[

Николай

ДИК

* * *

По нетронутым росинкам,
по исхоженной тропинке
на свиданье с Тихим Доном
убегу на полчаса.
Растворюсь в его объятьях,
насмотрюсь, как чистит платье
на листочке перед зорькой
полусонная оса.
Соберу в охапку клевер,
поклонюсь на юг и север,
положу в карман полгорсти
нераспаханной земли.
Попрошу благословенья,
у волны речной – прощенья,
что от грязи безрассудства
уберечь мы не смогли.
И обратно с чиста поля
возвращусь в свою неволю
под зализанные своды
городского уголка,
сохраняя на ладонях
запах Южного Подонья,
что милей всего на свете
для донского казака.

* * *

Станешь ветром – улечу
за тобой в пространство рая,
речкой быстрой – скрипачу
закажу «Венок Дуная».
Если вздумаешь травой
прорасти в горах Колхиды,
жажду каплей дождевой
утолят мои флюиды. 
Что попросишь – всё отдам
без расспросов и сомнений,
разделю напополам 
легкий стук сердцебиенья;
перемножу на двоих
дни, прожитые под солнцем,
а захочешь – на гнедых 
увезу в страну гасконцев.
Тучи в небе разгоню,
кровь горячую – по венам,
мир запрячу под броню…
Только стань моей Вселенной.

Внутри себя

Взгляни в себя – кто спрятался внутри?
Достань со дна излишних состраданий
своё нутро и, кто ты – посмотри:
хозяин слов, а может, раб желаний?
Не лги себе. Перед самим собой 
держи ответ: что сделано по чести,
что для других и где давало сбой,
а что топталось, в принципе, на месте?
В себя взглянув, увидишь бурелом,
сплошные пни, неврозы и ухабы,
и сам себе ответишь: – Поделом
наказан был за «если бы» и «кабы».
Ещё раз взвесит совесть на весах
того, кто там – внутри тебя – запрятан.
Что перевесит: то, что впопыхах,
или добро без шелухи и пятен?

Счастье

Что нет на свете Счастья, не верь в слепую ложь.
Ищи меня в ненастье – захочешь, то найдёшь.
Я призраком в тумане блуждаю – жду тебя,
и, если ты изранен, прижму к себе любя.

Найдёшь меня повсюду, лишь сердце отвори –
войду апрельским чудом в седые январи.
Со мной верста дороги короче в сотни раз,
 но лёгкие ожоги не надо напоказ.

Ищи меня, но веря, что я не подведу
и не открою двери тому, кто на беду.
Иди за мной по свету, превозмогая дрожь…
 А если канешь в Лету, меня и там найдёшь.

* * *

На подошвах, израненных временем,
мы выносим из дома обидное,
избавляясь от тяжкого бремени
 раздирающего очевидного.

По асфальту разносим ненужное,
по трамваям – гнилую обыденность,
по театрам – измену замужнюю,
 а по жизни – свою непредвиденность.

Что отлипло, к другому прицепится
вместе с грязью осенней распутицы…
Так и бродит по миру нелепица
 на подошвах случайной попутчицей.

* * *

Озябшим рукам ночью хочется в пряди
любимых волос, обольщённых желаньем,
а утром – искру благодарного взгляда
и вместо перчаток весну на прощанье.
Озябшему сердцу – вниманье ушедших
в промокшем конверте; в звонке телефонном
сумбур извинений, пускай сумасшедший,
зато откровенный, без лишних фасонов.
Простуженным душам – слова соучастья,
напиток надежды из рук пониманья,
а вместо таблеток – улыбку на счастье
с билетом на бал долгожданных свиданий.
Не страшен ни ветер, ни снежная смута,
холодные волны житейских цунами,
когда ты уверен, что нужен кому-то
и он отогреет под вечер словами.

* * *

Сентиментальность проливным дождём
стучит в окно и просится погреться…
Впусти её и разорвётся сердце,
а осень съест сознание живьём.
Забьёшься в кресло с мыслью «не впускать»,
себя укроешь бабушкиным пледом
и поневоле, памятью согреты,
польются строчки грустные в тетрадь.
Не избежать рифмованных «кап-кап»,
печальных «но» и одиноких «если»,
июльских «да», затоптанных в ухаб,
святой мольбы, чтобы весной воскресли.
А между строк навязчивая дурь
о воробьях с промокшими крылами,
об узелках, распутанных не нами,
и безразличье предстоящих бурь…

* * *

Не стоит, право, за пустяки
умирать по ночам с тоски,
затягивать на шее петлю
за банальное «Не люблю»;
отдавать за ошибки друзей
на побоище в Колизей,
за оплошность любую другим
мстить – и сам не будешь судим.
Не держи за душой, ни к чему –
путь от злости ведёт в тюрьму.
От безумья ни сыт, ни одет,
от жестокости гаснет свет.
Кто без правды, повсюду чужой –
не завесишь нужду лапшой.

Только те, кто душою щедры,
разжигая собой костры,
не полезут в петлю за пустяк,
 даже если их луч иссяк.

* * *

Не хочется со зла, хотя слегка обидно,
что старится трава и морщится листок
на ветке под окном и радости не видно
в заглавии стиха и даже между строк.
Неможется душе в предчувствии разлуки
с полётом над рекой затейливых стрекоз.
Ещё тепло в саду, но опустились руки
от мысли, что на днях заявится мороз.
Не хочется менять чарующие трели
загадочных сверчков на грустный листопад.
Полгода на весну, но так и не успели
переложить стихи на музыку цикад.

* * *

По ступеням… то за счастьем,
то за вымышленным Гуру,
подставляя слепо страсти
необстрелянную шкуру.
Лишь потом, когда споткнёшься,
начинаешь прежде думать,
чем вползать ядрёной вошью
в разукрашенный подсумок.
И теперь уже спокойней
уступаешь тем, кто рвётся
через две ступени в бойню
самозваным полководцем.
Седине куда дороже
тот, кто рядом и ступеньку
одолеть тебе поможет
не спеша, а помаленьку.
По ступеням… дни и годы,
боль разлуки и сомненья
поднимаются и сходят
к первозданности рожденья.

* * *

Мы остаёмся взаперти
своих иллюзий и мечтаний,
пытаясь ими обвести
свой возраст вечно нежеланный.
Года мешают нам взлететь,
затем – в реальность возвратиться,
и остаёмся гордой птицей,
попавшей в призрачную сеть.
Минуты жизни, как назло,
то отстают, то убегают…
Но, если честно, повезло
губами прикоснуться к маю,
любовь однажды обрести,
вдвоём испить вино желаний
и у иллюзий первозданных
навек остаться взаперти.

* * *

Прощаю времени и злу,
клинку обид и сладости двуличья,
стараясь ложную хвалу
 переодеть в нормальное обличье.

Прощаю вредным пустякам,
способным сбить с намеченных маршрутов,
и тем, кто режет пополам
мои слова, пытаясь их запутать.

Дождям, что лезут невпопад,
ветрам норд-вест и зимнему злодею, 
угрозам злостных канонад
простить готов – иначе не умею.

Иду за радужной дугой
по сорнякам стареющего лета
с надеждой – кто-нибудь другой
простит меня когда-нибудь и где-то.

* * *

Чем старше, тем критичней зеркала…
А иногда безжалостно и грубо
напоминают – вишня отцвела,
июльский день уже пошёл на убыль.
Зато без рюшек прожитые дни,
обрывки фраз в реальном измеренье,
пожатье рук без лишней болтовни
и нет оков у собственного мненья. 

Чем старше отражение зеркал,
тем чаще в них виднеются обиды
на тех, кто в прошлом горю отказал
и сделал вид, что слёзы не увидел.
Зато дороже исповедь морщин
тех, кто идут с тобою рядом в ногу,
не собираясь дружбу на алтын
 менять в пути, а искренне помогут.

* * *

Бываешь рыбаком, 

                           но чаше – бедной рыбкой.
Жизнь круто повернёт, и ты уже червяк
на золотом крючке среди пучины зыбкой
 заманчивых идей, но что-то в них не так.

Пытаешься поймать, а попадёшь в наживу.
А если повезёт – не хватит и коту.
Приходится приврать, 

                              но выглядит фальшиво.
Ни щука, ни рыбак, и жить невмоготу. 

Нам вечно не везёт на берегу и в море.
От лески и крючков тупеет голова…
Рыбалка не идёт? Так разве это горе?
Живём же на земле, а жадность – не права.

Не стоит горевать, пока хватает силы.
Под камень или пень вода не потечёт.
Закатим рукава, пока не предъявили
святые небеса за прожитое счёт.

* * *

Берегли берега,
разжигая костры в полнолуние;
возводили мосты
 из открыток и строк телеграмм…

Кто представить бы мог,
что однажды отравят безумием
воды общей реки
и разрушат божественный храм.

Не пройти по мосту,
не собрать хороводы венчальные;
песни прежних времён
не вплести в первомайский венок.

На чужих берегах
не видать ничего изначального,
только слёзы в реке
и взаимная боль между строк.

Но родник-то живой!
Исцелить он способен бурлящее,
обвязать рушником
стародавнюю жизнь берегов…
Только были бы те,
кто в нелёгкие дни настоящие
подсобить роднику
и стихами, и делом готов.

* * *

Конечно, я немногое успел.
Но не минуты в этом виноваты –
их обгонял когда-то скороспел,
 не замечая мудрости заката.

И вот итог – растрачены года
на пустяки, излишества и смуту, 
а вместо дел кривая борозда,
да узелки, что сам же и запутал.

Не залатать огрехи, не вернуть
минуты дней, развеянных по ветру,
но не сорвусь и, продолжая путь,
пройду с умом отмеренные метры.

А по пути кривую борозду
зерном добра засею ненароком
и узелки делами расплету…
Но как успеть в положенные сроки?

* * *

Хотелось чуда из чудес,
но не досталось.
С косою страх наперерез,
 и струсил малость.

На полпути возник вопрос –
кому ты нужен?
Неоперённый альбатрос 
обезоружен.

Пришлось былое зачеркнуть,
стал осторожен.
Решил идти, и бренный путь
не подытожен.

Добро от злости отбивал,
как получалось.
Не осуждался на провал,
 спасала жалость.

Жил для других, а для себя
скопил немного –
за вихри юность теребя,
 звала дорога.

В конце пути сумел понять,
что тем я нужен,
кто не нашёл в болоте гать
 и злом простужен;

кто может в книгах и стихах
найти советы,
кто одолел со мною страх
 вчерашним летом.

* * *

Где-то солнце жарит разум,
облака скрывают Будду.
Только не был там ни разу
и теперь навряд ли буду.
Мысли бредили Монбланом,
но на нём я тоже не был.
Переменчивые планы 
увели в другою небыль.
Остудили пыл желаний, 
отвели от сладкой бездны,
покатили по реальной –
не возвышенно-помпезной.
Не жалею, что не видел 
даже сотой части света,
но клянусь вам – не в обиде
на своё донское лето,
на октябрьские зимы, 
лай собак из подворотни,
комаров неукротимых 
из окрестностей болотных.

Пусть не видно пирамиды
мне из окон, но при этом
я зарю донскую видел
поздней осенью и летом.
Уверяю вас – не хуже
африканского заката…
Азовчанам он не нужен –
 мы своей красой богаты.

Дружба народов

Не наша с вами в том вина,
что подорвали нам дороги
и появилась на пороге
несправедливая война.

Кому нужна дурная спесь?
Нас чужеземцам не рассорить.
Мы им заявим: в нашу проредь
с кровавой жадностью не лезь!

Не очернить вчерашний день,
не перессорить два народа.
Назло желаниям уродов
в апреле высадим сирень.

Нам наша дружба дорога.
Она и в раненые годы,
превозмогая непогоду,
соединяет берега
войной измученной реки,
в которой поят два народа
коней излюбленной породы
 заморским планам вопреки.

Город детства

Исходив города, всё равно возвратишься домой
после глупой затеи найти неизведанный клад.
Истрепав башмаки, понимаешь, что в мире – чужой,
и нельзя за удачей аморфной идти наугад. 

Пусть пока этажи новостроек тебя не поймут,
не узнает бульвар и покинутый детством подъезд,
но почувствуешь сразу семейный дворовый уют,
 папиросный дымок и духи длинноногих невест.

Только в этом дворе на фасадах притихших домов
вместо едких реклам неразборчиво «Маша…» и плюс,
у скамейки остатки разорванных в гневе цветов,
 а из окон, как прежде, забытое танго и блюз.

Возвращаясь домой, обретаешь начальную суть.
Наконец понимаешь, впустую года запоров,
что напрасно пытался сердечко своё обмануть,
 возомнив из себя покорителя тайн городов.

Ветреное

Уходя – уходи, и не нужно развешивать кружево
оправдательных слов и придуманных тут же причин.
Закружил свистопляс и ты снова безумьем простужена.
Привыкаю молчать, оставаясь под крышей один.

Не впервой ожидать через день возвращенья обиженной,
расплетать кружева маловнятных заплаканных слов.
Не в песочных дворцах приживается счастье, а в хижине,
 если кто-то прощать близорукость любимых готов.

Не спеши простывать, на сквозняк не вывешивай истину,
не пытайся безумью за фантик себя продавать.
Непременно поймёшь, что искать неживое бессмысленно –
 вместо кружева слов задушевней семейная гладь.

Приазовский январь

Словно в бубен по стёклам замёрзшие зимние слёзы…
Приазовский январь, и его никогда не поймёшь –
в ночь раздарит газонам искрящийся мех от мороза,
в полдень с мартом невинным устроит ненужный делёж.
Не успеешь под шубку найти расписные сапожки,
поглядишь за окно – хоть весенний наряд надевай.
Разбежится капель, а морозец подставит подножку
и на женские плечи уляжется вновь горностай.
Привыкаешь менять рукавицы на зонтик осенний,
серебристую грусть на лиричный апрельский настрой…
Только трудно душе привыкать к череде изменений,
пусть и зимние слёзы встречает она не впервой.

_______________

© Николай Дик