Слобожанщина
Полдневный зной гнетущ и непреклонен,
Средь моря зелени всплывают крыши хат.
Лужайка за селом, пасутся сонно кони.
И сонные дороги чуть пылят.

Какая тишина… Порой лишь только куры
Вдруг важно закудахчут у забора.
А вот индюк напыщенный и хмурый,
Надувшись, замер. Сумерки не скоро.

Вдали – ставкá синеющее блюдце,
Вокруг – собрались ивы в хоровод.
И ветви их устало-нежно гнутся
К такой маняще-зыбкой глади вод.

У хат и вдоль дорог от абрикос и вишен
Деревьев ветки чуть не до земли
Нагнулись. Кое-где, повыше даже крыши,
Взметнули в небо жердь колодцы-журавли.

О дивный мой пейзаж, природа лесостепи,
О Слобожанщины родимая земля!
Как я люблю тебя, твоё великолепье,
Твои леса и сёла, и поля.

Мой край родной, он на себе несёт
Божественной гармонии печать.
Ни прозой, ни стихом того не передать:
Родиться нужно здесь и видеть это всё.


 Птица Ночь
Одноглазая чёрная птица –
Птица Ночь – опустилась на город.
И луной – своим глазом – косится
В окон тёмные, сонные норы.

О рассветный петух жёлто-рдяный,
Поскорей прогони птицу эту.
И рассей темноту и туманы
Золотыми потоками света!

Страшно мне, одиноко, не спится, –
Жёлтый глаз всё глядит, не моргая.
Эта злобная чёрная птица
Что-то долго не улетает…

Мистерия Зимы
Безумная пляска снежинок,
Мелькание-танец теней,
Фонарь, как согнувшийся инок,
Что заперся в келье своей.

И ветра охрипшего песня,
Позёмки таинственный бег.
И в этой мистерии, здéсь я,
Забыл то, что я – человек.

Сугробы, синея, искрятся,
Качаются лапы ветвей.
И мне начинает казаться,
Что я – лишь одна из теней.

А око луны жёлто-красной
Под облаком-веком горит.
Какой-то угрозой неясной
От лунного ока сквозит.

Мороз всё крепчает, крепчает.
Вокруг  ни единой души,
Лишь пёс одинокий пролает
Порою в промёрзшей глуши.

Метели резвятся, играют, –
Они ждали долго свой срок.
Зима этим всем управляет, –
Суровый, седой мистагог.

Свет листопада
Аппликации яркие листьев –
Осень правит свой бал-маскарад.
Я уйду, но вернусь, поразмыслив,
В лес октябрьский – люблю листопад.

Вечереет. Бинтами тумана
Перевязаны клёнов стволы.
Из бушующего океана –
Городского – ушёл иль уплыл

В этот лес я, как в тихую заводь.
Тишина. Свежесть. Запах грибов…
Чтобы свет листопада прославить,
Я вернулся на Осени зов.
Рубеж. Тридцать семь

Я не «некто», всего лишь – «никто»
(Нет, не Анненский, не Одиссей).
Жизнь проходит – какой с меня толк?
Тридцать семь – ни семьи, ни детей.

Не нашёл половинку свою,
Рядом сердца любимого нет.
Тридцать семь – я стою на краю:
Бездны тьма или вечности свет?

Что же сделать я в жизни успел?
Тридцать семь – жизнь моя – чистый лист.
От других всё чего-то хотел,
А взамен – ничего. Эгоист!

Тридцать семь – на черте роковой
Маяковский и Пушкин нашли
Смерть от пули (своей и чужой).
А создать ещё сколько б смогли!..

Тридцать семь – тот рубеж лишь едва
Преступив – скрылись в небытиё
Два поэта, два странника, два
Прозорливца – Велимир и Гийом.

Тридцать семь – и Губанов рубеж,
Надорвавшись, не преодолел…
Как обманчиво время надежд.
А психушки и травля – удел

Был его… Вот и мне тридцать семь.
Ну а что я успел написать?
Добиваться чего-то совсем
Не умел, а лишь праздно мечтать.

Тридцать семь – я всего лишь «никто»,
А до «некто» ещё далеко.
Тридцать семь – я жалею о том,
Что бесцельно так много годков

Пролетело. Я жил, как бурьян,
Голос совести в сердце глушил.
Был страстями вовсю обуян
И вовсю тридцать семь лет грешил.

Жизнь – песок, что в песочных часах –
Утекает – уже тридцать семь.
Здесь до смерти всего один шаг…
Как устал я всегда быть «никем».

 Цветы на свалке городской
Это мы – городские цветы,
Здесь растём на общественной свалке.
В шуме грубой мирской суеты –
Людям нас ну нисколько не жалко!

Мы, омыты дождём нечистот,
Рядом с кучами разных отбросов,–
Устремляем за солнцем в полёт
Звёзды наших соцветий неброских.

Здесь активно разросся бурьян,
Возвышаясь глухим частоколом.
Он живуч. Лишь один есть изъян –
Он угрюм, не бывает весёлым,

Не цветёт он, не радует глаз.
Где нам, чахлым, с бурьяном тягаться.
Где вы, люди?!. Цвели мы – для вас!
Берегите гармонию, братцы!..

Улететь за Еленой
Скрылась, ушла, улетела… Ответь, почему ты уходишь?
Жизнь без тебя так бессмысленна – жалкий набор декораций.
Каменный ящик квартиры – в нём места себе не находишь.
Хочется за горизонт, там, где скрылась ты, с ветром умчаться.

Ветер – забытый мой друг – одинокий, тоскующий ветер –
Воешь и кружишься – тесно тебе во дворах, в переулках.
Леночка! Лена! Елена! – пульсирует сердце. Ответит
Кто же на бешеный ритм, что в висках отзывается гулко?

В неба лазурь посмотрю я – и мнятся твои очертанья:
Глаз бирюзовая глубь, ослепительность ясной улыбки.
Грани реальности тают – ни времени, ни расстоянья…
Это, увы, лишь мгновенье. Мираж растворяется зыбко.

Я заплутал, заблудился и тесно мне в городе этом.
Щупальцам спрута подобны – меня обвивают бульвары.
Хочется вырваться в небо и с другом – тоскующим ветром –
Вдаль улететь. Но присоски к ногам приросли тротуаров.

 Заблудившийся в осени
Незнакомый полустанок. Свет
Призрачный. Сходя, спросил названье.
«Осень», – прозвучало мне в ответ.
Никого… Лишь вечера дыханье.

Вот заката розовая тушь
Пролилась на неба серый ватман.
Тёмные глаза блестящих луж
В высь глядятся с думой безотрадной.

В синеватом сумраке леса
Зáмками готическими встали.
В осени я заблудился сам
И обратно путь найду едва ли.


* * *

Как люблю я гулять по аллеям весеннего парка,
Слушать шелест салатной, покуда не пыльной листвы.
Это ты, город мой! Мой жестоко ласкающий Харьков –
До надрыва родной (значит, всё ж я любить не отвык!).

Эти старые парки – до грусти знакомые с детства:
Сад Шевченко, парк Горького, скверик Зеркальной струи…
Кто-то дачи, машины, дома – получает в наследство.
Ну а мне – чтоб не горько! – достались вот парки твои.

А чего же ещё? Коль поэт – так довольствуйся этим!
И довольствуюсь, зная, – хозяева жизни не мы.
Об одном лишь жалею – свою половинку не встретил.
И влюблённые пары мне служат упрёком немым.

* * *
Арфист небесный арфу-майский дождь
Свою настроив, эти струйки-струны
Перебирал. Меня бросало в дрожь.
Листва была блестящей, мокрой, юной.

Я вздрагивал от музыки дождя,
Я трепетал от арфы переливов…
Мы все уйдём… Но, может, уходя,
Припомню миг, когда я был счастливым.

 Весна души
Сонет
Я устал от зимы затяжной.
Холода эти мне надоели.
И с ума меня сводят метели,
Ветра злой угрожающий вой.

Мать-Весна, своей нежной рукой
Ты меня укачай в колыбели
И, как матери в детстве нам пели,
Колыбельную песню мне спой.

Жизнь земная – зима для души…
Сделать доброе что-то спеши,
Чтоб душа, этот мир покидая,

Пробудилась от зимнего сна.
И открылись пред ней двери рая,
Там, где вечная будет весна.

 От одиночества души лекарство
Сонет
Никто мне не подарит ничего,
Не крикнет – «Друг!» – мне радостно при встрече.
Гордыней сам я душу изувечил
Свою. И в одиночестве кого

Теперь винить? Себя лишь самого.
А годы мчатся, бег их скоротечен.
Memento mori* – век земной не вечен.
И эта жизнь исполнена невзгод.

Какое же лекарство для души?
«Амбиций не придумывай больших,
Терпенье и смиренье лечат душу», –

Порой мне голос сердца говорит.
Ведь от тоски не плакал бы навзрыд,
Когда бы совесть я почаще слушал.


* Memento mori (латин.) – помни о смерти

 Апокалипсис зимы
Сонет
Морозный апокалипсис зимы.
Сухая стужа, клёны грезят летом…
Как грустно одинокому поэту:
«Я» – холодно, светло и жарко – «мы».

Последний дождик улицы умыл.
И вот – зима, концу подобна света,
Который здесь, а не в Европе где-то,–
Вошла в природу, в души и в умы.

Стремителен технический прогресс.
Но давит одиночество, как пресс,
Когда в сердцах людей – снега и стужа.

Поэт, тебе глаголом жечь сердца,
Неся любовь и веру до конца.
Ты не один! Тогда ты будешь нужен.

 Томик Волошина
Сонет

Да разве я один?! Ведь есть со мной стихи.
От пошлости – поэзия спасает,
Хоть в прозе быта мы погрязли сами,
Мирской так много в нашей жизни чепухи.

Зерно поэзии ищу средь шелухи.
И Время тихо шелестит листами
Той книги жизни, что мы пишем сами,
С беспечностью творя ошибки и грехи.

И я бываю слаб и немощен, нетвёрд,
И омерзительно от нуворишей морд,
И на душе так скверно и тоскливо.

Тогда Волошина я томик достаю –
И, как в крещенскую ныряю полынью,
В мир Киммерии… Вот и отпустило.

Игорь Северянин в Эстонии
Пожилой, постаревший, уставший,
В лёгкой блузе рыбацкой, простой.
Где же тот, словно гром громыхавший?
Лишь в глазах только – блеск молодой.

Где создатель «поэз грандиозов»,
«Ананасов в шампанском» певец?
Одиночества, бедности проза –
«Короля» столь бесславный конец.

Здесь, в Эстонии, мало кто знает
Кто такой этот скромный рыбак.
И его здесь почти не читают –
Позабыт, будто канул во мрак.

Он стремится душою в Россию
И во сне часто видит её.
«Возвращением блудного сына
Возвращение будет моё, –

Говорит он себе, вспоминая
Детство, молодость, шумный успех, 
Я вернусь. Мать Россия, родная,
О прими же заблудших нас всех».

Июньский вечер

Июнь был призрачен, казалось – невесом,
Плыл пухом тополей по тротуарам.
Спускался вечер с неба синим шаром.
И полная луна – огромный жёлтый сом –

Уже чуть зыбилась сквозь волны облаков.
Повержен день, он преклонил колени.
Наряд вечерний парковой аллеи
Закончен бусами горящих огоньков.

И где-то далеко, сквозь жидкий полумрак,
Как светляки, неспешно проплывали
Огни автомобилей и трамваев.
А тени, пятясь, тихо падали в овраг.

Уже вечерняя стихала суета.
В объятья ночи, как на дно шкатулки,
Ложился город… Улиц, переулков
И площадей страницы – сон перелистал.

* * *
Как прав был Мережковский – Хам грядёт!
А главное – что он грядёт не где-то,
А здесь. Уже гуляет вот по этой,
По нашей с вами Родине идёт.

А мы всё ищем – кто же виноват,
Друг в друга тычем, брызгая слюною.
А Хам не только овладел страною, –
В сердцах он! Это хуже во сто крат.

Зимняя мозаика
Воют вьюги жгучие
И мороз не мал.
Шапки нахлобучили
Белые дома.

Скользко вьются улицы,
В сумрак уходя.
Фонари сутулятся,
Бледный свет цедя.

Как жуки, троллейбусы
Медленно ползут:
В переулков ребусах –
Угадай маршрут.

Пешеходы редкие
(Всяк – домой спешит).
Как пунктира метками,
Светом фар прошит

Воздух перекрёсточный.
Светофор в снегу –
Вдруг трёхцветной звёздочкой
Лихо подмигнул.

Зимняя мозаика:
Вся в снегу ты, Русь!
Сердце мне пронзает как
Ледяная грусть!..

 Свалившийся с Луны
Я, наверно, свалился с Луны,
Я кажусь окружающим странным.
Если ночи бывают темны,
Если ночи бывают туманны –
Вижу я непонятные сны.
И когда мне в окошко Луна
Изливает свой свет серебристый,
То в прекрасно-таинственных снах
Улетаю легко я и быстро
Прочь от скучной и серой Земли,
Вдаль  к загадочно-дивной планете.
Вот опять показались вдали
Очертанья знакомые эти:
Горы, кратер, долина, канал –
Всё вокруг здесь в серебряном свете…
В снах своих я здесь часто бывал,
Здесь по лунным морям я гулял,
Горы лунные здесь штурмовал,
Здесь спускался я в кратер вулкана…
Я люблю свои лунные сны.
Я кажусь окружающим странным,
Я, наверно, свалился с Луны.

* * *
Безвременье, рубеж тысячелетий.
Тупая боль, печаль, тоска утрат.
В душе – зима. Взметает резкий ветер
Снежинки-искры вьюжного костра.

Как грустно мне. Всё в прошлом, всё далёко,
От зимнего кошмара я устал.
И лишь теперь я «Снежной маски» Блока
Всю глубину и силу осознал.

* * *
Рассветных облаков размытая палитра
Художником неведомым забыта в высоте.
Зима прошла и облака не те:
Лазурных, розовых – сторицей их разлито.

О, как оно безбрежно, это небо
Ещё одной весны, – последней или нет?
Вглядись в него, вглядись – и благ земных не требуй:
Под вечным небом всё – лишь суета сует.