Михаил Панкратов, г. Люберцы 

  Мать-и-мачеха

Была пора туманная,
остались даже вмятины,
мы бились с графоманами
на всех своих занятиях.
Теперь я без претензии,
пиши, как получается…
Вот посадил гортензию,
увидишь – закачаешься!
Цветёт моя гортензия,
растёт и понимание:
пока жива поэзия,
бессмертна графомания!  

  Красивые от века и до века 

Красивым, вам, от века и до века!..
Нам не забыть, на донце затая, -
Бог сотворил не просто  Человека –
Две разные ступени Бытия!

О связи, связи! Мысленное древо –
Адам в начале – первая ступень.
Ступень вторая, основная, Ева!
А Ева – жизнь, земная колыбель.

Весь мир живой – из неживой материи,
Земной закваски – персти дрожжевой.
И лишь тебя, как Высшее Творение,
Ваяли из материи живой!

Не потому ли в поднебесной сини
В лучах Востока, в Свете, не во мгле,
Доверили почти что стать  богиней
Одной из вас, прошедших по Земле!

Земляникой пахли губы 

Не забыл я вашу местность:
Грядки с ягодой в саду
Я любил  - не за полезность,
Не за вкус  - за красоту!

Красно-рдяная, литая,
Золоченый окоём,
Точка, точка, запятая,
Всё при ней. А нам вдвоём…

Я искал случайной встречи, 
Взгляд твой издали ловил.
И тобою был отмечен,
Кто бы, что ни говорил.

Земляникой пахли губы,
Ясноокая, в заре…
Ночка тёмная  - на убыль,
Небо тёплое в золе.

Провожал, не провожал ли?
Но любил  - не долюбил.
Губы терпкие дрожали,
Молодой и глупый был.

Не любила. Даже, боле –
Ты не делала секрет.
Может быть, от этой боли
Родился во мне поэт.

Эту ванну ледяную
Помню, словно Bonny M.
Только ягоду рдянУю
С той поры совсем не ем. 

Дождь. И плащ к твоим ногам 

Дождь. И плащ к твоим ногам
я под вечер брошу.
Потянул сентябрь в луга
золотую ношу.
Рвется ветер с тополей
к тоненькой рябине.
Ты любимого налей
с привкусом полыни.
Посидим и помолчим. 
За притихшей дверью 
занесло тропу в ночи 
к прежнему доверью. 
Жизнь так странно потекла:
сам ли так разметил? 
Грани чешского стекла 
под российский ветер? 
Разведенные судьбой, 
трудно ставим точку. 
Мы не первые с тобой 
вместе - в одиночку. 

Не ладится, не пишется, не спится 

Не ладится, не пишется, не спится –
Депрессию узнаешь за версту.
Не дай, судьба, неосторожно спиться,
Грязь пережив, погибнуть на мосту.

Ну чтоб, казалось, пройдена дорога,
Обвисло небо, как без спицы зонт.
И, кажется, совсем еще немного
И можно заглянуть за горизонт.

Он словно перестал меня бояться,
Не отступает, близостью маня,
И тень,за мной уставшая слоняться,
Вот-вот попросит отдых у меня.

Куда ни глянь, от края и до края
Все острова затоплены водой.
Дрожит мой мост, внизу река играет,
В тумане стынет берег золотой.

Позволь, судьба, узнать еще до тризны,
Приподними, лукавая, чадру:
Зачем спешил, зачем я гнал по жизни,
Зачем шумел березой на ветру.

Зачем тонул в озерах синеоких,
И до сих пор все выплыть не могу.
И кто там ждет, подняв костер высокий,
На том, другом, туманном берегу... 

                  НИКА  

          (баллада о Победе)

Больничный двор в израненных деревьях,
сплошной забор, да маленький погост.
С годами все становится рельефней
и глубже смысл его фанерных звезд…
Пока отцы на Западе сражались,
пока ломало льдины на реке,
дворовые мальчишки, мы держались
одной семьей, как пальцы на руке.
Различие, оно пришло позднее,
по майской, долго сохнувшей грязи.
У нас отцы – на Одере и Шпрее,
а Вовкиного, помню, привезли.
Зеленый «виллис» около забора
подал назад. А Он, с мешком в руке,
качнулся было, но нашел опору 
и к нам шагнул на свежем чурбаке.
-А ну-ка, кто из вас тут Вовка Рыбный?-
мы подтолкнули «Чижика» в ответ.
Тянул наш Вовка нудно и надрывно
одно свое бессмысленное: «н-нет!».
Его всего покрыло, будто мелом,
и вытянуло, тощего, в струну.
-Родной ты мой! - Тот дернулся всем телом.
-Сынок!- И Вовка бросился к нему!
Казалось, что сбежалась вся больница.
Немудрено – победная пора!
А Он пришел оттуда, с заграницы,
пока один из нашего двора.
Мне, видно, не забыть до смерти самой
больничный двор, набрякший тишиной.
Но не спешат за Вовкиною мамой,
за Любою, солдатскою женой.
Упала тень от старенького клуба, 
толпа одним дыханием живет,
и женщина, прикрыв рукой живот,
идет едва, и общий выдох - Люба!..
В те дни и было только разговоров
про нашу медсестру и про него.
В том доме тихо, словно после мора,
и женщины вздохнули: пронесло!
На третий день, с медалью «За отвагу»,
он вышел, бледный. Пробовал запеть.
Потом ходил на кладбище к оврагу,
потом латал общественную клеть.
Все по двору ходил, вздыхая тяжко,
точил пилу и ладился пилить.
«Пить-пить!» - весь день скрипела деревяшка.
Он усмехнулся: слышу, будем пить!
Мы с Вовкою – соседи по квартире.
Он спал у нас, прикрыв рукой глаза.
А за стеной, забыв о целом мире,
гремела запоздалая гроза.
Там не ложились. Выкрики и слезы,
глубокий вздох, и снова тишина.
А за окном все ехали обозы,
ночлег искали. Шла еще война...
А утром в небо врезались ракеты,
стреляла часть, стоявшая вблизи.
И это был тот самый – День Победы!
К нему мы шли, бежали и ползли!
К нему мы прикасались только в мыслях,
неся упорно свой тяжелый крест.
Был общий стол - один на всю Отчизну.
И общий стон над выщербами мест.
Играла музыка. Сменялись польки, вальсы,
то вдруг врывался яростный гопак.
За всю войну мы так не целовались,
не плакали, не обнимались так.
А наш солдат не зря носил тельняшку,
нашел себя, связал на жизни нить.
«Жить-жить!» - слова учила деревяшка,
но иногда фальшивила «пить-пить»…
Сквозь толщу лет на берег тот проникну,
увижу тех, кого сегодня нет.
Увижу женщину, п о х о ж у ю на Нику,
богиню переменчивых побед.
Она уходит странною походкой, 
чего-то ищет, встанет, вновь идет.
Халат наброшен, слабо пахнет водкой.
над ней заря холодная встает.
И долго-долго чей-то голос зычный
всё будет звать в молоденьком леске.
Прочту следы. Вот левый. Он – обычный.
Вот правый – только ямки на песке… 

               Проводы 

Меня обычно провожала мать,
Совала всё сердечные таблетки.
Да и кому там было провожать,
Старались, били эти пятилетки,
Отец, мои две младшие сестры…
А я, столичный, - штучка не простая,
В станицу вёз, как шкурки горностая,
Баранки да больничные листы.
Автобус, толчея, потом вагон.
И материнский взгляд уже вдогон,
На ухо просьба – там не пей, сынок.
А по вагону угольный дымок,
Разносит чай смешная проводница.
Вагон качает. Вот  она, граница,
Что было и что будет. Перегон.
И далее стучит колёсам вслед,
Усталое, наверно, в сорок  лет,
Истерзанное выпивками сердце.
Из года в год всегда одно и то ж.
И сколько ты поступки ни итожь,
Выходит лишь одно -  стальная дверца.
Где кочегары пьяные - «в умат»,
Где печи сумасшедшие дымят,
Да ладно, это старая картинка.
Всё это будет, но не в этот год,
Который есть и как-нибудь пройдёт,
А здесь отец в расшнуренных ботинках.
Не мать, а он сегодня на часах
И плещется тоска в его глазах,
Костюмчик серый виснет так беспечно.
Я трогаю костлявое плечо,
И что-то в нос толкает горячо.
Я понимаю – проводы навечно…  

Река времён не знает берегов… 

Опять князья…владимирский, тверской…
Собрали рати. Время неурядиц.
Медвежий край, дымок -  и тот с тоской
На тульях труб наводит чёрный глянец.

С детинца смотрит сам Великий князь,
Задумался. Опять вести дружину?..
На теремах затейливая вязь…
До камня ли…к весне, хотя быть живу.

О, бремя власти! Тяжелейший груз…
Вон солнце в кольцах, красное на белом…
Удельная, ослабленная Русь,
В который раз стоит перед разделом...

Кто говорит, что больше нет врагов?!
Река времён не знает берегов… 

Всё идёт по опасному кругу 

Время, время! Забылось начало,
позади стригунковая прыть.
Сколько там до немого причала
напрягаться, барахтаться, плыть?
Нахлебался до колик, до одури.
будет день, будет ночь, а пока
снова бейся в означенном контуре
о чужие крутые бока.
Всё туманней любимые лица,
всё нужнее семейный уют.
И не можешь никак похмелиться
от болезни, что жизнью зовут.
Всё идёт по опасному кругу,
и не знаешь, кого здесь винить.
Вся-то жизнь через эту, «подругу»,
и не пробуй ты ей изменить.  

   Четвёртое поле  

Тревогу поглубже зарою.
Куда там, непрочен уют! –
Всё чаще ночною порою
три поля заснуть не дают.
Но только забудусь, до боли
пронзая сквозные леса,
ведут перекличку три поля,
и русских слышны голоса.
Омытым и  кровью, и правдой,
им было уйти суждено
под Прохоровкой и Непрядвой
на флешах под Бородино....
Вновь призрак войны за плечами,
попробуй, сними этот гнёт, 
он давит глухими ночами,
огнём по вершинам идёт.
Идёт, как собака на запах,
на кровь, что стекает в казну…
Смещается Поле на запад,
и падает срок на весну.
Я веком своим недоволен,
он вновь нам судьбу приглядел –
подходит Четвёртое поле,
обычный российский удел.... 

    Из орлиной жизни притча 

Помню, солнце взошло, и растаяла мгла,
над скалою с гнездом я заметил орла,
вдалеке пастушок пас в низине овец.
Хочешь притчу услышать? – спросил вдруг отец...

Так случилось давно, быль не помнит когда,
подступила к скале заревая вода.
Отражала вода голубую звезду,
поднималась наверх, угрожая гнезду.
Три орлёнка-кровинки. Волнуется мать.
Ведь она одного только сможет поднять…
Подустала уже. Вот в потоке парит
и такое орлёнку тогда говорит:
ты скажи мне, сынок. Вот я стану стара,
будешь пищей кормить от большого стола?
А под ними внизу бьётся с пеной вода,
это ужас пред ней крикнул громкое: – Да!
Не поверила мать. Врёт от страха, поди.
Отпустила его. Сколько сможешь, лети!
Так же было с другим. Сил осталось в обрез.
Вот с последним летит. Ох, тяжёл ты, юнец!
И всё тот же вопрос. Что же слышит в ответ,
изумляется мать от жестокого: – Нет!
Будто слышу, слова над водою звучат:
Молодые орлы кормят собственных чад!..
С той поры эта мать потеряла покой,
ищет двух сыновей над холодной водой…
даже мёртвой она продолжает полёт
и толкает остывшее сердце вперёд. 

     Бурлаки на Волге 

Жаркий день не всегда благолепен,
Лижет ноги горячая тень.
Так писал удивительно Репин,
Будто видел сегодняшний день.
Бурлаки…  Эти краски не вянут,
Жаркий полдень на лицах разлит.
Удивишься.  Всё тянут и тянут.
А Россия стоит и стоит…

      Ноябрю (зарисовка) 

Выглядишь как-то немолодо,
Дай - ка тебя разглядеть:
Кончилось, кончилось золото, -
Всюду червонная медь.

Мётлы шуршат: «жики-жики»,
Мётлы выводят кружки.
Раннее утро. Таджики
Медь собирают в мешки.

Дело – хорошего  качества!
(Наших-то нет, не идут…)
Всё уже вымели начисто,
Эк по асфальту скребут.

Грустные мысли у сосен, 
Скоро иная пора!
В утренних сумерках осень
Тихо несут со двора.