик, который никак не хотел засыпать, вдруг показал в окно:
- Мама, мама, что это?!
- Скоро осень, летучие мыши улетают в теплые страны, - улыбнулась ему мать. Он уснул, а она еще долго провожала глазами таявшие в воздухе силуэты, и думала, что ей тоже пора на юг, где уже триста страниц ждет ее, а может, и не ее, Сергей Никандрович, а, может, Альбрехт Дюрерович, он нервно ходит по черному от тоски песку, потеет от любви, поминутно поглядывая на часы, на компас, на календарь, и букет отцветших пластмассовых георгин в его руке издает нестерпимо волнующий аромат - то ли Бунин для бедных, то ли Улицкая для богатых, неважно, ведь скоро она поедет туда и сойдет на маленькой станции "Счастье-Сортировочная", но тут в ней проснулся мстительный зверек, сныть подвальная, и ей захотелось разбить чье-нибудь сердце или хотя бы откусить кому-то нос - на память об осинах осени, о рассохшейся любви, это истинное чувство согреет ее холодные члены путеводной звездой, и пойдет она вслед за обрюзгшим купидоном от мечты к мечте, из рассказа в рассказ, из книги в книгу...
ДВЕСТИ ЛЕТ, КАК ЖИЗНИ НЕТ
Подражание Александру Солженицыну
На исчерпе двух столетий взаимоемкой жизни с евреями русскому народу, заступчивому всесторонне, пора бы уже простить братьям нашим меньшим их прегрешения. Дать укорот зрелой озверелости - ибо сказано даже столь авторитетным среди единоверцев талмудистом Мойше-Лейбом Пуришкевичем: "Евреи-таки не виноваты в том, что они евреи!".
Издревле неукладный народ наш поблажисто (может, и зря?) относился к соседним иудейским племенам. Хотя кто, как не они, повинны в нехватке воды в кранах и проистекающих отсюда засухах? А наш неурожай 1299-1999 годов? А спаивание русских, доверчиво перенявших у начитанных семитских застольщиков обычай класть закуску на газетку, а не прямо на землю?..
Но и отначала, когда непотребства их превосходили всякое мирочувствие, древние русичи не истребляли древних гуревичей, а лишь мягко, по-родственному пеняли им в нутро. Еще в "Песне о вещем Олеге" читаем мы укорливое - "неразумные хазары". Так мать говорит о дитяти, которому надо дать напуг, чтобы уму-разуму выучить. А ведь великий сын Сиона поэт Александр (Шломо) Самойлович Пушкин, чутко чуявший каленые струны народной души, мог бы поименовать хазарских сионистов и "козлами погаными".
Простим же и мы пейсатым одноземельцам их надчеловеческую гордыню. Простим кромешливый вклад еврейский в нашу незамутненную культуру - все эти "факсы", "баксы", "сексы", "шагалы". Взамен они переняли у нас (но не злопамятны мы, нет!) все, до чего дотянулись липкие, незамешливые руки их. Взять даже сокровенную еврейскую еду - мацу. Известнейший еврейский историк Наум Срулевич Карамзин признает, что она безукорно скопирована с праведного русского блина. Растянули его в квадрат, очерствили до безобразия, поежисто исчеркали арамейскими своими каракулями - тьфу!
Тут предвижу яростные возражения: мол, для пущей сдобности эта маца готовится на крови христианских младенцев! Не вдаваясь в раздумчивое обсуждение, скажу целокупно - еврейские стряпухи так сноровисты, что могут сготовить яства по любому рецепту. Не зря же иудеи верят, будто Земля стоит на трех фаршированных щуках. И до того обоюдосъедаемо куховарят они, что простодушные православные уплетают их кушанья за обе щеки и толстеют на глазах. Так к спаиванию иноверцами русского народа добавляется и перекармливание его - пищевой геноцид. А чудом уцелевших от демьяновой мацы русаков изморочно женят на дщерях иудейских, которых специально для этого выращивают волоокими и чернокудрыми. Вот и разжидывается древняя славянская кровь.
И снова мне страстно возразят, но уже с другой стороны - а погромы?!
Давайте осветим эту проблему равновесно и обоюдофобно.
К концу 19-го века евреи упырчато владычили на Руси, захватив самые выгодные места. Выдающийся еврейский энцикопедист Брокгауз Аронович Ефрон приводит убийственную статистику. В 1894 г. среди раввинов, канторов, синагогальных служек и других захребетников не найдете вы ни одного русского человека! Едва же речь заходит о постах, требовавших самоотверженного служения России, евреи как сквозь землю (эх, если бы...) провалились. Где же, спросим себя, были все эти шапиры и розенцвейги, когда империя позарез нуждалась в просвещенных городовых, экономически подкованных генерал-губернаторах, профессиональных великих князьях?
У Фили жили, да Филю и забыли.
В годину испытаний крестьянам приходилось отказывать себе даже в водке насущной - а семиты жировали вовсю. Хочу процитировать капитальный научный труд "Компроматы сионских мудрецов" (Гадиздат, 1904 г): "Кровососы-сахарозаводчики братья Цурес клали себе в чай по пять кусков рафинаду, ювелир Сатановер - десять, а банкир Моня Текел-Фарес - даже двадцать!" Врачи, приват-доценты и прочая еврейская шелупонь сосали все соки из многострадальной Руси. Не зря безвестный боян сложил о той эпохе горькие строки: "Перешли в наступленье носатые, пошевеливая кадыком!"
Еще немного, и на Кремле красовалась бы шестиконечная звезда, а государственным гимном Российской империи сделалась бы гонобливая "Тумбалалайка". Что же оставалось злосчастным русским, оброчливо терпевшим это, как не робкий протест?!
Видный еврейский публицист Ицхак (Игорь) Натанович (Иванович) Шафаревич вскрыл долго замалчивавшийся факт: первые погромы прошли под прогрессивным для своего времени лозунгом "Бей жидов, спасай евреев!" У русских, кстати, было всего-навсего мирное дреколье. Иудейские же воротилы, монопольно владевшие на Руси всеми аптеками, безжалостно метали в "погромщиков" зеленку, касторку и вредоносную детскую присыпку. А еврейки набрасывались на незлобивых охотнорядцев и с присущим их племени фанатизмом насиловали несчастных.
Простить ли семитам и это святотатство? Скрепясь сердцем, простим - но забыть не забудем. А вот они начисто забыли про благотворительный погром 1909 года. Хотя тогда все, до последней распоротой перины, было отдано в пользу еврейских детей, осиротевших в предыдущих погромах!
После приснопамятных этих событий само царское правительство озаботилось еврейским благоденствием. Черта оседлости избавила иудеев от зачахливого влияния больших городов с их дымом и шумом. А процентная норма на прием в университеты милосердно позволила еврейской молодежи посвятить себя землепашеству, бортничеству и другим занятиям, равнополезным для здоровья и государства. Живи и пой хвалу великодушию самодержавия, пригревшего тебя среди отеческих хлябей!
Однако не таковы были семиты. Вечная раздорчивость семитов уже не ограничивалась спорами о том, кошерно ли молочными зубами есть мясную пищу. По свидетельству известного еврейского философа Григория (Герша) Распутина этот шатко-переменчивый народ стал гнездить тайное общество. Так посредством еврейских подзадорщиков и произвелось полное окоммуниздивание России.
Вспомним: из большевистской верхушки лишь один Буденный был чистопородный кубанский казак. Но его жеребец, между прочим, имел в седьмом колене примесь иудейской крови. А уж Троцкий (Бронштейн), Мартов (Цедербаум), Бухарин (Грудиновкер), Киров (Штереншторц), Ворошилов (Трахтенблюм) и прочие заводилы - креста на них нету! Истинные причины отстранения их от власти были вовсе не антисемитские, а - грамматические. Все эти деятели, поспешисто сменившие ермолку на фуражку с красной звездой, в силу картавости не выговаривали даже свои псевдонимы. Не говоря уже о таких самоважнейших для страны словах, как Беломорканал, Рабкрин, трибунал, пархатая морда.
Да взять хотя бы и само название "ГУЛАГ". Если потачливо переставить в нем буквы и для складности добавить пару других, получится магическое древнее слово "Кагал" - совет мудрецов, управляющий жизнью иудейской. Возьмись я за перо сейчас, книга моя, может быть, звалась "Архипелаг КАГАЛ"?
Злые выжжины революции затронули местами и самих евреев. Но зэки-кацы всюду имели привилегии. Нары для них ладились из красного дерева, параши были мраморные, а колючая проволока вокруг их лагерей - позолоченная. Шибче того. Знаменитый своей объективностью еврейский исследователь Лаврентий Израилевич Берия (Бергельсон) убедительно доказывает: евреев вовсе не сажали! По собственной охочести они забирались на Колыму, подальше от праведного гнева народного. Сами же и огораживались колючкой, чтобы внутри лагеря творить гешефты без всякого укороту. Ухитрялись по пять раз на дню продать и перепродать Родину. Причем не пропивали в одночасье деньги свои неправедные, как предписывает давний народный обычай, а клали их под огромнейший процент в "Баракбанк".
Принапрячься и простить им и это? Что ж, простим - со скрежетом зубовным. И обомрем от собственной потатчивости.
Еще одна выдержка из того же авторитетного источника: "Низенькие, жирные, с хищным взглядом, кацы держали в своих короткопалых лапах, унизанных дорогими татуировками, и остальных зэков, и лагерное начальство, да и всю окружающую русскую природу. Бывало, всюду пурга, мороз под сорок - а над их Кацлагом всегда солнышко светит, птички поют. Если же какого-нибудь кацмана иногда для виду расстреливали, то уж непременно из персонального автомата да именными пулями - честь, о которой никто из русских не смел и мечтать".
Когда заводил я об этом речь, мне с возмущением кидали: "Как ты можешь так писать об евреях, если на них гонения идут?!" Но где же художнику сказать правду об этом народце, раз его все время гонят?
На войне семиты тоже свято блюли свою выгоду. Вот что пишет об этом видный еврейский этнограф Адольф Соломонович Шикльгрубер: "Прямо в воздухе они перекупали немецкие снаряды или бомбы за бесценок, и тут же втридорога продавали их Красной Армии. Даже в самый разгар войны многие евреи отсиживались в комфортабельных немецких концлагерях. Там они щеголяли в элегантной полосатой одежде, украшенной по последней моде желтой шестиконечной звездой. Некоторые евреи, наоборот, бросались на фашистские амбразуры, лишь бы избежать строевой службы".
Зато после войны они вовсю развернулись. Не желая, как все честные люди, мучаться на одну зарплату, евреи исхитрялись к неправедному доходу. Это сейчас, при полном попустительстве властей, любая торговля признана законной, а доллар затмил нашим соотечественникам святой русский рубль. Тогда же подобные махинации, слава богу, возбранялись. Перекладывая на злободневный экономический манер известную песню про ромашки и лютики, народ пел: "Абрашки спрятались, они валютчики...".
А нынешние журналисты иудейские? Только и ждут, чтобы прокурор славянского корня по забывчивости деньги взял, и сразу же раздувают скандал. Если евреям так уж любы разоблачения, что ж они не обратят взор на свой Израиль? Там группа сионистов захватила в заложники шесть миллионов человек и не отпускает их вот уже 55 лет.
Напитавшись праведной этой злобой, мне как мессии всесоюзной категории все же хочется воззвать к русским братьям: простите евреям их злоумышления! Обнимите соседа-иудея крепко, до хруста в костях, до крови, и с кроткой улыбкой гляньте, напрягшись, прямо в его лицо еврейской национальности. Ничего, двести лет терпели - еще чуток помучаемся. И, сжимая картавого в братских объятиях семижильных, запойте с ним на два голоса, дружелюбно, как и подобает добрым соседям: "Пока-пока-покаемся мы на своем веку..."
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ
А.Проханов "Кому на Руси жить хорошо, с-сукам?!". Журнал "Придворный рабочий".
Тора для "чайников". Издание 2003-е, дополненное и исправленное.
Евреи - санитары страны. Справочник.
"Полезные заветы", Моисейиздат.
"Андре Жид и андрежидизм" (под редакцией генерала Макашова).
"2000 лет вместе". Воспоминания Вечного жида.
А.Солженицын. "Как нам обустроить Россию". Часть вторая - "Никак"
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.